Она вышла замуж потому, что абсолютно не хотела замуж. И известный сердцеед режиссер Андрей Кончаловский 15 лет рядом с ней потому, что ей никогда не приходило в голову его удерживать или стеснять его свободу.
—Скажите, Юля, встречал ли Андрей Сергеевич нынешний Новый год по давней традиции в ботинках своего дедушки Петра Кончаловского? Они до сих пор живы? Все-таки сто лет уже, солидный возраст…
— Что им сделается? Их очень хорошо отреставрировали в Париже. Ботинки выглядят просто прекрасно — мне не кажется, что нужны какие-то меры защиты. А потом обувь такая вещь, что, я думаю, когда к ней относишься хорошо, особенно в наших современных условиях, она долго служит, не изнашивается. Традиция сохранилась: мы всегда ботинки берем с собой, куда бы ни ехали на Новый год.
— Есть ли в вашей семье другие вещи, к которым вы относились бы столь же трепетно?
— Пожалуй, любовь к вещам — это вообще не про нас. Нет у нас фетишизма.
— Но у вас уникальный старинный дом на Николиной Горе! Деревянные лестницы, которые Андрей Сергеевич заказал в Китае и ждал полтора года, стулья, которым по триста лет…
— Да, дом любимый. Естественно, мы что-то где-то для него покупаем, откуда-то привозим. Недавно совсем мы как раз сидели и говорили, что в доме очень много старых вещей, которые приехали из другой жизни. Что-то из лос-анджелесской жизни Андрея Сергеевича, что-то из нашей лондонской… Все само собой собирается, и нам в этом хорошо. Нет никаких новых дизайнерских вещей, ничего особенно модного. Но у нас с вещами так: привезли, поставили и забыли. Андрей Сергеевич вообще строитель, в принципе. Он строит мир как режиссер, как сценарист, как писатель. И дом строит, как мир. Любит архитектуру, очень хорошо ее знает. Китайские лестницы — их две, одна ведет в библиотеку, а другая из столовой в гостиную — часть его архитектурного замысла. Андрей Сергеевич считает, что дом никогда не может быть достроен. Дом же постоянно развивается, растет и разрастается…
— Вы ту же философию исповедуете?
— Меня это все вообще не волнует. Я все детство жила в военных городках и гарнизонах. Очень хорошо помню свою первую тоску. Мы с родителями долго жили в бараке, а потом нам дали квартиру. И вот я ходила мимо того барака, видела его дверь — и меня постоянно тянуло в нее войти! До сих пор ее помню: зеленая, облупленная. Я научила себя тогда, будучи еще очень-очень маленьким человеком, что не буду привыкать ни к каким вещам, дверям и прочему, потому что это щемящее, тянущее чувство мешает получать удовольствие от жизни.
— Сколько же вам было лет, когда вы тосковали у зеленой двери?
— Вы не поверите! Семь!
— Мало кто остается верен решениям, принятым в семь лет!
— Думаю, что такие люди все-таки есть. Но для того чтобы разобраться в своих чувствах, понять, что тебе мешает жить, семь лет — это, мне кажется, очень рано. На самом деле я только сейчас о том случае вспомнила — и вы мне в этом помогли.
— И судьба вас свела с сильным человеком, у которого есть родовое гнездо, а в нем — голландская печь, расписанная мамой, детская кроватка, где когда-то спал отец…
— Конечно, в каком-то смысле он меня переделал. Ведь у меня была и установка, что я замуж никогда в жизни не пойду.
— Но все девочки хотят быть невестами!
— Наверное, в этом было что-то надуманное с детства, хотелось быть не как все. У меня, к примеру, не было выпускного платья. Я жила в провинции, у нас все девочки наряжались в оборки из розового или голубого тюля, вплетали цветочки в волосы. Мне это казалось жутким колхозом, а достать что-то приличное было невозможно. И я пошла на выпускной в мамином черном сарафане на бретельках, накинув маленький жакет с зеленым люрексом, — и в этом наряде прекрасно себя чувствовала. Сарафан стал заменой маленькому черному платью. А потом… Эти свадебные платья… Я считаю, конечно, что они бывают красивыми. Но прекрасная свадьба возможна и без них. У нас и была такая.
