Продолжаем публикацию детектива Виктора Пронина. Начало в N 208.Дверь за его спиной открылась, и из кабинета Зайцева в сопровождении конвоя вышел невысокий плотный человек с большой влажной лысиной. Светлые волосенки сохранились у него лишь за ушами. Он, видимо, уже знал, как следует ходить по этим коридорам, знал, как держать руки - крупные тяжелые ладони заложил за спину. Когда мужчина проходил мимо, Ксенофонтов явственно уловил запах бензина. "Шофер, - догадался он. - Значит, следующим выйдет слесарь".
Через несколько минут из кабинета, тоже с конвоем, вышел длинный смуглый парень. Ксенофонтов успел заметить его маленький нервный рот, длинные ресницы, скошенный подбородок.
- Уныло у тебя здесь, - сказал Ксенофонтов, входя в кабинет и оглядывая стол, стулья, пустую вешалку, сейф, выкрашенный коричневой краской. - Повесил бы что-нибудь... У меня есть хорошая картинка - японка на фоне морских волн, вся в брызгах воды. Зубы - жемчуг, а в глазах такой призыв, такой призыв... Хочешь, подарю? Одета, правда, японка неважно, можно сказать, вовсе не одета, но это ей и ни к чему. Твои стены она наверняка оживит. Подарить?
Зайцев вздохнул так тяжело, будто расставался с живой японкой, подошел к окну и ударом кулака распахнул створки. Но прохладнее в комнате не стало, зато сам вид распахнутого окна как бы освежил воздух.
- Из-за этих убивцев и окна не откроешь, - проворчал Зайцев.
- Лысый - это шофер?
- Угадал. Лавриков его фамилия. А второй - слесарь. Песецкий. Красавец, каких свет не видел. Ладно, что скажешь? Кто из них? Кого под суд?
- О! Нет ничего проще! - Ксенофонтов беззаботно махнул суховатой ладонью. - Но сначала хочу задать несколько вопросов... Если в этом нет служебной тайны, скажи, будь добр, что они говорят друг о друге?
- Только успевай слушать, - проворчал Зайцев. - Зачитать дословно?
- Да, лучше дословно, - Ксенофонтов сел на подоконник и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.
- Так... Шофер о своем бывшем приятеле выражается так... "Песецкого знаю несколько лет. За это время убедился, что он крайне низкий человек, способный на любую подлость ради "десятки". Ну и так далее.
Слушай... "С Лавриковым нас познакомила Зозулина. Когда мы предложили ему подзаработать, он согласился, спросил, сколько составит его доля..."
Ксенофонтов прошелся по комнате, постоял у открытого окна, присел на подоконник. У Зайцева было выражение, с которым смотрят на заезжего фокусника: и посмеиваясь над ним, и в то же время ожидая чего-то необыкновенного.
- Скажи, а ты спрашивал у них о той женщине... Как ее... Зозулина? Что о ней сказал шофер?
- Есть его показания. Вот они... "Отношения у нас были деловые, до личных не дошло, хотя я об этом и жалею. Красавицей ее не назовешь, но гостя принять умела, бутылочка всегда в запасе была, за собой следила..." Так выражается шофер. А вот слова Песецкого: "...любила Зозулина красиво пожить, потому и муж от нее ушел. Приторговывала левым товаром, в универмаге об этом знали, но отделывались общественным порицанием. В квартире у нее всегда было что выпить, было чем торгануть..." Ты что, заснул?! - возмутился Зайцев, увидев, что Ксенофонтов сидит с закрытыми глазами.
- Что? - встрепенулся тот. - А... Нет. Скажи, а о ноже ты спрашивал?
- Зачитать? - Зайцев полистал дело. - Вот что говорит Лавриков: "...нож был довольно большой, с черной блестящей ручкой". Все. Красавец слесарь говорит то же самое: "...нож самодельный, ручка из темно-зеленой пластмассы на заклепках, общая длина - сантиметров тридцать..."
