Война была у каждого своя...

О начале войны мы узнали в полдень 22 июня 1941 года. Один из жителей нашей деревни Нивье Россонского района имел детекторный радиоприемник, он и услышал по нему выступление Молотова. Прибежал на посиделки в центре деревни сообщить страшную весть. Мне тогда было 7 лет.

Вечером 22 июня мы проводили отца на сборный пункт в Полоцк. А в начале июля наша деревня уже была оккупирована фашистами. В зиму 1941 - 1942 годов стояли сильные морозы, от которых трещали яблони в садах и бревна домов, а мы, помню, радовались: больше фашистов померзнет в окопах. О разгроме немцев под Москвой узнали из листовок, которые сбрасывали советские самолеты.

В сентябре 1942-го под натиском партизан оккупанты покинули Россоны, Клястицы и ушли в Полоцк. К концу года в четырехугольнике Верхнедвинск - Полоцк - Невель - Себеж образовалась обширная партизанская зона. Фашисты не могли с этим смириться и в феврале 1943 года начали карательную экспедицию против лесных мстителей и мирного населения с применением танков и самолетов. Фашисты расстреливали и сжигали всех, кто состоял даже в далеком родстве с семьями партизан. В деревне Велле были расстреляны и сожжены родители и сестра моей мамы, а также шестеро других родственников.

Наступила весна 1943 года. С трудом посеяли жито, посадили картошку. Осенью готовились торжественно отметить очередную годовщину Октября, с фронта доходили радостные вести - наши наступают. Посеяли озимое жито, а ранее собранное зерно и картошку спрятали в ямы и замаскировали.

В один из осенних дней стало известно, что Красная Армия прорвала оборону немцев в районе деревни Краснополье и остановилась, освободив от оккупантов восточную часть Россонщины. Сплошной линии обороны у немцев какое-то время не было и все решили идти за линию фронта. У нас в деревне осталась всего одна лошадь и телега. На нее кинули по хатулю (вещмешку) и тронулись в путь. За деревней телега сломалась, налетел немецкий самолет и начал обстрел. Люди похватали вещи и побежали в лес. Проскочить за линию фронта не удалось.

Немцы нашу деревню Нивье сожгли сразу, но оставили один дом рядом с лесом - знали, что люди прячутся где-то рядом и рано или поздно придут сюда. Так и случилось. Просидев в лесу месяца полтора, решили идти в сохраненный дом - там были жернова, чтобы смолоть зерно, можно было испечь хлеб и насушить сухарей. В один из дней в дом пришли два власовца. Они определили, что для людей, которые в нем обитают, хватит и одной грузовой машины. Через несколько дней всех в спешном порядке выгнали на улицу кто в чем был. Но нас оказалось больше, чем могла вместить одна машина, поэтому отпустили с наказом сидеть и ждать утра, когда уже смогут увезти всех - в концлагерь. Мы вернулись в дом, схватили вещи - и наутек. Мне в это время пришлось пережить горькие минуты прощания с дедушкой и бабушкой, родителями отца. Они были старыми, больными и бегать по лесам уже не могли. Все понимали, что прощаемся навсегда. От горя темнело в глазах. Дедушку и бабушку увезли в концлагерь в Литву, где они и погибли.

Мы ушли на хутор Сялиба, а потом в деревню Ковали, которая к тому времени представляла собой настоящий человеческий муравейник. Люди понимали, что очень скоро немцы уничтожат все живое в этой партизанской зоне, а потому предпринимали попытки прорваться через фронт, к своим. К сожалению, для нас они были неудачными.

Постепенно Ковали опустели. Все ушли в лес. Хорошо наезженная дорога привела и нас в семейный лагерь местных жителей. У них были хорошо оборудованные землянки с печным отоплением, запасами продовольствия и даже домашними животными. Но немцы добрались и сюда и начали чинить расправу. Люди спасались кто как мог. Нам пришлось уходить снова. Осели на болотном острове, где соорудили окоп типа шалаша, куда вместилась вся наша деревня, точнее, то, что от нее осталось. Старики где-то раздобыли железную бочку, которую приспособили под печку.

В соседнем семейном лагере был мальчик 10 лет от роду, ростом 60 см, а горло - как у пионерского горна! Ребята бегали, гоняли какую-то птичку, и этот мальчик кричал на весь лес. В это время шли немцы-связисты: услышали, увидели, выследили, пришли в лагерь. Не только в тот, соседний, но и в наш также. Выйти из окружения удалось только 17 человекам, остальных поймали, увели в Клястицы, а оттуда погнали на Запад.

А у нас началась игра в кошки-мышки. Немцы выходили на наши следы - в лесу еще лежал снег, мы выходили на немецкие следы и шли за ними, не обнаруживая себя. Так вернулись на хутор Сялиба. Слушали артиллерийскую канонаду и радовались, махали руками низко летящим советским самолетам. Однажды мы, детвора, собирали на луговине строчки. В небе парами летели наши истребители, вдруг видим: один остался на высоте, а второй сильно снизился, сделал два круга и пилот помахал нам рукой из кабины. Все залились слезами радости, что летчики нас разглядели и привет послали. Казалось, вот она, свобода, рядом, но на самом деле до нее надо было еще дожить. Конец покою настал, когда началась операция "Багратион". Мы ушли в "лозу" - болото, поросшее густым кустарником. Если в него лечь - в двух шагах можно пройти и не заметить.

После освобождения наконец выбрались из болота и сразу в свою деревню Нивье, на родное пепелище. Походили, поплакали - все было уничтожено.

Вскоре приехал демобилизованный по ранению односельчанин и сообщил страшную и горестную весть - мой отец погиб...

Но надо было начинать мирную жизнь. Осенью жито убрали, обмолотили. Женщины носили на себе мешки за 7 километров - в Россоны, на пункт заготовки. А когда сеяли озимые, 12 женщин впрягались в плуг, а 13-я становилась за плугом. Так мы приближали победу, как могли.

Александр ГРЕЧУХА, историк, ветеран Вооруженных Сил, Лида.