Обратный отсчет

Нужна историческая однозначность, когда белое называют белым, а черное — черным

Среди публикаций, посвященных 60–летию Победы, обратил внимание на статью в известной московской газете под названием «Если бы Кубе не взорвали, он закончил бы в концлагере?» Из этой статьи узнаешь, что гауляйтер — «неоднозначная фигура». Что он был очень внимателен к работающим в его доме белорусским девушкам: когда кто–то пожаловался на зубную боль, тут же пригласил немецкого врача. Что он говорил своим офицерам: «Вы должны заботиться о Белоруссии». Что он был умным, образованным, увлекался археологией и, по сути, находился в оппозиции к Гитлеру. Кубе, как следует из текста, изучал историю Беларуси, «стыдился», что убивают евреев, ну и далее в том же духе.

Журналист, который подобным образом интерпретировал историю и роль в ней фашистского палача, может сказать, мол, это диалектический подход. Кубе, возможно, действительно интересовался аборигенами, был темпераментным человеком, не одобрял всех действий Гитлера. Вот он, этот журналист, и доносит до нас «историческую правду». В целом такого рода статья — не исключение. После известных событий 1991 года и в науке истории, а особенно в среде исторических публицистов, возобладал один подход, обозначаемый гордым термином «плюрализм». Говоря проще, это когда говорят, что история многозначна. Что «правд» в ней ровно столько, сколько уст, их излагающих. Что интерпретация — не зло, а характерная черта исторической науки. И в определенных пределах с этим нельзя не согласиться. Но именно в определенных пределах.

С моей точки зрения, плюрализм, в том числе исторический, приемлем в том случае, если мы ведем речь о предмете дискуссионном. Если различные точки зрения достаточно аргументированы. Если появляются какие–то новые факты, позволяющие высказать новую точку зрения. Но скажите, что нового в этом смысле можно сказать о гибели людей в Минске в годы войны? Что их не убивали? Что Кубе не знал или был в стороне от этих убийств? Что гауляйтер «не хотел» ехать в Беларусь, и «партайгеноссе» силой привезли его в Минск? Нет, этого утверждать мы не можем. Тогда для чего пресловутый исторический плюрализм, для чего публикации такого рода? Очевидно, только для одного: понятием «многозначность» подвергнуть критике устоявшиеся оценки деятельности Кубе в частности и нацистских палачей в целом. Ведь легко «дополнить» авторский ряд рассуждений: если Кубе столь хорош, столь человечен и вообще смахивает на антифашиста, то зачем его убивали? Может, наоборот, была совершена историческая ошибка: ликвидация «либерального» палача сдерживала рвение иных, более жестоких палачей?

Мне кажется, что мы уже заигрались с этим плюрализмом, многозначностью, интерпретацией исторических событий. Нужна историческая однозначность, когда белое называют белым, а черное — черным. Когда для человека, впервые открывающего книгу по национальной истории, все достаточно ясно: вот этот человек принес зло нашей стране, а вот этот — добро.

Конечно, все мы понимаем, что человек, по сути, существо противоречивое. Что, тот же Кубе не мог пригласить немецкого врача белорусской девушке? Мог. Возможно, пригласил. Но в это же время подчиненные Кубе жгли, вешали, насиловали, уничтожали наших людей. В это же время горели наши деревни, города, и кто, как не гауляйтер Кубе, нес персональную ответственность за происходящее?

Казалось бы, это все ясно, все это пройденный этап нашей науки, и нашей идеологии, и общественного сознания. Оказывается, нет, не пройденный этап. Оказывается, надо все время повторять прописные — однозначные — истины. Суть их проста: нацизм — великое зло и великая беда для нашего и других народов. Фашист может улыбаться, любить своих детей, совершать благородные поступки, но от этого он не перестает быть фашистом. Фашист может жаловаться на головную боль, писать ласковые письма своей девушке, но от этого он не перестанет быть фашистом. Ибо первичны в его натуре, в его сути не некоторые проявления человечности, а его фашистские, человеконенавистнические поступки.

Может, несколько не к месту, но вспомню «Мертвые души» Гоголя. Что хотел написать автор? Сказку, поэму о похождениях некоего господина в захолустных губерниях страны. Так, «шутку юмора». А что получилось? Беспощадная сатира, живая боль за состояние живых душ, страшные фрески апокалиптических страданий соотечественников. И всю последующую жизнь Гоголю пришлось оправдываться: дескать, не хотел, так получилось. То есть одно дело — о чем я думаю, о чем я мечтаю, какой я дома, в семье, в огороде, кто мои папа с мамой. И совсем другое — что я реально делаю. Вот я встаю с постели, ласково здороваюсь с прислугой, обещаю жене вернуться к обеду, спрашиваю, не болят ли зубки у младшенького, может, музицирую чуток и могу растрогаться при виде играющего котика. А потом я иду в «контору», «офис» и подписываю бумаги. Скажем, «санитарная» чистка концлагеря. Установка новых печей для уничтожения людей. Приглашение доктора, который с пользой для солдат вермахта будет экспериментировать над белорусскими детьми — вполне «унтерменшами» — недочеловеками то есть, в соответствии с руководящими указаниями Берлина. Наказание нескольких тысяч «недолюдей», посмевших попросить хлеба. А вечером — приятная музыка, хорошая компания, шнапс и милая жена с ангельской улыбкой. А также хоровое исполнение рождественских псалмов.

Нужна однозначность: палач остается палачом даже тогда, когда плачет при звуках Вагнера. Палача не спасают ни семья, ни увлечения, он всегда однозначен, поскольку суть его — звериная, нечеловеческая, и здесь не может быть компромиссов. Особенно важно эту однозначность донести до молодежи, школьников. Те, кто постарше, уже понимают разницу между печами крематория и пионерскими кострами. А вот те, кто помоложе, ушиблены плюрализмом. Хорошо бы помнить, что у плюрализма есть границы. В том числе те, что проходят прямо по нашим сердцам.