Я прилетела вечером из Лондона — и мы решили, что утром пойдем жениться. Предложение Андрей Сергеевич мне сделал давно, но с конкретной датой заранее мы не определялись. Разница с Лондоном тогда была три часа, так что в девять утра по московскому времени я спала беспробудным сном. Но Андрей Сергеевич меня растолкал, и к десяти мы приперлись заспанные в ЗАГС. Приехал и директор Андрея Сергеевича Юра Гришин — он стал нашим свидетелем. Юра отлично умеет находить общий язык со всякими тетеньками и здесь не сплоховал: быстренько уговорил кого нужно — и нас расписали. Мы вернулись домой, Андрей Сергеевич позвонил отцу. Сергей Владимирович Михалков приехал со своей женой Юлей, мы сели вчетвером на кухне и открыли шампанское Dom Perignon (мы его называли просто «Дон»). Его, этого «Дона», было очень много — и мы пили весь день: с одиннадцати утра до глубокой ночи. Что может быть лучше такой свадьбы?! Конечно, можно было устроить себе стресс — закатить пышное торжество, но мы другие люди… А то, что я никогда не хотела выйти замуж, очень помогло мне на первой стадии знакомства с Андреем Сергеевичем. Потому что когда сильно влюбляешься, то хочется перспективы, развития отношений.
— И поэтому вы смогли не лишать свободы ни его, ни себя?
— Да, абсолютно! Меня никогда не интересовало, что он делает, где он сейчас. Не то чтобы мне было неважно — я скучала, но мне бы в голову не приходило звонить ему и спрашивать, волноваться или ревновать на расстоянии, переживать, что вокруг столько красивых охотниц (ведь в Москве их много) и сейчас мое счастье будет похищено.
— Но все-таки вы поглядываете, какие девушки его окружают…
— Мне нравится, что ему нравятся женщины! Когда человек испытывает восторг перед противоположным полом, у него и энергетика другая. Как только ему перестают быть интересны особи другого пола, часть энергии умирает. И ее недополучает спутник этого человека. Убеждена: брак — это дружба, ответственность и верность. Причем верность не в смысле отсутствия увлечений на стороне. Даже роман или интрижка не могут разрушить настоящий союз… И я понимаю, что у нас есть и такая верность, и уверенность, что мы можем, как говорят, вместе пойти в разведку и что друг друга не сдадим… Ну смотрит он на других женщин — и прекрасно!
— А какие, кстати, нравятся ему женщины?
— Разные. Абсолютно! Он говорит: «Мне нравятся большие, маленькие, темненькие и беленькие, худенькие, полненькие…» В какой-то женщине его может заинтересовать обаяние, в другой ум. А какая-то может быть очаровательной дурой, но очень красивой, талантливой… Ему нравятся бабы. В принципе. Он мужчина.
— Вы знакомы с кем-то из его бывших жен?
— Только с одной — француженкой Вивиан. И я понимаю, почему там была любовь. Вивиан искрометная, с отличным чувством юмора, заботливая, обаятельная, вспыльчивая, неровная...
— Кончаловский в своих воспоминаниях писал еще об одной любимой француженке — Маше Мериль, урожденной княжне Гагариной: «Она чудесный человек. Всегда весела. Пишет книги — по искусству кулинарии, по рецептам спагетти, по интерьеру — универсальная женщина, замечательная актриса». Каждое слово будто про вас!
— Нет, мы с Машей очень разные, хотя я ее не так близко знаю — встречалась всего пару раз. Но мне кажется, Маша гораздо более француженка, чем Вивиан. Национальность, принадлежность к какой-то нации многое определяет. Андрей Сергеевич ведь недаром искал русскую жену. Когда приехал из Америки, у него была идея фикс жениться на русской. Той, которая безусловно ближе русскому мужчине, хотя, конечно, я знаю и счастливые исключения… Но у нас с Андреем Сергеевичем общая культурная основа, нравы, похожее отношение к сексу, дому, детям. Мы говорим на одном языке, хотя можем и поспорить. А у француженок любовь телесная — и к этому они относятся довольно легкомысленно. Андрей Сергеевич же говорит, что ему это неинтересно, потому что такую женщину даже ревновать нельзя. Как ревновать, если для нее в этом нет никакой тайны, боли, чего-то очень сильного по ощущениям?
— О чем же вы спорите, например?
— У нас бывают битвы по рабочим вопросам, разногласия из-за воспитания детей. Андрею Сергеевичу иногда кажется, что я слишком резка, а мне — что он слишком отстранен. Я казачка, и муж говорит, что я рублю шашкой. Наша дочь Маша никогда ничего не просила. А сын Петя не просит — требует. Если он чего-то хочет, прет к желанной цели напролом. Надеюсь, это качество в жизни ему поможет. Но пока я вынуждена гарцевать перед Петькой на лихом коне и махать шашкой. Когда решаю конфликты, могу очень жестким голосом разговаривать, ругать, наказывать. А муж считает, что нужно быть мягче.
