Нет у жизни конца...

Вячеслав Тарасов. Штрихи к портрету. Я "запустился" с картиной "Песня о зубре". Впервые я снимал 20-минутный анимационный фильм. Такое время считается в анимации продолжительным - там свои законы композиции. Кроме того, он вообще был моим вторым фильмом. Было страшно, все привыкли: мультипликация - это для детей, непременно сусальное, сладкое, как патока. А тут - почти эпос.

Я не представлял себе иного художника на картине, кроме Славы Тарасова. Слава же отказался наотрез: "Не моя тема! Я плохо знаю историю, культуру Беларуси. Я, русский человек, далек от ее поэтики, образности".

Я вился вокруг него мелким бесом. Подкатывался с одной стороны, с другой... Ничего не выходило. Слава был такой человек: мягкий, мягкий, но ежели уперся - не сковырнуть.

Тогда я придумал вот что - пришел к нему и сказал: "Ладно! Не хочешь - как хочешь, давай на недельку сорвемся из дому - прокатимся в Гродно, в Вильнюс, по белорусским замкам, монастырям, по старине..."

Перестал он ругаться только уже когда стали въезжать в Гродно. Пошли обедать. Сели за столик в пустом в этот час ресторане. Я вытащил сценарий, и - как-то незаметно, незаметно, между салатом и заливной рыбой - фильм начал строиться. Слава увлекся, тут же, на ресторанном столе, на салфетках стал рисовать - и я понял, что можно возвращаться в Минск. Слава "заглотнул" крючок и с него уже не сорвется.

Безумно жаль - не сохранил тех салфеток...

Я любил работать со Славой, он был мне нужен. Нужен как оппонент, который ничего не принимает на веру, которого трудно объехать на кривой козе... Опыта режиссерского у меня было немного, а тут еще сам сценарист, сам режиссер, сам начальник - кто возразит... Слава был нужен мне, потому что начхать ему было на мои должности - слишком хорошо мы друг друга знали, слишком давно дружили, знали, кто в чем силен, а в чем дает слабину.

Последняя квартира Славы была возле аэропорта Минск-1. В том доме, где башня. В башне у Славы была мастерская в два света. Это значит, что окна выходили на две стороны - просторная, светлая мастерская, мечта графика. Слава был графиком экстра-класса. Он окончил Московский текстильный институт вместе со знаменитым нынче модельером Славой Зайцевым и приехал в Минск по распределению, поднимать, налаживать работу Дома моделей. Ходили слухи, что прочили его чуть ли не в художественные руководители. Но Слава органически не мог быть начальником. Ему это претило, было не по нутру, выше его понимания. Кроме того, он очень ценил себя как художника. Поэтому сдал должность, забросил моделирование мужской одежды, ушел в театр, на телевидение, в книжную графику, в мультипликацию.

Он чувствовал книгу как отдельный организм. Он умел быть изысканным, ироничным, но всегда - безумно добрым. Я перебираю его детские книги, любуюсь прекрасно скомпонованными рисунками, богатыми выдумкой, фантазией, и думаю: каждую книжку свою он рисовал для Лешки, для своего сына. Пусть подспудно, пусть никому не признаваясь в этом, - хотел, чтобы книга понравилась Леше...

Лешу он любил безумно, гордился им, и жили они душа в душу.

Слава чувствовал каждый кадр фильма каким-то совершенно фантастическим чутьем. Мы работали картину "Очень старый человек с огромными крыльями" по раннему рассказу Габриэля Гарсиа Маркеса. Я придумал, что герой рассказа, старый, ободранный Ангел, который у Маркеса попадает в колумбийскую деревню, приземляется на белорусский хутор, туда, где у меня была дача, под Молодечно, в Темницу. По ходу фильма шли дожди, было сыро, туманно... В мультипликации это самое "сыро" и "туманно" нужно нарисовать, сделать фоны. Как Слава их делал - нужно было видеть. Огромной, почти малярной кистью по двухметровому рулону бумаги мазнет раз, мазнет два - готово. Если бы не доверял его вкусу и умельству, выл бы и скандалил - так этот фон выглядел. Однако сняли. Получилось - лучше не бывает. Когда показывал этот фильм коллегам в Братиславе, подходили, цокали языками, восхищались: как точно, как безукоризненно, с каким вкусом передан моросящий мелкий дождик, какое ощущение влаги, сырости.

