Мы не спорим. Когда мы были во Флоренции, я тащила мужа по коридорам Уффици — мимо Леонардо, мимо Боттичелли и Рафаэля — туда, туда, в тот зал, где выставлена редкостная картина (не скульптура, не фреска) Микеланджело: «Вот теперь видишь?» «Вот теперь вижу». Это, конечно, не уменьшило его восторг от Леонардова гения (мальчиков–инженеров завораживают игрушки, созданные гением винтокрылые машины и прочие чудесности), но «Мона Лиза» в Лувре оставила уже равнодушным: к чему этот блеск китайских селфи? В общем, с моей, сугубо любительской, точки зрения, любовь к искусству — дело вкусовое и строго индивидуальное.
То, что мне нравится современное искусство, я с большим удивлением обнаружила в вашингтонской галерее, ему посвященной, а в лондонской «Тейт Модерн» зависала, бывало, на все выходные. Искусствоведы назовут меня дилетантом и расскажут, как именно и за что нужно любить искусство вообще и того или иного художника в частности. И будут, конечно, правы. Собратья–дилетанты скажут, что мнение искусствоведов можно не учитывать, потому что любить нужно сердцем, а не умом. И будут, конечно, правы. Я люблю искусство, которое заставляет думать. Почему книги практически всегда лучше фильмов, которые по ним поставлены? Потому что, когда вы читаете, вы сами себе режиссер. И исполнитель главной и всех остальных ролей. Вы все придумали и были единственным (а значит, эксклюзивным) зрителем. А потом пошли в кино, а там все не так: и актеры не те, и режиссерские ходы. Если я очень люблю книгу, я постараюсь не смотреть поставленный по ней фильм. Именно поэтому балет я люблю больше драмы: там можно домысливать (особенно если этот балет поставил Валентин Николаевич Елизарьев).
В июне этого года наша газета совместно с посольством Беларуси в Чехии и галереей «Артплац» проводила в Праге выставку современной белорусской графики, где были представлены работы трех художников — Валерия Славука, Владимира Вишневского и Романа Сустова. Каждый сугубо индивидуален, но каждый по–особенному прекрасен. Вот стоим мы с Владимиром Вишневским перед одной из работ Валерия Славука: «Не, ну ты паглядзi, якiя ў гэтых птушак ляжкi, якiя характары, як ён iх намаляваў». А я смотрю на «гэтых птушак» и вижу в глазах у той, с «ляжкамi», такую грусть–тоску, хоть кричи. А ведь птица создана для полета! Каждый, кто смотрит на картину, видит в ней нечто свое. Но это только в том случае, когда там есть что домысливать.
Инесса Плескаческая и Владимир Вишневский в мастерской художника.
В современной белорусской графике домысливать и домысливать. Вы видели работы хотя бы вот этой троицы? Каждый — со своей собственной (узнаваемой с первого взгляда) манерой, каждый индивидуален (так и хочется написать гениален, но уж слишком затерли это слово), работы каждого хочется (и нужно!) рассматривать долго–долго, потому как — глубина. Смыслов — множество, деталей — не счесть. «Володины работы у нас в спальне висят. Просыпаюсь иногда утром, смотрю, и ведь столько раз их видела, а вдруг — р–раз! — и что–то новое возникает», — говорит Кася Вишневская, как будто удивляясь. У меня в этот момент отлегло от души: ну если я чего–то не заметила с первого раза, это нестрашно, будут другие разы.
В мастерской у Владимира Вишневского мне открылся космос. Талант всегда завораживает, да. Это и правда потрясающе. Гравюры можно рассматривать долго–долго, возвращаться к ним снова и снова — там столько смыслов! Для меня главное в искусстве — заставляет оно меня думать или нет. После Вишневского я не перестаю думать. Я вернусь к нему снова.
sbchina@mail.ru
Фото Михаила ПЕНЬЕВСКОГО