— Андрей Сергеевич из-за чего-то с детьми тоже воюет? Или им с его стороны позволяется очень многое?
— Он мягче, но у него меньше с детьми рутинной работы: вымой руки, помой яблоко, убери постель. Папа этого всего лишен. Они в других сферах общаются — там проще.
— Его не интересуют бытовые вещи?
— А зачем ему бытом заниматься? Есть я. На это Кончаловский как раз не должен размениваться. Но вот для того, чтобы названия придумать для меню в нашем новом ресторане «Ёрник», я его ночью растолкаю!
— Прямо ночью?
— Ну это я для красного словца сказала, потому что будить вообще никого не могу. Для меня самое тяжелое — поднимать детей в школу: очень жалко нарушать их сон! И я научила этому свою семью: сон у нас священен. Раньше Андрей Сергеевич мог хлопать дверью, слушать громкую музыку. Но со временем заметил, как я к этому отношусь, как берегу сон его и детей. И сейчас, если спит хоть один человек, дома у нас тишина.
— Много времени ушло на эту перемену?
— Время я не засекала. А другие перемены… Мы же взаимопроникающие частицы, находящиеся в ежедневном трении. И он меняется, и я меняюсь. Ведь когда люди живут вместе, они всегда достигают компромиссов. Отношения — любые, в том числе и супружеские, — это постоянное строительство. Не соглашусь с теми, кто говорит: «Вот еще, я на работе поработала — и дома должна? Любовь — это работа? Что за глупости!» Развивать отношения в любых ситуациях помогает дистанция и желание. Пусть и ссоры бывают, ну и что? Большое дело! Мне всегда хочется, чтобы Андрею Сергеевичу было хорошо. Правда, он про меня говорит: «Юля хочет, чтобы всем было хорошо». У меня есть ближайшая подруга — так муж мне заявляет, что я люблю его не больше, чем ее. Это, конечно, неправда. Ему просто хочется услышать, что это не так. Кстати, от него самого неправды не услышишь. Я ему верю безгранично: это человек, который никогда не врет. Ему просто лень это делать! Если спектакль прошел неудачно, он никогда не будет меня щадить, успокаивать: мол, в этой сцене было хорошо, а в той не очень… Сразу скажет, что спектакль запороли. Я же могу ему возразить, что это был лучший спектакль в моей жизни! Хотя у актера нет правильного впечатления от своей игры. Нам с Сашей Домогаровым кажется, что мы хорошо сцену провели, но вот в гримерку заходит Андрей Сергеевич — и начинается: «Что вы затянули? Где ритм?!» Если я хорошо выгляжу, он может сказать это двадцать раз за час, но и когда выгляжу плохо — столько же раз за то же время. И добавит, что мне нужно отдохнуть.
— Но как раз когда выглядишь плохо, хочется услышать от близкого человека, что ты неземная красавица, — в качестве поддержки. Ты же себя тогда и чувствуешь по-другому…
— Нет, это такие детские игры, которые еще работают, когда люди вместе живут недолго. Я вот вообще не знаю, что такое красавица. Мне кажется, что женщина, у которой не самые правильные черты лица, не подходящие под современный стандарт, может быть очень красивой — когда, например, что-нибудь говорит или делает или когда пытается понравиться мужчине…
Мы Маруське все время повторяем, что она красавица. Ей все без конца твердят, что она умница, а я считаю, что девочка должна знать, что она выглядит хорошо. Это очень важно, она должна ощущать себя красивой. Чувство уверенности в себе должно воспитываться во всех направлениях. Естественно, никому не нужна кукла Барби, которая ничего не соображает, но с умом у Маруси все в порядке, это ясно, и я ее хвалю за внешность. А она молодец. Я вот не умею держать удар комплиментов. Когда мне говорят, что я красивая, не могу принять комплимент как английская королева, с холодно-приветливым видом. А Маруся умеет.
— Похожи они с Петей? Принципы их воспитания одинаковы? Или с мальчиками надо по-другому — давать им больше свободы?
— Тут многое выбирается на подсознательном уровне. Муж утверждает, что я больше люблю сына. Мне же кажется, это ерунда: я их одинаково сильно люблю. Может быть, к сыну отношусь по-другому, потому что чувствую уважение к его мужскому характеру. Петька ранимый, не любит, когда кто-то над ним подшучивает, — очень болезненно переживает. Но в то же время сам он потрясающий клоун: ему нравится, если люди смеются, когда он их веселит. Раньше, когда я уезжала, он всегда заболевал, это был сигнал: «Возвращайся срочно, я без тебя не могу!»