- Шофера можешь выпускать, - безмятежно сказал Ксенофонтов, и слова его прозвучали с вызывающей самоуверенностью.
- Как? Прямо сейчас? - опешил Зайцев.
- Не знаю, как у вас принято. Можешь сейчас, можешь завтра. Наверно, положено какие-то документы оформить.
- Ха! - развеселился Зайцев. - Я бы так и поступил, дорогой друг, если бы не одна подробность, сейчас ее покажу, - Зайцев был явно распотешен. Он легко поднялся, вынул из-под сейфа продолговатый предмет, завернутый в газету. Это был нож. Сантиметров тридцать длиной, с пластмассовой ручкой, прикрепленной к стальной пластине двумя алюминиевыми заклепками. - Понял? Нож, тот самый. Наши ребята нашли его сегодня утром. Знаешь, у кого? У шофера. Оба кандидата в убийцы подтвердили, что это тот самый нож.
Тогда я вызвал соседа Зозулиной. Он тоже признал свою продукцию. Такие дела, Ксенофонтов. Согласись, что невиновному незачем уносить с собой орудие преступления.
(Продолжение следует.)
- А зачем преступнику хранить нож у себя?
- Он был хорошо спрятан. Его нашли миноискателем. Все вокруг знали о преступлении, и выбросить нож было не так-то просто.
- Даже для шофера? - усмехнулся Ксенофонтов.
- О! - воскликнул Зайцев. - Если бы все преступники так рассуждали... Этого не бывает, Ксенофонтов. Что-то им всегда мешает поступить разумно и толково. Они постоянно совершают глупости. Иногда эти глупости им мешают, иногда помогают, создают некую непредсказуемость поступков... А разве вся та пьянка не глупость? Вот так-то, - Зайцев завернул нож в газету и снова сунул его под сейф.
- Слушай, старик, меня внимательно, - со значением проговорил Ксенофонтов. - Ты можешь совершить грубейшую юридическую ошибку. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений...
- А зачем? - спросил Зайцев. - Зачем, если они ложные?
- Как знаешь, - обиделся Ксенофонтов. - Но не торопись. Истинно говорю тебе - отпусти шофера, не бери грех на душу!
На следующий день друзья опять встретились в вареничной. Зайцев выглядел не столь самоуверенно, как накануне, а Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.
- Ну как? - спросил он. - Ты уже отпустил убийцу?
- Знаешь, - промямлил Зайцев, - вчера твои слова произвели на меня... м-м... некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на исследование и нож, и газету, в которую он был завернут.
- Смелое решение.
- Эксперты утверждают, что эта газета... Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры... И почтальон подтвердил. Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача - доказать, что бурые пятна есть не что иное, как кровь, установить группу...
- Надо же, - без всякого интереса проговорил Ксенофонтов. - Чего не бывает на белом свете.
- Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней... Верно?
- Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а? - скучающе спросил Ксенофонтов.
- Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты решил, что шофер не виноват?
- А! Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри на девушку за соседним столиком... Тебе нравится?
- Ну виноват! - вдруг закричал Зайцев. - Виноват. Каюсь. Больше не буду.
- Вы слышите? - обернулся Ксенофонтов к девушке. - Слышали, что он сказал? Зайцев, повтори.
- Девушка, - повернулся тот к ней вместе со стулом, - я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.
- Девушка, простим его? - спросил Ксенофонтов.
Она кивнула, не зная, как себя вести.
- Значит, так... Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?
- Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!
- Как знаешь. Девушка, скажите...
- Хорошо! - с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. - Но если меня посадят...
- Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, - жестко сказал Ксенофонтов. - Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?
Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так, что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя.
Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал покрытое кристалликами соли волоконце и, налив пиво в граненый стакан, полюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, с наслаждением погрузил в нее свои обкусанные усы. Переведя дух, он облизал пену с усов, отковырнул со спинки еще один ломтик и бережно положил его у стакана.
