Вот и мой собеседник Игорь Николаевич Манн с грустью признался, что все вовремя не спрошенное у отца носит в себе как боль. Незнание подробностей жизни родителей обедняет жизнь детей...
— А батя мой был отчаянным мужиком. Причем проявилось это в пацаньем возрасте. Закончили три закадычных друга 7 классов и рванули... на Сахалин. Без денег, без продуктов. Добирались они до острова больше месяца. Да опиши это путешествие безбилетников на остров Сахалин, книга получилась бы. Но ведь добрались! И на шахту их приняли. Не знаю, сколько они там заработали, но на билеты обратно хватило...
Когда наши в 41–м отступали, в глухом тупике одноколейки (станция Уборок) остались вагоны с продовольствием. Мука, сахар, крупа, макароны, консервы... «Пока немцы не пронюхали, надо действовать», — решает отец. Каким–то непостижимым образом он с верными друзьями угоняет со станции паровоз, цепляет вагоны и, двигаясь по однопутке, раздает жителям окрестных сел продукты. Все, что было в вагонах, досталось людям...
Нашлась черная душа и донесла немцам, что Николай Манн — связной партизанского отряда. Схватили отца — и в гестапо. Пытки. Угрозы. Отец понимал, что живым оттуда ему не выйти. Но не о своем спасении молил он Бога: просил даровать жизнь жене Татьяне Назариевне и дочке Светлане.
Трижды его убивали. И трижды, потрясенный до каждой живой клеточки, он возвращался к жизни. Узников выводили из камер. Заставляли каждого вырыть себе могилу. Стреляли. Падали в ямы смертники слева. Падали справа. А отец живой стоял над своей могилой... И так было трижды. Но даже это сверхчеловеческое испытание не сломило его. Он не стал предателем.
В 44–м, когда наши были уже близко, отца выпустили из гестапо. «Меня спасла фамилия Манн и переводчик», — объяснил отец. Но как все это происходило, он не рассказывал. И что–то сдерживало меня от расспросов...
А фамилия наша подлинно немецкая. По семейным преданиям, Екатерина Великая выиграла в карты несколько семей Маннов из Германии. Как они оказались в местечке Свислочь Могилевской губернии (там, где река Свислочь впадает в Березину), покрыто мраком забвения...
Пришли наши. Получив подтверждение из партизанского отряда, связным которого был мой отец, что Манн чист и ни в чем нет его вины, взяли батю в минометную роту. В Польше рядовой Манн Николай был ранен в голову и руку. От ампутации руки он отказался. Подлечив в госпитале, его комиссовали.
Добрался солдат до родной Свислочи. Развернул дома бинты, а в ране копошатся черви. Бросилась к хозяину собака. Зализала рану, очистила ее от пакости...
В местной больничке рану залечили, но рука не действовала. «Какая ни есть, но своя, а не мертвый протез», — говорил отец. Но и одна батина рука умела делать столько всего, что не у каждого и две могли справиться. В Осиповичах на улице имени машиниста Чумакова (ценой своей жизни он спас состав) отец срубил дом. Небольшой, всего шесть на шесть метров, но добротный, теплый и уютный. Такой была и наша семья... Когда в райцентр приезжали родичи или земляки из Свислочи и не успевали на автобус, то ночевать шли к нам. На полу расстилались кожухи, и всем было хорошо...
Мама рассказывала мне о своем отце Назарии Николаевиче Гацко. В юности он был кучером в имении правнучки Александра Пушкина в поселке Телуша нынешнего Бобруйского района. Хозяйка обучила его грамоте. Открыла в нем музыкальные способности (Назарий великолепно играл на скрипке). Она вывела своего кучера на жизненную дорогу.
Назарий Гацко служил мастером на железнодорожной станции Уборок (линия Верейцы — Гродянка). Работяги любили своего мастера за ум, доброту и справедливость. В каждом человеке он видел прежде всего человека. И ни словом, ни действием не мог кого–то унизить или оскорбить.
Читайте также
Вот такие мои корни. Такие истоки моей жизни. Честь, достоинство, мужество, верность долгу, пусть и в своем, мужицком понимании, каплями горячего солнца были расплавлены в крови моих предков. И передавались по наследству как самый бесценный дар.
После средней школы поступал в Белорусский политехнический институт. Но это было не поступление, а, скорее, разведка боем. Сестра Зоя училась в Минском мединституте. А помогать двоим студентам родители, конечно же, не могли. В Осиповичском депо старшеклассников обучали токарному делу. И разряд нам присвоили после сдачи экзамена. И когда под Осиповичами в поселке Советском открыли филиал МАЗа, вот тут мне и пригодилось ремесло токаря–универсала.
Работали в три смены. Третья — самая трудная. Не успеешь на автобус — добирайся домой как знаешь. Я становился на лыжи и напрямик через лесок шел ночью к дому. В темноте заблудиться проще простого. Пока выйдешь к железной дороге и сориентируешься, куда идти, уже и утро наступит...
