Виталий, 52 года, сыну Даниилу — 18 лет:
Я не буду оригинальным, если скажу, что узнал о пристрастиях Даника слишком поздно, когда у него уже была серьезная зависимость. Родителей детей-наркоманов упрекают в том, что они уделяют слишком мало времени своим детям, не интересуются их личной жизнью, каких друзей они выбирают и какие страницы посещают в интернете. Наверное, в этом все-таки есть доля правды, потому что я прекратил откровенные беседы с сыном года три назад, когда у него начался переходный возраст. Каюсь, просто психанул. Знаете, как это бывает: в один “прекрасный” день ты вдруг перестаешь быть авторитетом для своего ребенка, потому что родители — “предки” — старомодные, ничегошеньки “не секут” в современной жизни. Мы с женой видели, что Даник стесняется нас.
Отдавали ли мы себе отчет в том, что сами виноваты в разладе с подростком? Что не перешагнули через свою гордость, не протянули ему вовремя руку помощи? Нет, тогда этих мыслей не было. Мы были глубоко обижены на сына: поздний, долгожданный ребенок, он никогда ни в чем не знал отказа, рос в хорошей семье, был любимым и обласканным мальчиком. Но чего-то ему, видимо, не хватало. Уже потом, во время занятий с психологом, нам с женой объяснили: модно одетый, накормленный и обвешанный гаджетами ребенок далеко не всегда счастливый и самодостаточный.
Когда сыну было 14 лет, мне предложили хорошую должность в крупной корпорации. Но за карьерный взлет пришлось заплатить высокую цену: я уходил на работу, когда сын еще спал перед школой, а возвращался затемно, было не до семейных посиделок и бесед по душам. В выходные тоже часто приходилось ездить на объекты, откажешься раз — тебе тут же дадут понять, что незаменимых людей нет, есть не замененные. У жены тоже непростая работа: она хирург, разрывается между больницей и домом, часто выезжает на экстренные операции по ночам, много дежурит. Разве что отпуск мы проводили тогда все вместе, однако это всего несколько недель в году, за это время просто не успеешь поправить то, что упущено. Единственный ребенок отдалился от нас, но мы считали, что в его возрасте это нормально.
Раскрыть глаза на то, что происходит с Даниилом, нам помог участковый инспектор. К тому времени сыну было уже 16 лет, он стал полностью неуправляемым. Хамил, прогуливал школу, ночами сидел в интернете, исчезал из дома. В ответ на все попытки воззвать к его совести, узнать, чего ему не хватает, Даник срывался на крик, просил оставить его в покое. Выглядел плохо — худой, осунувшийся, под глазами круги. Однажды жена обнаружила пропажу долларов. Но даже тогда до нас не дошло, в чем дело. Мы решили, что ему не хватает карманных денег, цены-то постоянно растут. Устроили сыну разнос, а он в ответ сбежал из дома. Возвращали вместе с участковым. Хороший мужик попался, понимающий. Он тогда первый намекнул: зрачки, мол, у вашего малого ненормальные, поведение то еще, проверьте, может, колется или нюхает порошки. Сказал, что просто беда в районе: спайсы, коктейли, марихуана. А мы были так далеки от всего этого... Телевизор смотрим редко, газеты читаем еще реже. В сети ищем только информацию по работе или скачиваем фильмы в редкие часы досуга.