- Когда-нибудь, Зайцев, ты станешь хорошим следователем, тонким и проницательным, настоящим мастером своего дела. Но пока тебе нужно столько стремиться к этому... - начал Ксенофонтов.
- Согласен, - покорно кивнул Зайцев.
- Тогда слушай. Все очень просто. Я в своих рассуждениях исходил из того, что один из этих двоих - убийца.
- И я исходил из того же!
- Не понимаю я твоего нетерпения, Зайцев, не здесь его надо проявлять и не сейчас. О чем это я говорил... Да, о твоем деле... Так вот, ты не учел, что второй - не просто невиновный, он еще и оговоренный, оклеветанный. А убийца не только совершил преступление, он еще и подсунул нож невинному, свалив на него то, что совершил сам. Поэтому их отношение друг к другу не может быть одинаковым. Если убийца, возможно, жалеет жертву своего оговора, сочувствует ему, то оклеветанный ненавидит убийцу всеми силами своей души. Ведь тот не только убил женщину, но и его пытается посадить на скамью подсудимых. Вместо себя. Поэтому достаточно спросить у них друг о друге, чтобы сразу определить, кто убийца. Из их ответов совершенно бесспорно следует, что преступник - Песецкий.
- Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.
- Заметь, - Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, - ожидаемо резко, объяснимо резко. Его взвинченность и вялость ответа убийцы не случайны.
- Дальше! - бросил Зайцев.
- А дальше я задаю проверочный вопрос: как они относятся к убитой? И здесь их ответы должны отличаться. Пусть еле уловимо, но они не могут быть одинаковыми. Для оговоренного - Зозулина такая же жертва, как и он сам, причем жертва того же человека. И он невольно, сам того не замечая, будет искать в ней, в ее характере, поступках нечто оправдывающее. Убийца, наоборот, ищет в ней отрицательное, что уменьшает его вину, он стремится заранее приуменьшить тяжесть своего преступления.
- В общем-то допустимо, - с сомнением проговорил Зайцев.
- Что значит "допустимо"?! - возмутился Ксенофонтов. - Расхождения в показаниях могут оказаться большими или малыми, заметными тебе или заметными мне, но они обязательно будут. И суть расхождений жестко определена: убийца женщину осуждает, невиновный ее оправдывает.
- Ладно, ладно, не суетись. А что дал тебе вопрос о ноже?
- Разберемся и с ножом. Он лежал на подоконнике. Им не пользовались во время застолья, не было надобности - стол накрыт на троих, все обеспечены приборами. Поэтому убийца, который схватил нож и нанес им удар, а потом удрал с этим ножом, неизбежно знает о нем больше. И действительно, слесарь сказал, что нож самодельный, а шофер смог вспомнить только его размер. Слесарь знал, что ручка пластмассовая, на заклепках, а шофер сказал лишь, что она блестящая. То есть знания о ноже у слесаря и шофера при всей похожести резко отличаются качественно. Качественно, Зайцев! А характер различий полностью совпадает с расхождениями в ответах на другие вопросы. Преступление оставило следы, иначе не бывает.
- Какие следы? - спросил Зайцев. - Где?
- В душе. Преступник даже допустить не мог, что эти следы читаемы. Он не учел, что этим делом могу заняться я, это его и погубило, - Ксенофонтов солидно покашлял в кулак, но, не выдержав значительной гримасы, рассмеялся. - Вот так, старик! - подняв рыбий бочок, он долго рассматривал на свет его тонкие, как изогнутые иголки, ребрышки. Потом, склонившись над столом, перебрал рыбью шелуху, надеясь найти в ней что-нибудь съедобное. Но нет, ничего не нашел и с огорчением отодвинул сухой ворох из чешуи, плавников, жабер.
- Ксенофонтов! - торжественно сказал Зайцев. - Мы с прокурором обязательно напишем письмо твоему редактору, чтобы он поощрил тебя.
