Вот и снова — ощущенье сердца...

Не так часто встречаются в истории литературы счастливые поэтические пары... Как правило, две яркие личности друг с другом уживаются плохо... Для удачного варианта нужны, кроме наличия таланта и вспыхнувшей когда–то любви друг к другу, и отменные человеческие качества — мудрость, терпимость. Доброта, которая поможет уберечь любовь на перекрестках времени. Изяслав Котляров и Софья Шах — два поэта, которые вместе уже много лет. Они живут в Светлогорске. Выпускают книги, публикуются, активно участвуют в культурной жизни. Софья пишет на белорусском языке, Изяслав — на русском. Их стихотворения, исполненные духовным светом, трогают самые тонкие струны души.

Изяслав Котляров

* * *

Вдруг отец распахивает сени.
Дождь... В саду ворочается
мгла...
— Шел с вокзала. А со мною — Женя...
Вот до самой хаты довела...
Бабушка ключи из рук роняет,
бабушка отца не понимает:
— Женя? Как?! Покойница жена?!
Мокрую шинель отец снимает,
бабушку сердито обрывает:
— Да она! Она это! Она!
За мостом окликнула несмело...
В голубом пальто и в шапке белой,
в чем ее оставил до войны...
Что я — не узнал своей жены?!
Воду жадно пьет отец из кружки.
— Кто б сказал... Поверил бы? Ни в жизнь!..
Бабушка, лицом припав к подушке,
— Гришенька, — кричит ему, — очнись!
А отец как будто и не слышит —
словно добежал и трудно дышит.
Воду снова черпает и пьет —
разливает, в рот не попадет.
— Шли мы с ней одни, как в той пустыне.
Все она — о Славке и Фаине...
У дверей сказала мне: «Бывай!
Женишься — детей не обижай!»
— Господи! Да что же это
значит?! —
бабушка опять в подушку
плачет,
а отец рыдает у стены...
Третий день, как он пришел
с войны.

* * *

Все же нет забвению забвенья,
и хоть мир нисколько не померк,
за пределом этого мгновенья —
ты совсем не этот человек.
Есть еще часы, есть дни,
недели,
месяцы остались и года...
А мгновенье? Боже, неужели?..
Нет, не повторится никогда.
Все же сам ты из мгновенья
вышел,
хоть оно ушло в слепящий
| свет...
Время оставалось лишь
| на выбор:
«да» ему ответить или «нет».
Где оно, забвение забвенью?
Если бы тогда об этом знать...
Думал, что ответил ты
мгновенью,
а всей жизни ты успел сказать.

* * *

Вдруг сам себе скажу в лесу я,
где чистым холодом продрог:
«О Родине — не надо всуе,
она мне тоже, словно Бог».
Ее здесь лес и впрямь редеет,
хотя как будто бы зарос,
и кажется, что он седеет
уже не только от берез.
О чем вы, ели, сосны, клены?
Извечный гул, извечный шум...
Опять закаркали вороны —
и сразу столько трудных дум.
Я растерял твои пределы.
Иль это ты теряешь, ты?
В тебе, Отчизна, свет мой — белый,
а без тебя — из черноты.
* * *
Так хочешь прошлым дорожить,
все хочешь прошлому оставить...
Представить — будто бы прожить,
а проживешь — и не представить.
Ты сам не веришь в то, кем был,
и сам не веришь в то, что было.
Как будто ты о том забыл
или оно тебя забыло.
Глядишь легко за небосвод,
где синева и та увяла...
И снова думаешь: «Ну вот,
реальность нереальной стала».
Ты все, что прожил, — отпустил.
Зачем — тропа, зачем — дорога?
И нет иных у жизни сил,
чем те, которые — от Бога.

* * *

Каждый миг труднее достается.
Снова о продлении молю.
Боже мой, и вправду сердце бьется, —
да, за жизнь сражается мою.
Жизни все понятнее, что смертна, —
вечной не была ни для кого...
Вот и снова — ощущенье сердца,
а вернее, — тяжести его.
Это называется недугом?
Ничего не буду предрешать.
Выйду к лугу — надышаться лугом,
выйду к полю — полем подышать.
Боже мой, как будто взгляд вдыхаю
из родного с детства далека...
Вот оно, мое подобье рая, —
рощица, болотце и река.
Сердце изнывает, как от жажды...
Вот где понимаю без труда:
не умру, а выдохну однажды
сам себя отчизне навсегда.

