Продолжаем публикацию детектива Виктора Пронина. Начало в N 208.- В душе. Преступник даже допустить не мог, что эти следы читаемы. Он не учел, что этим делом могу заняться я, это его и погубило, - Ксенофонтов солидно покашлял в кулак, но, не выдержав значительной гримасы, рассмеялся. - Вот так, старик! - подняв рыбий бочок, он долго рассматривал на свет его тонкие, как изогнутые иголки, ребрышки. Потом, склонившись над столом, перебрал рыбью шелуху, надеясь найти в ней что-нибудь съедобное. Но нет, ничего не нашел и с огорчением отодвинул сухой ворох из чешуи, плавников, жабер.
- Ксенофонтов! - торжественно сказал Зайцев. - Мы с прокурором обязательно напишем письмо твоему редактору, чтобы он поощрил тебя.
- Спасибо! - с чувством произнес Ксенофонтов. - А я напишу о тебе не менее ста строк. Все-таки ты быстро и грамотно распутал это преступление и не дал свершиться несправедливости. Только вот смотрю я на тебя и думаю...
- Ну? - настороженно спросил Зайцев. - Что ты думаешь на этот раз?
- Уж коли я вызвал твой восторг, почему бы тебе не сбегать вон в тот гастроном? Бутылочку пивка, а? У меня сегодня был Апыхтин... - Ксенофонтов вынул из внутреннего кармана плоский сверток. Развернув его, он показал Зайцеву сушеную тарань размером с детскую ладошку.
- И ты молчишь?! - возмущенно воскликнул следователь уже в прихожей. - Да за это судить надо!
КОРОЛЕВСКИЙ УДАР, ИЛИ О ПОЛЬЗЕ ИГРЫ В ШАШКИ
Был поздний теплый вечер, можно даже сказать, что за окном стояла душная летняя ночь, огней становилось все меньше, только на горизонте, как всегда, неустанно и ненасытно полыхали зарева металлургических гигантов. Зайцев и Ксенофонтов сидели в продавленных креслах перед низким столиком, на котором стояла подсохшая бутылка из-под пива и возвышались две небольшие горки рыбьей шелухи. Из этого можно было заключить, что сидели они давно, что переговорено между ними предостаточно, что пора уже, как говорится, и честь знать. Дверь на балкон они раскрыли и сидели в одних лишь штанах, сбросив рубашки на диван. Вот тут-то Зайцев и произнес слова, которые заставили их просидеть еще около часа.
- Вот сидишь ты, Ксенофонтов, - проговорил Зайцев с деланным равнодушием, - в этом ободранном котом кресле, и мысль у тебя сонная, вялая, и поза у тебя какая-то беспомощная, и взгляд блуждает по комнате в поисках подушки... А вот представь себе - раздается выстрел, пуля пробивает стекло и проносится в одном сантиметре от твоего виска. Что ты делаешь?
- Падаю на пол, ползу в прихожую и выключаю свет.
- Правильно. А потом?
- Запираю входную дверь еще на один замок и ползу к телефону.
- Зачем?
- Звонить тебе. Звать на место происшествия.
- Тоже ничего, - кивнул Зайцев. - Все правильно. А потом? Потом, когда ты бухнешься на свой лежак и уставишься бессонными глазами в темноту, о чем ты будешь думать? Что придет в твою непутевую голову?
- Мне станет любопытно - кто бы это мог выстрелить, чем и у кого я мог вызвать столь сильный гнев?
- И кого ты заподозришь в первую очередь?
- Конечно, тебя, Зайцев. И профессия у тебя безжалостная, и оружие есть, и меня знаешь лучше других. Значит, и оснований для подобного злодейства у тебя больше.
- А теперь скажи, Ксенофонтов, как ты думаешь, почему я так поздно засиделся у тебя?
- Любишь меня безмерно, тебе нравится быть со мной, ты счастлив провести здесь вечерок, у тебя...
- Ошибаешься. Я жду звонка. Мне должны позвонить.
- Сюда? И что? Принесут пива?
- Нет, боюсь, до этого не дойдет.
В этот момент раздался телефонный звонок. Зайцев невозмутимо взял трубку и сказал
: - Слушаю.
Ксенофонтов смотрел на друга со смешанным выражением озадаченности и обиды - трубку должен был взять он, в конце концов, он у себя дома, а не в гостях у этого тощего самоуверенного следователя.
