Актер Ростислав ЯНКОВСКИЙ
После школы будущий народный артист СССР Ростислав Янковский работал диспетчером автобазы в Ленинабаде. Но самодеятельность, которой занимался раньше, не забросил. Ходил в Дом культуры, играл комедийные роли. Там его и заприметил руководитель местного театра Дмитрий Михайлович Лиховецкий и позвал к себе. Ростислав учился в студии при театре и был занят в спектаклях – «Макар Дубрава» Александра Корнейчука, «Последние» Максима Горького. В Минск переехал в 1957 году и вот уже около полувека служит в Национальном драмтеатре имени Максима Горького, который по старинке называют Русским театром.
– Ростислав Иванович, чем знаменательны для вас последние годы?
– Тем, что молодежь, несмотря на все мифы, ходит в театр. В Беларуси театр по-прежнему популярен. В залах почти всегда аншлаги. Даже в летнюю жару. Я играю в «Земляничной поляне» по фильму, снятому в 1957 году Ингмаром Бергманом. История старика, переживающего состояние бездуховности, но возрождающегося внутренне. Разве эта тема может быть интересна молодежи? А гляну в зал – полно молодых.
– Сейчас много говорят о проблемах современной режиссуры. Многие белорусские театры столкнулись с тем, что найти хорошего режиссера непросто.
– Это неудивительно. Настоящий режиссер всегда одарен от Бога. В Беларуси ценю работы Николая Пинигина, Валерия Анисенко. Сергей Ковальчик поставил прекрасный спектакль «Пане Коханку» по пьесе Андрея Курейчика. На фестивале в Самаре, помню, очень волновался за этот спектакль – мол, не поймут, чучело Екатерины зачем-то по сцене таскаем. Но зрители были в полном восторге!
– У вас были случаи, когда вы категорически отказывались играть ту или иную роль?
– Думаю, у каждого актера это было. Но к режиссерам в любом случае отношусь с уважением.
– В России выросло целое поколение модных режиссеров. А в Беларуси зритель все больше идет на именитых актеров.
– Хорошо и то, и другое. Зритель идет в театр, чтобы соприкоснуться с творчеством, с талантом, открыть для себя что-то новое. И неважно, кому это удается – режиссерам или актерам. Главное, чтобы это было.
– Вы родились в Одессе. Как этот город, с его особой атмосферой, повлиял на ваше мировоззрение?
– Мы жили в Одессе в 30-е годы, когда только закончился НЭП. Отец, как многие порядочные люди в то время, сидел в тюрьме. Я жил с мамой и бабушкой, и, конечно, город не мог не влиять на меня. Отец у меня – поляк, а мама – русская, сам я – православной веры. Но церкви тогда разрушались, поэтому мы с бабушкой ходили в костел. И когда я увидел красивую службу в храме, услышал орган, думаю, именно тогда заразился театром. Приходил домой и подражал ксендзу, пел громким голосом и махал игрушечным волчком. Потом прибегала соседка и спрашивала: «К вам священник приходил?» А мама отвечала: «Да это Ростик играет».
Но по-настоящему я прочувствовал, что такое театр, когда во время войны увидел спектакль на казахском языке. Я не понимал, что говорят актеры, но был очарован самим действом на сцене. Потом зашел за кулисы и смотрел на актеров. Видел, как они там жили – в своем мире, пили кумыс, возились с детьми, перебрасываясь фразами на гортанном языке. Жизнь сцены и закулисья попросту заворожила меня!..
– Какая картина детства сейчас всплывает перед глазами?
– Помню, как я долго-долго ждал отца. Отец был штабс-капитаном лейб-гвардии Семеновского полка, но когда началась Гражданская война, перешел на сторону красных, служил под началом маршала Тухачевского. В 37-м году поехал к своему бывшему командиру на прием, чтобы восстановиться в армии. А через несколько дней после возвращения отца из Москвы Тухачевского объявили «врагом народа». В тот же день рано утром пришли за отцом. Он вернулся из лагерей через пять лет – седой, больной, без зубов. Тогда «чистили» тюрьмы, было временное послабление, и он вышел на свободу. Я знаю, что в письмах отец просил мать отказаться от польской фамилии Янковская, чтобы у нее было меньше проблем. Но мама даже не подумала это сделать. И я помню, как он вернулся. Прихожу с бабушкой домой и вижу – какой-то худой мужчина обнимает мою красавицу-мать. «Папа!» – закричал я от радости. Потом ходил с ним по Одессе и все смотрел – видят ли окружающие, что я иду с папой.
– Вы не раз говорили о своих белорусских корнях и что белорусский язык любите не меньше, чем русский.
– Могу еще раз признаться в любви к Беларуси. Наш отец – Иван Павлович – родился в Варшаве, а родовое имение у него было под Витебском. И я много размышлял над тем, откуда пошел род Янковских, чего во мне и в братьях больше – отцовского или материнского? Пришел к выводу, что корни заложены все же отцовским родом. Он был человеком удивительной внутренней и внешней красоты. К тому же прекрасно пел и декламировал стихи, по вечерам читал вслух романы. Поэтому внутренний артистизм, актерские гены, по-моему, у меня от отца.
