С натурыКогда появился рассказ «Ма–ма», я показал его папе. Он сказал, что писать на такие темы нужно позже, когда его с мамой не будет среди нас. В тексте пересказывался разговор с мамой, она вспоминала своих маму и бабушку. Папино замечание смутило. Желание писать с натуры про близких людей исчезло надолго. Сейчас я жалею. Зря не написал слова про папу, когда он еще был среди нас. Писание с натуры — самое лучшее занятие, изобретенное человеком. Через него мы видим себя такими, какие есть, а не вырисованными памятью и воображением. Когда–то давно Владимир Короткевич просил, чтобы я написал про него правду после смерти. Давая слово, я не знал, что не бывает правды после смерти. Есть правда смерти. Ее я описал в час ухода папы в Страну Тишины. Есть правда жизни. К ней стремлюсь, когда пишу этот портрет мамы.
Нельзя сфотографировать
Рассуждения про то, что нельзя сфотографировать, преследуют Лену. И то и это нельзя... В сущности, ее рассуждения сводятся к разматыванию фотопленки в кинопленку... Череда событий. Долгое путешествие на машине. Сквозь ночь, сквозь поля, через лес, снова через поля... Дом темный, безлюдный... Лестница на самый верх... Большой зал, переполненный музыкой... Какофония... Четыре мужчины и женщина... Тишина... Sex... Молчание... Почему это нельзя сфотографировать? Это, скорее, из несфотографированного. Или сфотографированного на условную фотопленку. Мои аргументы игнорируют. Мои рассуждения о нелинейном времени в литературе не слышат. Лена цепляется за метафоры, за поэтическую бессмысленность, за интуицию... Я не спорю. Меня мало интересуют объекты, которые не сфотографировали, я не скучаю по ним, я не посвящаю поэмы волне, которая упала, рассыпалась и стала прошлым, меня волнует та волна, что падает, летит, шумит... Меня захватывает то, что фотографируется, пишется, творится и сотворяется. Соучастие в божественном созидательном жесте — мое предназначение... Жена другая, она сама себе покупает срезанные цветы и, глядя на них, пишет стихи о том, что нельзя сфотографировать.
Зеленый океан
Папа спокойно говорит про смерть. Еще в 40 он начал говорить своим ровесникам, что старый, что он отказывается от того или иного дела или развлечения из–за возраста. «Какой же ты старый, Чесь? Ты же моложе нас на десять лет!» — удивлялись те. «Нет–нет, я старый», — настаивал папа. Потому, когда он нам с братом Мирославом сказал, что серьезно хочет поговорить про свои похороны, мы восприняли это как должное. Было это в 1998 году, летом, мы сидели за столом на папиной кухне, когда он сказал: «Я хочу исчезнуть в зеленом океане. Мне не нравятся минские кладбища. Я хочу вернуться на свою Новогрудчину, в Варакомщину, в свои леса, и навсегда исчезнуть в зеленом океане...»
Идеализация
Идеализирую ли я образ мамы? И да, и нет... Кого мне еще любить и хвалить, как не ее? Папу? Я опоздал со словами приязни и благодарности. Папы нет с нами. Одной из причин его быстрого угасания было пристрастие к алкоголю. Мама страшно переживает и нервничает, когда узнает, что я или брат выпиваем. Не говорю с ней на тему пьянства. А она меня предупреждает: «Видела сон, как тебя встретил наш сосед Короткевич (он тоже рано покинул мир из–за водки), как он позвал тебя пойти вместе с ним... Я проснулась и не смогла заснуть до утра. Так что, наливая рюмку, знай: это он тебя зовет». «А папа меня не зовет?» — подумал я и промолчал. Никого я не идеализирую — ни себя, ни маму свою.
Море
Стою на берегу Средиземного моря. Смотрю на волны. Жизнь человека похожа на падение волны. Я про это говорил раньше и, наверное, скажу и подумаю еще не раз. И как небезопасно человеку заглядывать в свое будущее, в свою могилу... И почему–то все равно приходится это делать. На Кальварийском кладбище мы приобрели семейное место. Пока там только папа, а я на берегу моря вспоминаю подарки, которые он привозил мне, которые я привозил ему. «Привези простую тетрадь и простую ручку», — сказал папа. И я привезу ему ручку и тетрадь и положу под крест, потому что папа любил писать, а я люблю своего папу.
Адам ГЛОБУС.
Перевод с белорусского языка Алексея АНДРЕЕВА.