- Ну что? - спросил Ксенофонтов, когда Зайцев, положив трубку, уставился невидящим взглядом в темноту ночи, озаряемую искусственными извержениями магмы на металлургическом заводе.
- Умер.
- Кто? - сон отлетел от Ксенофонтова, как вспугнутый воробей.
- Вот и я говорю, - Зайцев, кажется, не услышал вопроса. - Стреляют в твое окно. И ты начинаешь думать - кто? И знаешь, к какому выводу приходишь?
- Да, - ответил Ксенофонтов, поднимаясь из кресла и закрывая своей тенью столик с остатками пиршества. - Я прихожу к выводу, что это мог сделать кто угодно. Каждый человек, которого я знаю, которого когда-то знал или которого когда-либо узнаю. И происходит это не потому, что я испорчен, не потому, что всем успел напакостить, вовсе нет... Это происходит потому, что я не могу представить, как кто поймет самый невинный мой жест, слово, поступок. Я думаю, что это шутка, а она оказывается смертельным оскорблением. Я полагаю, что задаю вопрос, а на самом деле показываю свое болезненное любопытство. Я прошу денег, а он думает, что требую. И так далее. И лишь когда мимо моего уха просвистит пуля, я начинаю оценивать свои деяния иначе. Это страшно, Зайцев, это неприятно и постыдно - обнаружить в своей душе столько подозрительности. Да, мы живем в мире дружеской всеядности, приятельской необязательности, мы порождаем мелкие обиды, срамные намеки, неотданные долги, но, когда происходит нечто серьезное, все это обрастает зловещим смыслом. И мы постигаем истинную свою сущность.
- Или сущность своих друзей, - негромко добавил Зайцев.
- Неважно, - с преувеличенной
уверенностью заявил Ксенофонтов. - Хорошо то, что мы начинаем хоть что-то постигать! Значит, говоришь, умер?
- Да, у него почти не было шансов.
- И... Кто же его? - осторожно спросил Ксенофонтов, опасаясь, что Зайцев услышит в его вопросе неуместную назойливость или же стремление узнать служебную тайну.
- А! - Зайцев махнул рукой. - Друзья, знакомые, приятели... Все как обычно. Хорошо это или плохо, но убийства чаще всего совершают близкие люди. Уж коли у нас нынче гласность, скажу больше - почти всегда убийца и его жертва находятся в родственных отношениях или же у них общие деловые интересы, или приятельские...
- Любовники?
- Да, и любовники. Все рядом, Ксенофонтов, все рядом.
- Но ведь тебя это должно радовать! Сужается круг подозреваемых, сокращаются сроки расследования, облегчается поиск, кривая раскрываемости резко идет вверх! Благодарности, премии, награды! А?
- Так-то оно так, да не совсем... Понимаешь, и самое ближайшее окружение бывает довольно многочисленным, кроме того, возникают свои сложности... Нашел отпечатки пальцев? А они ничего не доказывают, этот человек бывал здесь постоянно. Кого-то видели входящим, выходящим из дома, а он действительно входил, выходил из этой двери и делал это частенько. Существует много следов, которые в приложении к ближайшему окружению теряют свой смысл. Спрашиваю: ты ругался с покойным? Ругался, отвечает. И грозился, и водку с ним пил, и по морде его бил... Тот же мой клиент, умерший полчаса назад... Мы обшарили его квартиру, как никакую другую, нашли следы пребывания примерно дюжины человек - отпечатки пальцев, письма, записки, телефоны и так далее. Более того, нашли всю эту дюжину людей! Установили, что, кроме них, в доме никто не был! Что, кроме них, в доме никто и не мог быть! Что наверняка убийство совершил один из них.
- И никто не признается?
- Это самый дельный твой вопрос за весь сегодняшний вечер, - Зайцев соболезнующе посмотрел на друга и горько усмехнулся.
- Ну ты даешь! Распустил нюни, причитаешь, и только на основании этого я должен задавать тебе умные вопросы?! - возмутился Ксенофонтов. - Мне, конечно, приятно, что ты столь высокого мнения обо мне, но всему есть пределы.
- И твоей проницательности тоже? - коварно спросил Зайцев.
- Может быть, и есть, - помялся Ксенофонтов. - Хотя мне они неизвестны.
- Ну пошли, - Зайцев поднялся, взял с дивана свою рубашку. - Предоставляю тебе такую возможность - ощутить пределы собственной проницательности.
- Куда?
- На место происшествия.
- Ты хочешь сказать...
(Продолжение следует.)