Маня же от переживаний не болеет: эмоции выплескивает сразу, будь то смех или слезы. Она очень скучает по мне, даже если отлучаюсь ненадолго — между нами сохранилось ощущение неразрезанной пуповины. Точно так же страстно я в этом периоде детства обожала свою маму. Нет, я и сейчас безусловно ее люблю! Но в детстве вела себя как натуральный клей: приклеивалась и не отпускала. Мама нужна была 24 часа в сутки. А Пете очень хорошо с папой. Когда сын родился, первым он начал улыбаться Андрею Сергеевичу. Уже в месяц понимал, что его берет на руки папа, — и расплывался в улыбке. Я тогда ужасно ревновала и переживала!
— Есть у детей и папы любимые совместные занятия?
— С Петей они могут смотреть приключенческое кино с погонями. Или документальные фильмы про животных. Тигры, львы, касатки — Петьку все хищное интересует. Маня очень хочет заниматься музыкой, хотя слух у нее не абсолютный. Андрей Сергеевич считает, что в этом случае надо либо бросать бесполезное занятие, либо проводить за ним по 3-5 часов в день, как он сам когда-то. Этой возможности у Маруси нет, потому что в школе занятия заканчиваются очень поздно. Так что дочь только один-два раза в неделю на час ходит к педагогу. Может быть, это смешно, но она упрямо продолжает начатое.
Еще Маша неплохо рисует, Петя — вообще замечательно, и пока мы решили ничего не делать с этим, подождать чуть-чуть. А Маша хорошо чувствует цвет, свет. И папа с ними рисует. Он как-то научил Машу рисовать лошадь. Мне об этом сын рассказал, когда мы летели в самолете. И Петя мне сказал: «Мам, хочешь, я тебя научу рисовать лошадь? Вот папа Маню научил, но это не то — я тебя лучше научу».
— Учитель растет… А ведь еще недавно вы легко могли его убедить, что машинки в магазине игрушек не продаются — просто выставлены, как в музее…
— Теперь номер уже не проходит. Но в Деда Мороза он пока верит свято. Маша вот в этот раз бунт устроила: не хотела писать Деду Морозу. Оно и понятно: 13-й год идет. Я говорю: «Маня, напиши!» Она: «Я же знаю, что нет никакого Деда Мороза». Я ей: «Не напишешь — сюрприза не будет. И вообще, не мешай Петьке. Из-за упрямства ты можешь разрушить человеку целый мир». В итоге она, конечно, написала письмо.
— Что же вы дарите детям, не желая их сильно разбаловать? И мужу, у которого все есть?
— Подарки должны быть симпатичные, с юмором. В прошлом году я нечаянно решила вопрос с подарками для Андрея Сергеевича на несколько праздников вперед. Он очень любит ручки. На прошлый Новый год я подарила ему милую ручку. И она очень Андрею Сергеевичу полюбилась. Потом я натолкнулась на карандаш в том же стиле — и он был подарен на день рождения. Теперь можно вручать точилку для карандаша и другие письменные принадлежности в одном стиле. Андрей Сергеевич тоже дарит мне какие-то браслетики, шкатулочки, к которым обязательно прилагается записочка…
Я родилась 16 августа, Андрей Сергеевич — 20-го. И мы уже лет пять отмечаем оба дня рождения вместе, обязательно дома. Знаете, этот праздник сделался моим любимым как раз тогда, когда я стала к нему равнодушной. Раньше ждала его, переживала, подводила итоги, а в последние лет шесть мне совершенно все равно! Я просто радуюсь возможности пожить и повеселиться несколько дней в большой компании друзей. В прошлый раз к нам приезжало человек 25. Андрей Сергеевич любит, чтобы дома было много народа. А для меня это стресс: я же очень ответственный человек, переживала, всем ли удобно, могла встать в 4 утра, чтобы испечь свежий хлеб. Сейчас уже набила руку, у меня все легко получается. Я рада готовить для друзей, накрывать для них стол. И все это время ощущать приподнятость настроения от ожидания праздника! Вот этому муж меня научил — радоваться большому количеству людей.
— И как вам удается оставаться вдвоем? Не с детьми, не с гостями и не в гостях, не с партнерами по ресторанному бизнесу…
— Я люблю ходить с мужем в магазин, вместе покупать вещи и мне, и ему. С одной стороны, нам ничего уже и не нужно, с другой — в этом есть проявление физической любви. Это как завтракать или ужинать вместе. Мне неинтересно ходить по магазинам с подружками, спрашивать у них, идет ли мне то или иное платье. Другое дело, когда мой мужчина говорит: вот это примерь, вот это надень. Или я ему говорю, что этот пиджак мы обязательно берем… Такие походы — прекрасная часть любовных отношений, как мне кажется.