* * *

Вот и снова в парке спозаранку
вдруг преградой встала на пути:
«Погадаю, — говорит цыганка, —
только руку мне позолоти...»
А рука так молодо красива
в ждущей подаянья ворожбе,
что смеюсь и говорю спесиво:
«Хочешь — погадаю сам тебе?»
Смотрит, как артистка на экране.
Удивленье пробует скрывать:
«Ты — цыган?»
«Поэты — все цыгане,
все умеют словом колдовать...»
Ах, какая нежная прохлада
на ее покоится груди...
«Мне и руку золотить не надо —
только душу мне позолоти...»
«Не шути, соколик, в сквере скверно,
не пройти моей дорогой дай.
Ты и впрямь у нас поэт, наверно.
Вон цветам и птицам погадай...»

Сон

Так шчыра спорыцца работа,
так проста й лёгка разам нам
пасля зiмы, пасля сумётаў
збiраць, зграбаць i зносiць хлам.
Старыя вымаклыя жэрдкi,
абломкi дошак, розны дрын
складаем дружна ля паветкi
i мосцiм дбайлiва пад тын.
Вось бацька ўжо за плот узяўся,
вось мама азiрае сад,
вось на страсе хлява азваўся,
яе наладжваючы, брат.
Вось я з рыдлёўкаю ля градак,
а вось i сонейка ўзышло...
i ў селiшчы такi парадак,
як i наяве не было.

* * *

Я ж не прашу жыцця спачатку,
жыцця ў тых — Божа
мой! —
гадах,
дзе я, малеча, анiгадкi —
у мамы роднай на руках.
Я ж не прашу жыцця i потым,
тым болей потым не прашу,
калi мiж слоты i мярзлоты
палiла–сцюжыла душу.
Мне б толькi час той i наведаць,
матульку мiлую сустрэць
i тое ўсё пабачыць–зведаць,
што шанцавала колiсь мець.
Мне б толькi край той i паслухаць
ды пакаянна пахадзiць
там, дзе цяпер звышцiша–скруха
i трошкi не дае пабыць.

* * *

Намалюю словамi зiму
у далёкiм, у старым садочку.
Намалюю, як цяпер яму
i пры ясным днi, i нацямочку.
Намалюю сумам белы снег,
на якiм нi знаку, анi следу,
на якiм i ценi як бы ў сне,
бы й не гэтаму кладуцца свету.
Намалюю кроны я журбой, —
голыя, iмшастыя, крывыя, —
у якiх i вецер сам не свой,
змучаны нiбыта летаргiяй.
Намалюю я тугой ствалы
з плямiстай, парэпанай карою,
на якой балячкi, як вузлы,
i нiбыта ў стане ўжо спакою.
Намалюю смуткам цiшыню
памiж дрэў, як бы навек
застылых,
што i ў вышыню,
i ў глыбiню
аддалi ўжо колiшнiя
сiлы.

* * *

Не трэба вяртацца
туды,
дзе час быў складана–
усцешным, —
там зараз не тыя гады,
там зараз тупiк
непазбежны.
Тупiк, небяспечны
тупiк
для радасцi i для
спакою.
А згадкi цi браць
у разлiк, —
iм — воля, працятым
журбою.
Прасочацца там,
дзе ступiць
нiяк немагчыма
без скрухi,
дзе шчыльнай сцяною
стаiць
дух вельмi ўдаўнелай
разрухi.
Дзе ўпрэшся адразу ў адчай —
i станам усiм
беспрасветным
адчуеш жыцця голы
край
з яго нерухомым
паветрам.

* * *

Схавай свой
смутак–сум
у гэты пошум–шум
лiстоты
прыжаўцелай.
Хай лiчаць: стрэць
не ты
страшышся халады
наскрозь душой
скалелай.
Нiкому не кажы,
што ты на той мяжы,
дзе вострыцца самота,
дзе падае лiсцё
i на тваё жыццё
амаль ужо з ахвотай...
Маўчы — у далячынь,
у вышыню — маўчы, —
даўно ўжо знае неба,
чаго ў цябе няма,
чаго чакаць дарма
i што прасiць не трэба.

* * *

Зоркi над полем радзiмым,
зоркi над месцейкам тым,
дзе мае леты i зiмы
сталi маленствам маiм.
Дзе мае восенi, вёсны
апякавалi душу
так, што ў жыццi i дарослым
iх апякунства нашу.
Зоркi над полем шырокiм...
Столькi прамчала гадоў,
а ў мiгаценнi высокiм
той жа — жывы перазоў.
i, затаiўшы дыханне,
так у тым бляску стаю,
што ўжо i сцежку вяртання
ў свой даўнi час пазнаю...

Соф’я Шах