— Сергей Александрович, когда читаешь школьные учебники советской поры, складывается впечатление, что все основные события столетней давности происходили исключительно в Петрограде. Так ли это?
— Беларусь к октябрю 1917 года была разрезана пополам линией фронта. Западная часть — под немецкой оккупацией, в восточной части всеми делами заправлял Западный фронт. Это 1,5 миллиона солдат и офицеров без учета рабочих тыловых предприятий, дружин ополченцев и гарнизонов тыловых городов. В Минске располагался штаб фронта. В армии и на флоте к октябрю 1917 года у большевистской партии были два ударных кулака. С одной стороны — Балтийский флот в Кронштадте и Петроградский гарнизон. С другой стороны — Западный фронт. Именно он сыграл на белорусских землях решающую роль после того, как в Петрограде революционеры взяли власть.
— И в чем же заключалась эта роль?
— Когда весть о революции достигла Беларуси, исполком Минского Совета создал Военно-революционный комитет (ВРК), который объявил о взятии власти в его руки. Здесь также руководящие должности занимали в основном люди, служившие на Западном фронте и принесенные на наши земли Первой мировой войной. Но полномочия ВРК оспаривал коалиционный орган представителей умеренных социалистических партий — Комитет спасения революции. На стороне ВРК были 1-й Минский революционный полк численностью 2 тысячи штыков и боевые дружины минской Красной гвардии. А их противники имели в своем распоряжении казачью дивизию в 20 тысяч штыков и сабель. Большевики вступили в переговоры с комитетом. Он связался с фронтовыми частями. Так произошла оперативно важная переброска верных и надежных подразделений. Речь в том числе идет и о бронепоезде под командованием подпрапорщика Пролыгина. Это, по сути, и решило исход переговоров в пользу большевиков.
Юбилейная площадь Минска в 1917 году.— И с этого момента начинается реализация главных лозунгов: землю — крестьянам, фабрики — рабочим? Ведь буквально в день революции, 25 октября 1917 года, газета “Буревестник” заявила: “Нам нужно отменить помещичьи права на землю и передать без выкупа всю землю крестьянским комитетам”.
— С Декретом о земле на наших землях как раз вышла заминка. Понятно, что он не мог претворяться в жизнь на территориях, занятых немцами. Но и в восточной части раздела конфискованных у помещиков земель не было. Областные и губернские органы власти предписали волостным земельным комитетам и советам имения и иное имущество помещиков лишь взять на учет, переписать. Более того, для обеспечения войск Западного фронта продовольствием и фуражом был разработан проект организации народных имений. То есть национализированные помещичьи угодья, по сути, передавались во фронтовую собственность. Раздел земли встречался лишь в связи с крестьянским и дезертирским бандитизмом — в виде самозахватов и разграблений. Так, от действий “банды самокатчиков” (орудовавшей на мотоциклах) и подбитых ими на бунт крестьян пострадал даже Эдвард Войнилович (белорусский и польский политический и общественный деятель конца ХIХ — начала ХХ века, инициатор строительства костела святых Симеона и Елены в Минске. — Прим. ред.). Сельчане Витебщины и Могилевщины получили землю только в 1918—1919 годах — после проведенной здесь аграрной реформы. А в Минской губернии эта реформа прошла лишь летом 1921-го — после заключения мира с Польшей и стабилизации границ.
— А что представляли собой в то время наши города?
— Минск, грубо говоря, был городом “на подсосе”. Дело в том, что за время Первой мировой его население выросло вдвое — за счет военных, рабочих тыловых предприятий и беженцев. И тот запас продовольствия, который в 1914 году считался недельным, в 1917-м съедался за сутки. Наша столица постоянно нуждалась в подвозе продовольствия, фуража, топлива. После Февральской революции рухнули экономические связи между регионами: те замыкались в себе, запрещали вывоз ресурсов за свои пределы. И наш Западный край, весьма нуждавшийся в украинском угле, страдал особенно. Власти Временного правительства даже были вынуждены организовать работу специальных дружин по заготовке дров. А летом 1917-го стали формироваться хлебоуборочные отряды из числа гимназистов и студентов.
В таком же положении были и остальные губернские центры, за исключением Могилева. Тем не менее, невзирая на перебои с топливом и веерные отключения электроэнергии, жизнь продолжалась. Работали театры и кинотеатры, на рыночных площадях собирались базары. 1917 год стал и годом невиданного расцвета печати. В Петрограде стали выходить самые разнообразные издания вплоть до матерщинной газеты “Кузькина мать”. В Минске в это время также выходят десятки газет — официальных, партийных, культурных. И просто газет-однодневок.
— Кстати, в марте 1917-го из Минской губернской тюрьмы была убрана охрана, караулы несли сами арестанты. Эта романтика Февральской революции сохранилась к октябрю?
— Нет. Керенский в апреле 1917 года объявил широкую амнистию, выпустив на свободу не только “политических”, но и уголовников. Они захлестнули города, и уличная преступность тут же стала фактором повседневности. Леса же и деревни заполонили вооруженные дезертиры, покидавшие Западный фронт. Новые органы охраны правопорядка не успевали справляться с криминалом, а к профессионалам старого режима отношение было крайне настороженным. В Минске в этом плане было спокойнее — здесь порядок обеспечивали солдаты Минского гарнизона. Тем не менее явная демократизация коснулась и вооруженных сил. Были отменены отдание воинской чести, титулование господ офицеров. Прямо в частях создавались органы солдатского самоуправления, они брали офицерство под свой контроль и следили за его политической благонадежностью. С той же целью Временное правительство назначило в воинские соединения своих комиссаров. Недаром в среде правых и реакционных элементов за этим временем закрепляется термин “комиссародержавие”.
— Как с позиций сегодняшнего дня можно охарактеризовать значение Октябрьской революции для наших земель?
— Произошел переход из одного качества в другое. Из состояния прогрессирующего упадка в состояние кристаллизации новых центров государственной власти. Тех, которые в конце концов и смогут отстроить государство и страну на новых началах. Социальная революция обрела плоть и кровь. По большому счету, Октябрьская революция означала практическую возможность реализации белорусской национальной государственности. А то, как это происходило, показывает, что линейных путей к независимому и суверенному национальному государству, увы, нет.
ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА
Первый день после смены власти
“Рано утром по всему городу были расклеены большие красные плакаты. Это был “Приказ № 1 населению Минска и окрестностей”. Он был подписан Минским Советом. Перед плакатами собирались небольшие кучки людей, читали их довольно апатично, шли дальше... Казалось, что город был парализован. Помню, что не было также никаких проявлений энтузиазма или хотя бы радости. Даже солдаты, поддерживавшие новую власть, были угрюмы, неохотно разговаривали с прохожими. В совете настроение было нервное, но тоже не приподнятое, не радостное. Я хорошо это помню, потому что кто-то обратил внимание Мясникова на депрессию. Мясников сказал, что радоваться нечему, что дело только начинается и еще неизвестно, как кончится”.
(Из книги члена Минского Совета рабочих и солдатских депутатов Вацлава Солского (1897—1990) “1917 год в Западной области и на Западном фронте”)
ЗАПАСНЫЕ ПУТИ
1 ноября в Минск прибыл бронепоезд, командиром которого был большевик солдат Пролыгин. Команда поезда тоже состояла из большевиков. Секретарь Минского Совета депутатов Вильгельм Кнорин писал: “Прибытие в Минск этого бронепоезда означало смерть Комитета спасения революции. Вопрос о признании советской власти в Западной области и на фронте был предрешен”. Бронепоезд стоял на вокзале, позже его увели на запасные пути.
osipov@sb.by