А Слава два раза кистью провел...

Правда, случались вещи забавные. В фильме "Ладья отчаянья", по повести Володи Короткевича, один фон таки у нас не получался никак. Три дня Слава над ним бился - нарисует, посмотрим в глазок камеры - не то... Не так... Рассвирепел - швырнул мне палитру - гори оно гаром! - плюнул и ушел. Мы с оператором Мишей Комовым покрутили палитру и так и этак - делать нечего, положили под камеру, вывели из фокуса, подвазелинили стеклышко, чтобы размыть рисунок еще больше, - сняли кадр. Через пару дней Тарасов увидал этот кадр на экране

: - Это что?.. Кто это сделал?..

- Вы, Вячеслав Алексеевич. Ваша работа. У гениального художника ничего не пропадает, даже палитра к месту.

Посмеялись. В самом деле - к месту, как там лежала!

Слава сломался, когда умер Леша. Умер нелепо, преждевременно, хотя... когда это бывает ко времени?..

Леша отслужил в армии, в Кремлевском полку, стоял у Мавзолея на посту N 1. Там, в армии, его ударили, и начала развиваться саркома ключицы. Он все же поступил на факультет журналистики, женился на прелестной девочке, а болезнь грызла его исподтишка. Это было страшно: такой молодой, такой красивый, такой славный мальчик - и никто ничем помочь не может.

Похоронили Лешу...

Из Славы словно ушла жизнь...

В кино работать он не смог, отказался от "Декамерона" - большого полнометражного фильма, не захотел поблажек, понимал - полноценно работать не сможет, а быть "довеском", работать вполсилы - не мог.

Так, для хлеба насущного, делал книги, но уже без азарта, без блеска, без выдумки - не перед кем было гордиться, не для кого стараться.

Начались болезни сердца... Больница, снова больница... Пил? Ну пил. Сжигал себя - жить не хотел.

Когда позвонила Люся, его жена, сказала, что Слава при смерти, приехал - зрелище было ужасное. Слава с ампутированной ногой, худой, говорил с трудом, глаза - уже там, за гранью.

Попросил: "Алик, хочу коньяку - не дают. И сигарету..."

Я помчался в магазин, купил лучшего коньяку, сигарет хороших, выгнал всех из комнаты, сидел возле Славки, подносил рюмку к губам, прикуривал сигареты. Повредить ему это уже не могло. Помочь? Тоже не могло, но хоть как-то легче было...

Вспоминали, как ездили вместе по Беларуси, по Литве. Как в Друскениках глянулась ему девушка, такая стройная, такая изящная. Тогда Слава купил в магазине пирамиду, какой-то специальный литовский свадебный торт, но угостить девушку не решался, уж больно деликатен был, попросил меня подкатиться. С девушкой я его познакомил, торт съели (до сих пор не могу понять, зачем он свадебный купил), вино выпили. Умирая, Слава рассказал мне то, чего я не знал

: - Знаешь, я потом с ней вечером встречался... Она была больна туберкулезом, приехала в Друскеники лечиться, плакала - не хотела умирать.

Может быть, Слава это придумал, может, придумала та девушка, чтобы выглядеть поромантичнее. Может быть, не знаю.

Помню только: прозрачное солнечное утро, скамейка на берегу Нямунаса, свадебный торт и мы, молодые, счастливые, веселые - море по колено, вся жизнь впереди и конца ей не предвидится...