Режиссер Михаил СЕГАЛ
В режиссуру Михаил Сегал пришел из клипмейкеров. Отмеченная на «Кинотавре» картина «Рассказы» – его второй полнометражный фильм. Несколько лет назад он участвовал в конкурсе ММКФ с картиной «Франц+Полина», которая получила множество призов на отечественных и международных фестивалях. В издательстве «АСТ» у Михаила Сегала вышел сборник прозы «Молодость».
– В последней новелле картины показана ужасающая своей пустотой 20-летняя красотка, от которой бежит 40-летний кавалер, поначалу ошарашенный свалившейся на него любовью. Скажите, у вас есть надежда, что молодежь наша станет более грамотной и серьезной? И вообще, верите ли вы в то, что искусство меняет мир и людей?
– Конечно же, не меняет, но оно может чуть-чуть изменить настроение одного человека на короткое время, и результат этого может быть очень серьезным. В этой новелле я иронизирую скорее над главным героем. А героиня не виновата, что родилась в другое время и «смотрела другие мультики». Жизнь меняется, и не стоит думать, что следующее поколение в чем-то должно походить на предыдущее. А то, что многие не знают истории страны... Не думаю, что это контролируемый процесс, то есть от того, что улучшится преподавание в школе и будет больше образовательных программ на ТВ, мало что изменится. Мы обо всем этом знали не потому, что были такие хорошие и что-то для этого делали, а потому, что жили внутри существовавшего тогда информационного пространства, и все эти знания входили в нас автоматически. А в следующие поколения автоматически входит что-то другое, и это ничуть не хуже. Можно переживать, что мы не находимся с ними в одном и том же пространстве, но изменить мы ничего не можем.
– Но так заканчиваются империи…
– Да. Заканчиваются, и очень хорошо. Возьмите Римскую империю, пришли варвары, все испортили, все сломали, потом возникла Новая Европа, были мегапереселения народов: мы же не испытываем негативных чувств по этому поводу. Мы говорим: «Ну была империя, потом было что-то другое», мы смотрим на это как на планетообразующие процессы. А ведь римлянам, которые жили в конце Римской империи, наверное, тоже было несладко: мир рушится, все летит к черту! Понаехали эти варвары, что же будет?! Вот и сейчас многое рушится. И что же получается: читать историю, воспринимать какие-то перемены в Римской империи мы готовы, а жить внутри истории – нет?! Хотим, чтобы ничего не менялось?
– В прежнее время на фестивалях было принято рассуждать об авторской позиции режиссеров, теперь этого делать не любят, авторы считают, что их задача – показать историю, а уж какие выводы сделают зритель и критик, это их проблемы. И эти выводы могут быть весьма далеки от позиции автора. Что вы думаете по этому поводу?
– Может, и существует кино без авторской позиции, но это неинтересно. Фигура автора не важна только в коммерческом кино, там важен качественный продукт в том или ином жанре. Блокбастер вы смотрите или комедию – все равно, часто даже на афишах пишут только имена продюсеров и актеров, а режиссеров не указывают. Снять может кто угодно, существуют топ-режиссеры – с минимальной разницей, но снимут все хорошо.
– Есть ли у вас приоритетные темы в искусстве?
– Нет. Как любит говорить мой оператор-постановщик Эдуард Мошкович: «У оператора не должно быть стиля, всякий раз он должен растворяться в материале». Так и режиссер – всякий раз он идет от материала, и как у оператора не должно быть узнаваемого визуального стиля, так и у режиссера не должно быть темы, на которую он сел и – шарашит. Понятно, что человеку надо «избавиться от себя», и о чем бы он ни говорил, он будет говорить о чем-то своем. Что касается тематики, например, после «Франца и Полины» мне много раз предлагали делать фильмы о войне. Для продюсеров это типично – «снял хорошее кино о войне, пусть и дальше снимает», а я не хотел иметь режиссерского амплуа. И сейчас, после премьеры «Рассказов», ко мне уже подходили и говорили: «У вас так здорово получается, а будут «Рассказы-2»? Но я не хочу превращаться в режиссера – «рассказчика рассказов». «Рассказы» – это просто художественная форма одного фильма, это было один раз, а о чем буду думать завтра, я не знаю, может, про инопланетян кино сниму.
– Стремитесь ли вы со своим кино на международные фестивали?
– Стремление делать фильмы специально для фестивалей бессмысленно, но в силу того, что у меня, как у любого режиссера, есть здоровая мания величия, не думать об этом я не могу. Это как у спортсмена спросить: «А ты хотел бы попасть на Олимпийские игры?» Вы что, хотите услышать: «Да ну их…»? Важно, чтобы это чувство было здоровым, а не болезненным. Конечно, спортсмен хочет попасть на самые большие соревнования. И, конечно, я хочу попасть на самые крупные фестивали.