Зарабатывал рублей 50, а иногда и больше. Деньги отдавал маме. Какую–то сумму она выделяла Зое (у Светланы уже была своя семья), а что–то откладывала и для будущего студента.
На стройфак политехнического института я поступил в 1965 году. Следующим же летом стал бойцом студенческого строительного отряда. Штаб трудовых дел стройотрядовцев отбирал весьма строго. Сказать «хочу на целину» ничего не значило. Надо что–то собой представлять: либо ты уже работал на стройке, либо имеешь способности для отрядной агитбригады. Ни того ни другого у меня на тот момент не было. К счастью, на одном курсе со мной учился профессиональный каменщик Саша Сидоренко. (В истории Республиканского студстройотряда этот замечательный организатор и руководитель, будущий замминистра архитектуры и строительства Беларуси, оставил добрый след.) Он поручился за меня.
Работали мы в совхозе «Аксу» (Уральская область). И речка Аксу протекала по степи. А в ней змеи водились в изобилии. Торчит над водой, как поплавок, противная желтая голова, а следом за ней, когда плывет, тянется извилистая линия.
Жили мы в вагончиках с железными крышами. За день они накалялись чуть ли не докрасна. И превращалось наше жилье в пышущие жаром духовки. Смочишь простыню — и в степь. Только обложиться вокруг себя надо чем–то, чтобы скорпионы не заползли. Что и говорить — экзотика! А вот питались мы более чем скудно. Утром — пшенка, в обед макароны, вечером — опять пшенка. И так опротивела эта пшенка, что и сейчас на нее смотреть не могу. Мясо — раз в неделю. Почему так? Неурожай подточил экономику совхоза до того, что даже студентов не могли кормить как следует.
А работа тяжеленная. Саман вытягивал руки. От мозолей на ладонях образовались нарывы. Когда подскочила температура, отвезли меня в поликлинику. Нарывы вскрыли, запихали туда вату. До сих пор остались рубцы.
Чтобы нормально поесть, мы ходили на халтуру: строили казаху дом. Расчет за работу — бешбармак. Хозяин в первый день расщедрился: выставил полный тазик черной икры и «Москванын» («Московская» водка). Чтобы не обидеть его, выпили по рюмочке (в отряде — сухой закон), взяли по ложке икры — и к котлу с мясом. Какая тут икра, когда мяса полон котел!
...Нет, не выцвели, не поблекли краски пейзажа моего первого стройотрядовского лета. И вряд ли это случится когда–нибудь. Обычный линейный отряд вывел меня на судьбоносный перекресток. Стройотрядовская улица, может, и не стала в моей жизни главной. Но не будь ее, не выросли бы потом и дома, каждый из которых — кусок моей жизни. А домами я называю фрагменты моей биографии.
После северной эпопеи (в 1970 году я получил предписание прибыть в столицу Северного флота город Североморск. Оттуда направили меня в Западную Лицу Мурманской области, где мы строили жилье для моряков), благополучно отслужив и получив звание старшего лейтенанта, вернулся в Минск. Куда пойти? И опять меня выручил Саша Сидоренко: «А давай, Игорь, к нам. В НИИ «Белкоммунпроект». С подачи Александра летом поехал мастером студенческого стройотряда. Дальше — больше. Республиканский штаб ССО назначил меня ответорганизатором по выездным отрядам. Затем — главным инженером выездного отряда в Томскую область (а это — 1.500 человек). Ответственность за жизни и здоровье молодых, красивых и веселых ребят настолько громадная, что порой внутри холодок подкатывал к сердцу. Но ни одного ЧП в нашем отряде, работавшем в Томской области, не случилось. Был я главным инженером Республиканского студенческого стройотряда. По сути, не отряда, а целой армии студентов: десятки тысяч бойцов числились в ее составе. Как многому научили меня эти годы! Воспитали и закалили. Во всяком случае, я мог всегда подставить свое плечо (а если надо, то и душу) под главное человеческое бремя: заботу и ответственность. Так было и в Центральном райкоме партии, куда меня после комсомола взяли инструктором. И в стройтресте № 4, где я работал заместителем главного инженера. И в Минском горкоме партии. А потом меня изберут вторым секретарем Фрунзенского РК КПБ. Пять лет я возглавлял исполком этого же района. Самого крупного в городе. 350 тысяч жителей — областной центр. И не самый малый. А чем больше людей, тем, естественно, и больше проблем. Были приемные дни, когда в райисполком приходили по 50 и больше человек. И в проблему каждого надо вникнуть, и боль каждого надо понять. Первое движение души — помочь человеку. Да, не всегда это получалось. Но за все годы моего председательства я ни разу не принял решения, как у писателя–сатирика: «удовлетворить отказом». И не стоит бояться, что тебя могут снять, освободить от занимаемой должности. Страх убивает в человеке достоинство. Жить надо по совести. А это, по словам Валентина Распутина, означает быть духовной личностью, поступки которой соотносились бы с вечным представлением о назначении человека. И нет для меня большей радости, чем видеть радость человека, которому сделал добро.
Фото автора.