Когда мы спросили сына о наркотиках, он вдруг во всем признался. Будто груз скинул с плеч. Сказал: “Мам, пап, я давно на спайсах. Меня друзья на дискотеке угостили. И внутривенно потом пробовал. Я, наверное, счастливчик, раз еще жив”. В этот день наш с женой мир перевернулся. Все, чего мы не хотели знать и признавать, предстало перед нами во всей красе. Мы, уважаемые люди, профессионалы своего дела, выросшие в интеллигентных семьях и считавшие свою семью такой же эталонной, уже почти год являемся родителями наркомана. Ужаснее всего было осознавать, что десять месяцев мы предпочитали не замечать очевидное: эти вспышки гнева у Даника, сменявшиеся апатией, плохой аппетит, худобу, низкую успеваемость, даже то, что сын врезал замок в дверь в свою комнату, чтобы никто не смел к нему зайти, когда он этого не хочет. Он продал свой смартфон и купил взамен мобильник гораздо худшего качества, выставлял на продажу в сети вещи, которые я покупал ему в командировках за границей. Когда пару раз Даниил приползал домой на карачках, весь в блевотине, а потом рассказывал, что это ему пиво не пошло, которое у одноклассников пробовал, жена водила его к какому-то знакомому психологу на беседу. Та после 20-минутного “разговора по душам” с ребенком в присутствии матери посоветовала отдать его в какую-нибудь спортивную секцию, ведь нужно куда-то выплескивать юношеские гормоны. Всему мы находили объяснения, прикрываясь, словно фиговым листком, этим набившим оскомину выражением про “трудный возраст”...
Мы прошли все круги ада лечения Даника от наркомании. Сначала интоксикация в клинике, потом реабилитационный центр. Перевод на домашнее обучение. У сына дважды случались срывы: он прерывал программу, сбегал к друзьям, пил пиво, курил спайсы. А в это время двое школьников из его компании были задержаны милицией за распространение психотропов. Они получили по восемь лет. Я присутствовал на суде. Смотрел на ребят, на их родителей — обычных людей, не алкоголиков, не домашних тиранов. И понимал, что мог точно так же разговаривать с Даниилом через “клетку”, а перед тем как моего ребенка повезут в колонию, перекрестить его, потом рыдать, закрыв лицо руками. Вернувшись домой, впервые поднял на сына руку. Надавал ему пощечин (это как раз был период его второго срыва), орал: “Ты тоже хочешь, чтобы тебя посадили? Давай, мы с матерью тебе это организуем. Может, хоть в тюрьме из тебя дурь выбьют!” Иногда казалось, что это действительно единственный выход.
Сегодня исполняется четыре месяца с тех пор, как сын — с третьей попытки — завершил программу. Говорить о результатах пока рано. Мы с женой слишком хорошо уяснили во время занятий с созависимыми членами семьи, что бывших наркоманов не бывает. Они могут сорваться в любую минуту. Поэтому важно просто максимально растягивать период ремиссии. Я ушел с работы, чтобы контролировать Даника. Супруга не может надолго выбывать из своей профессии, там нужна постоянная практика, так что жертвовать карьерой ради семьи пришлось мне. Иначе никак: мы большую часть жизни проводим на работе, пока дети предоставлены сами себе.
Сейчас стараюсь подружиться с сыном, быть в курсе всех его проблем, стремлений. Мы вместе ходим в тренажерный зал: Данику, оказывается, нравится бывшая одноклассница, он хочет произвести на нее впечатление. А я боюсь оставлять его одного даже на час. Психолог из центра реабилитации говорит, что это неправильно, зависимых людей нужно приучать к самостоятельности и дисциплине, но я пока не могу. Мне слишком страшно, ребенок у меня один.
Марианна, 45 лет, дочери Полине — 20:
Полина у меня старшая, дочек я воспитываю одна. Сейчас все мои мысли только о том, чтобы младшая, Даша, не повторила ошибок сестры. И моих тоже, когда придет ее время стать мамой.
Я была наслышана о наркозависимости, сын нашей соседки отбывал тогда срок за распространение психотропов. И в школе на родительских собраниях нам рассказывали об этой беде. Я так радовалась, что за Полю в этом плане можно не беспокоиться: отличница, мамина гордость. Никогда ни в каких дурных компаниях не была замечена, поступила в вуз, отметила совершеннолетие. И я как-то расслабилась: ну вот, вывела в люди, теперь можно вздохнуть спокойно.
