Очередь за продуктами в Минске напротив гостиницы “Европа”.Эти дни кандидат исторических наук, доцент Могилевского государственного университета продовольствия Игорь Пушкин изучил досконально:
— 4 марта на железнодорожном вокзале Могилева Николая встречал почетный караул. Но на центральной улице — Днепровском проспекте — уже были развешаны красные флаги, слышалась “Марсельеза”. Группа митингующих, подойдя к зданию, где размещалась Ставка, ругала царя, сорвала трехцветные флаги и императорского гербового орла. 6 марта в Могилев пришла телеграмма Временного правительства с разрешением царской семье выехать за границу. Однако уже на следующий день было принято иное решение: бывшего самодержца арестовать и доставить в Царское Село.
Прощание с офицерами, проходившее в помещении дежурного генерала Ставки — на втором этаже нынешнего областного краеведческого музея, — оказалось даже трогательным. И запомнилось многим:
— 8 марта 1917 года бывший император сказал: “Призываю вас, господа, подчиниться Временному правительству и приложить все усилия для продолжения войны с Германией и Австро-Венгрией до победного конца”. Присутствовавшие в зале боевые офицеры плакали, некоторые даже теряли сознание. Не выдержав, Николай Романов со слезами на глазах вышел из зала.
Революционная карусель завертелась. Советы рабочих и солдатских депутатов избираются по всем белорусским губерниям. А вот в недавно еще царском Могилеве ситуация сложилась специфическая.
— С одной стороны, оживилась общественно-политическая жизнь, — поясняет Игорь Пушкин. — С другой — именно здесь накапливали силы сторонники контрреволюции. В мае 1917-го монархически и правокадетски настроенные генералы и офицеры создали организацию “Союз офицеров армии и флота”. В состав организации входили или поддерживали ее деятельность Алексеев, Деникин, Лукомский, Марков и другие. Именно в Могилеве родились идея и цели Белого движения.
Минский гражданский комендант подписал правовой акт, согласно которому Михаил Александрович Михайлов (псевдоним Михаила Васильевича Фрунзе) стал начальником милиции Всероссийского земского союза по охране порядка в Минске. Уже днем 5 марта общественный порядок в городе поддерживали 200 милиционеров. 9 марта Фрунзе запретил вывоз продуктов и предметов первой необходимости без санкции милиции. Был установлен контроль за выпечкой хлеба и продажей леса.
Но это, как говорится, факты сухие и общеизвестные. А чем жили люди в те дни? Либерально-кадетская “Минская газета” 10 марта сообщала: “По предложению городского головы дума постановила переименовать: Соборную площадь — в площадь Свободы, Губернаторскую улицу (современную улицу Ленина. — Ред.) — в улицу 28 Февраля, Михайловскую площадь у Виленского вокзала — в площадь 17 Октября, Губернаторский сад (нынешний парк Горького. — Ред.) — в Народный сад”.
Тем временем в губерниях, ставших прифронтовой зоной, положение ухудшалось. Продолжалась внедренная еще царскими властями продразверстка. Как писал в мемуарах белый генерал Антон Деникин, хлеб из деревни выкачивали с помощью репрессий. Ситуацию усложнил поток переселенцев, двинувшийся с востока империи. Это возвращались те, кто ранее уехал в Сибирь по столыпинскому призыву, а теперь рассчитывал на немедленный раздел помещичьих земель. Временное правительство взывало к здравому смыслу — раньше успешного окончания войны никакого раздела не будет. И призывало “не разорять понапрасну своих хозяйств и не мешать своими бесполезными передвижениями столь нужной в настоящее время работе перегруженных железных дорог и водных путей”.
Беженцы едут в Минск из западных губерний.Нагрузку на транспорт давали не только крестьяне. Незадолго до этих событий последний минский губернатор князь Друцкой-Сокольнинский говорил в земском собрании: “Мы потребляем в три раза больше, чем производим. Много домов разрушено, люди ютятся на земле, как животные. Площадь посева сократилась. Нет семян, а главное — нет рабочих. Присылка военнопленных не всегда достигает цели. Препятствие встретит также и возможность пользования “желтым трудом”. Малокорректное словосочетание означало рабочих из Маньчжурии, которые изначально вербовались на строительство железной дороги на Кольском полуострове. Впоследствии они были предоставлены самим себе — и разбрелись по просторам бывшей империи.
Неудивительно, что такая вакханалия обернулась и разгулом преступности. Уголовники громили старое МВД, жгли архивы и картотеки. Близ местечка Куль Самохваловичской волости ограбили возвращавшихся в Койданов ксендзов Свирщевского и Алькевича: отняли шубу, деньги, часы и повозку священнослужителей. В Минске был налет на гласного городской Думы Свентицкого: его усыпили платком с хлороформом и отняли золотые часы, кольца с бриллиантами и бумажник. А в имении Тростенец Сеннинской волости крестьяне соседних деревень устроили вооруженную разборку из-за леса. “В связи с частыми грабежами и кражами в городе растет озлобление против преступных элементов, — писал “Вестник Минского губернского комиссариата”. — В разных частях Минска возникают общества самообороны для охраны своих жилищ от преступников”.
Разлагалась и армия. Лекарством для подъема армейского духа предлагались съезды духовенства. В дни Февральской революции положение стало и вовсе анекдотичным. В Национальном историческом архиве хранится потрясающий рапорт, направленный полицейским исправником уездного города Дрисса витебскому губернатору. В этом документе сообщалось, что немецкий самолет-разведчик бросил на станцию Придруйск четыре бомбы, из коих разорвалась одна. А после аэроплан остановился (!) над военным мостом через Западную Двину, где по нему ударили из пулемета и винтовок — и тоже не попали (!). О состоянии писавшего этот рапорт можно только догадываться. Но становилось все более очевидным: новый переворот — лишь вопрос времени.
В марте 1917-го из Минской губернской тюрьмы была... убрана охрана. “Караулы несут сами арестанты, — разъясняла “Минская газета”. — Царит полный порядок. На днях прибывшему в час ночи в тюрьму помощнику начальника милиции Ереневу открывал все двери, не исключая наружной, арестант, осужденный к 10-летней каторге. В связи с бегством 8 марта некоторого числа уголовных у многих минчан явилось опасение, что в городе участятся кражи и другие преступления. Однако оказывается, что опасения эти напрасны. Большинство бежавших добровольно вернулось в тюрьму”.