— Какие у вас случались в последнее время удачные находки?
— В прошлом году у нас были съемки в Милане, и паузу в 20 минут мы использовали, чтобы заскочить в магазин. Я увидела там темно-синий мягкий пиджак. Муж любит такие уютные вещи без жесткой линии кроя. Сейчас супруг в нем постоянно ходит, и все ему говорят: «Андрей Сергеевич, какой хороший пиджачок!» А ведь он сначала сопротивлялся! Я же, когда он что-то выбирает для меня, чаще соглашаюсь: у него глаз — алмаз. Андрей Сергеевич не любит модные вещи. Недавно мне понравилось одно пальто, я мужа два раза в магазин таскала. Он говорил: «Юля, ты в нем выглядишь как модель, ну и что? Это совершенно однодневная вещь: слишком модно, а значит, неправильно».
— Так кому, как не звездам, носить модные вещи?
— Я очень хорошо знаю, кто из нас с мужем звезда. Когда любишь, начинаешь боготворить. Я им восхищаюсь и отдаю себе отчет, где я, а где Кончаловский. У него совершенно другой масштаб личности, он звезда мирового уровня. Его звездность имеет внешние проявления, что очень важно. Я имею в виду эту его элегантность, обаяние, манеру вести себя, жесты… Вот как Никита Сергеевич (Михалков. — Прим. «ЗН») — звезда абсолютная. Если вы с ним на личную встречу попадете, поймете, что от его обаяния невозможно скрыться. А если уж он захочет вам понравиться — все, можно остаться с разбитым сердцем на всю жизнь. Егор (Кончаловский — режиссер, сын Андрея Кончаловского. — Прим. «ЗН») такой же. У Пети это есть. Я думаю, что тут есть какая-то генетическая формула… Могут быть гениальные актеры, но не звезды. Питер О’Тул в каком-то фильме играет старую звезду, которую пробуют вернуть на сцену. И он там говорит: «Я звезда, я не артист — это абсолютно разные вещи». Естественно, иногда это совпадает, как в случае, например, с Кончаловским.
— Эта магия звездного жеста и голоса дома сохраняется?
— Дома человек все равно становится родным как тапочки. Ты неизбежно узнаешь его привычки, запоминаешь, где он что оставляет. И если он теряет очки, ты знаешь, где их искать… У нас был фантастический случай в Лос-Анджелесе. Он поплавал в бассейне, а когда вышел, сказал: «Юля, я не могу найти часы». Я сразу пошла к нужному кусту и взяла их, хотя никакого рационального объяснения — почему к кусту, почему именно к этому — у меня не было. Ничем, кроме цыганской интуиции, объяснить такие случаи не могу. У меня же прабабка была донская цыганка, дед-казак украл ее из табора, и она родила ему много красивых детей.
— А правнучке прабабушкин дар пригодился в поиске часов…
— Ну не то чтобы дар, просто интуиция: часы и очки я знаю где искать. Хотя такие вещи нельзя вслух произносить, потому что произнес — и потерял.
— В чем еще интуиция помогает?
— Мне кажется, что я в людях неплохо разбираюсь — и действительно очень редко ошибаюсь. Вижу, когда человек моей планеты и когда — не моей. Необязательно хороший или плохой. Просто чувствую, подходит кто-то для общения или нет. Пару раз я над собой работала, говорила себе: перестань, попробуй, откройся для общения, а потом выяснялось, что связываться с тем человеком не стоило. И муж замечал: «Как же ты была права, видела это с самого начала!»
— Ну а когда вы с Андреем Сергеевичем познакомились, что сказала ваша интуиция?
— Абсолютно ничего, тишина была полная. И хорошо! Мне кажется, когда люди начинают встречаться, нервность здорово мешает влюбленности. Но она возникает, когда боишься потерять человека. Я же не хотела ни гарантий, ни постоянного присутствия.
— А когда захотели?
— Когда Маша родилась. Был недолгий период, когда я себя чувствовала незащищенной. У меня, с одной стороны, была полная эйфория. Я не знаю, что такое послеродовая депрессия, у меня оба раза была послеродовая эйфория. А с другой — мне была очень нужна его помощь, поддержка. Но хватило мозгов не требовать, чтобы он был рядом со мной, помогал мыть ребенку попу…
— Вы не требовали, но он все равно почувствовал?
— Все случилось так, как случилось. Слава Богу.
Елена ФОМИНА, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото Михаила КОРОЛЕВА