- Спасибо! - с чувством произнес Ксенофонтов. - А я напишу о тебе не менее ста строк. Все-таки ты быстро и грамотно распутал это преступление и не дал свершиться несправедливости. Только вот смотрю я на тебя и думаю...
- Ну? - настороженно спросил Зайцев. - Что ты думаешь на этот раз?
- Уж коли я вызвал твой восторг, почему бы тебе не сбегать вон в тот гастроном? Бутылочку пивка, а? У меня сегодня был Апыхтин... - Ксенофонтов вынул из внутреннего кармана плоский сверток. Развернув его, он показал Зайцеву сушеную тарань размером с детскую ладошку.
- И ты молчишь?! - возмущенно воскликнул следователь уже в прихожей. - Да за это судить надо!
КОРОЛЕВСКИЙ УДАР, ИЛИ О ПОЛЬЗЕ ИГРЫ В ШАШКИ
Был поздний теплый вечер, можно даже сказать, что за окном стояла душная летняя ночь, огней становилось все меньше, только на горизонте, как всегда, неустанно и ненасытно полыхали зарева металлургических гигантов. Зайцев и Ксенофонтов сидели в продавленных креслах перед низким столиком, на котором стояла подсохшая бутылка из-под пива и возвышались две небольшие горки рыбьей шелухи. Из этого можно было заключить, что сидели они давно, что переговорено между ними предостаточно, что пора уже, как говорится, и честь знать. Дверь на балкон они раскрыли и сидели в одних лишь штанах, сбросив рубашки на диван. Вот тут-то Зайцев и произнес слова, которые заставили их просидеть еще около часа.
- Вот сидишь ты, Ксенофонтов, - проговорил Зайцев с деланным равнодушием, - в этом ободранном котом кресле, и мысль у тебя сонная, вялая, и поза у тебя какая-то беспомощная, и взгляд блуждает по комнате в поисках подушки... А вот представь себе - раздается выстрел, пуля пробивает стекло и проносится в одном сантиметре от твоего виска. Что ты делаешь?
- Падаю на пол, ползу в прихожую и выключаю свет.
- Правильно. А потом?
- Запираю входную дверь еще на один замок и ползу к телефону.
- Зачем?
- Звонить тебе. Звать на место происшествия.
- Тоже ничего, - кивнул Зайцев. - Все правильно. А потом? Потом, когда ты бухнешься на свой лежак и уставишься бессонными глазами в темноту, о чем ты будешь думать? Что придет в твою непутевую голову?
- Мне станет любопытно - кто бы это мог выстрелить, чем и у кого я мог вызвать столь сильный гнев?
- И кого ты заподозришь в первую очередь?
- Конечно, тебя, Зайцев. И профессия у тебя безжалостная, и оружие есть, и меня знаешь лучше других. Значит, и оснований для подобного злодейства у тебя больше.
- А теперь скажи, Ксенофонтов, как ты думаешь, почему я так поздно засиделся у тебя?
- Любишь меня безмерно, тебе нравится быть со мной, ты счастлив провести здесь вечерок, у тебя...
- Ошибаешься. Я жду звонка. Мне должны позвонить.
- Сюда? И что? Принесут пива?
- Нет, боюсь, до этого не дойдет.
В этот момент раздался телефонный звонок. Зайцев невозмутимо взял трубку и сказал
: - Слушаю.
Ксенофонтов смотрел на друга со смешанным выражением озадаченности и обиды - трубку должен был взять он, в конце концов, он у себя дома, а не в гостях у этого тощего самоуверенного следователя.
- Ну что? - спросил Ксенофонтов, когда Зайцев, положив трубку, уставился невидящим взглядом в темноту ночи, озаряемую искусственными извержениями магмы на металлургическом заводе.
- Умер.
- Кто? - сон отлетел от Ксенофонтова, как вспугнутый воробей.
- Вот и я говорю, - Зайцев, кажется, не услышал вопроса. - Стреляют в твое окно. И ты начинаешь думать - кто? И знаешь, к какому выводу приходишь?