После первого курса дочка на три месяца поехала с подружкой работать официанткой в Турцию. Там все и случилось: первая любовь, свидания ночью на берегу Эгейского моря, алкогольные коктейли, сигары, марихуана. Полина и сейчас говорит, что поначалу никакой зависимости не было — появилась, когда вернулась домой. С тем парнем они переписывались по интернету, планировали встретиться на следующий год. А потом он вдруг пропал. Дочка до сих пор не знает, что произошло. Может, просто переключился на другую девочку. А может, попал в тюрьму за распространение наркотиков. Через пару месяцев после возвращения Полина решилась купить пакетик спайса. Была в депрессии, хотела ярких эмоций. Здесь моя вина: она тянулась ко мне, рассказывала о своей несчастливой любви, просила совета. Даже стихи мне читала, посвященные этому Мураду. А я отмахивалась: как в той песне, твердила, что пишет каждый в 19 лет...
Знаете, я уже пятнадцать лет одна. Забыла, что значит любить, быть любимой. Работа, дом. И Полинины страсти мне казались такими детскими, несерьезными. Я ей говорила: успеешь еще на свидания побегать, главное — учеба. Не догадывалась, как раздражаю дочку этим. Помню, она как-то раз зло бросила мне в ответ: “А что тебе дала твоя учеба? Я не хочу, как и ты, стать канцелярской крысой и одной воспитывать детей!” Я тогда много плакала по ночам в подушку после этих слов. А Полина, видя, что от матери никакого толку, с головой ушла в развлечения: ночные клубы, мальчики, пьянки-гулянки. Совершеннолетняя ведь. Что я могла поделать?
Много месяцев спустя дочка мне говорила: “Мам, я ведь так хотела, чтобы ты меня остановила тогда! Ну почему ты считала, что я уже достаточно взрослая, чтобы спускать свою жизнь в унитаз?” Теперь часто вспоминаю эти слова. А ведь и правда: современные юноши и девушки в 18 лет — сущие дети. Глупые, еще не приспособленные к существованию в этом мире. Толку-то от того, что у них есть паспорт, а у кого-то уже и водительские права...
Я поняла, что Полина наркоманка, когда нашла в ее комнате пакетики с белым порошком. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем дело. Дочку снабжал дурью сын соседки, вернувшийся из колонии. Когда я узнала, кинулась к ним домой, грозилась убить обоих. Мать этого Егора плакала, а он откровенно смеялся мне в лицо: “Тетя, ты бы своей жизнью занялась, мы и без тебя разберемся!” Я могла бы вызвать милицию, но безумно боялась, что Полину возьмут как подельницу.
Конечно, я умоляла дочку обратиться к врачу. Угрожала, что покончу с собой, если она не прекратит принимать наркотики. Но это было бесполезно: после небольшого периода просветления Поля снова срывалась. Я устрою ее в клинику — она вернется оттуда и через месяц снова звонит Егору: “Нужна доза”. Так продолжалось почти два года, пока однажды их не взяли прямо на улице, где они нюхали соли. Когда соседка узнала об этом, пришла ко мне, плакала и говорила: “Хоть бы мой выродок вообще из тюрьмы не возвращался!”
Только после того как Полина поняла, что ей светит колония, она не на шутку испугалась и решила начать лечение. К этому времени при росте 170 см дочка весила 45 килограммов, волосы выпадали прядями, начались проблемы с почками и сердцем. Только благодаря тому, что не удалось доказать распространение психотропов, ей дали два года условно. Сейчас она в реабилитационном центре, мы созваниваемся раз в неделю. Поля очень изменилась: говорит, что все поняла и хочет начать жизнь заново.
А я очень хочу ей верить, потому что этих слов я не слышала от нее уже два года. Но получится ли у нас обеих снова стать счастливой семьей — не знаю.
konopelko@sb.by
