Диалог, записанный в старом журналистском блокноте, с небольшими отступлениями и комментариями
Мария Иосифовна Мигай гостеприимно распахивает двери: «Заходите!» Переступаю порог и пытаюсь вспомнить, когда же был здесь последний раз. Неужели еще при жизни Всеволода Евгеньевича? Нет, конечно. Заходил и после. Только встречи эти как–то не очень запомнились. Разве что молчаливыми слезами Марии Иосифовны... Она и до сих пор не смирилась со смертью мужа. Сколько искренних встреч и разговоров было в этом гостеприимном доме! Однажды я записал диалог Всеволода Евгеньевича и Марии Иосифовны. Пусть все остается так, как услышал тогда...
Но одна из них — Мария...
— Оставалось две недели до освобождения Добруша, когда в гомельском гестапо фашисты расстреляли старших — брата Колю и сестру Таню, совсем еще юных, — рассказывает хозяйка дома. — Я напросилась санитаркой в наш полевой передвижной госпиталь. Таскала носилки, перевязывала раненых, умывала... Особенно нелегко было письма под диктовку писать — бодрые, мол, все хорошо. Слова–то обнадеживающие, а фактически — завещание: поцелуй детей, старушку мать не обижай... И теперь с болью вспоминаю те письма. А потом приехал из Гомеля пожилой капитан, забрал добрушских девчат Валю, Тамару и меня к себе в воинскую часть ученицами портных. Оформили вольнонаемными, потому что 1927 год еще не призывали.
— Вот тут–то наши дороги и сошлись, — продолжает Всеволод Евгеньевич. — Из эвакогоспиталя, размещавшегося по дороге на Добруш, в хвойнике за Новой Белицей, меня выписали после контузии и направили в Гомель как годного к нестроевой службе. Весной 1944–го, в самый прекрасный день моей горькой жизни, в выжженном и разрушенном городе, на лестнице, ведущей в подвал, где мы столовались, встретил наших новых девчат. В Добруше все женщины красивые, но одна из них — Мария... Она смотрела, как тяжело я иду по ступенькам, держась за разбитую стену. Смотрела и словно помогала мне идти. На ее улыбку нельзя было не ответить улыбкой — такая она приветливая, ласковая и заботливая... Что–то сказали друг другу...
Мария Иосифовна как–то вдруг помолодела, слушая мужа. И тут же заторопилась, продолжая его рассказ:
— Мы с Всеволодом тогда даже разговоров о любви не вели. В какой–то тесной оранжерее, в старом парке шел фильм. Капитан Горин вымолил для Всеволода два входных билета. А тот отдал их мне и моей подруге. Показывали кинокомедию «Новые похождения бравого солдата Швейка». Не помню, когда я так смеялась... А Всеволод уехал ночью, на фронт, не попрощавшись. Ничего друг другу не обещали...
Всеволод Евгеньевич словно не расслышал последних слов.
— Был я на Варшавском направлении, в Седлице. Поехал по делам во второй эшелон, в Бяла–Подляску. Выгружались затемно, полусонные, вдруг из подъезда вышел улыбающийся Василий Талдыкин: «Танцуй, Матвей, не жалей лаптей! Мария добрушская прибыла...» Такое случается раз в жизни. Судьба?!
Жизнь — не кино
— Ребята, которые поздоровее, вскоре отбыли к японской границе. Мы же несли службу в Германии. Всеволод уехал домой в конце 45–го, я — весной 46–го, — Мария Иосифовна внимательно смотрит за окно, словно пытается разглядеть там, словно на экране, воскрешенные картины прошлого.
— Жена стала рабочей совхоза «Добрушский», — подхватывает воспоминания Всеволод Евгеньевич. — С войны вернулся ее отец и умирал от туберкулеза. Мать тоже нездорова была. Три младшие сестры и брат — школьники. Голод... Мой отец с войны не вернулся. Бабушки умерли. Устроился я работать в исполкоме Паричского поселкового Совета. То ли слишком большими буквами, да еще с ошибками писал, то ли слишком маленькими, но вскоре работу потерял. Посоветовали добрые люди обратиться в райком партии. Принял чиновник. Хотя такой же, как я, инвалид, холодно отчеканил: «Мы не трудоустраиваем». Только в конце 46–го приняли помощником киномеханика... Послал двоюродного брата в Добруш за Марией. К этому времени я уже ходил тяжело, опираясь на палку, и мне было неудобно появляться таким немощным перед ее родителями.
— Хорошо, что мама дала мне свою небольшую подушечку. Вся постель Севы — зеленая черчиллевская шинель. Николай Лисовский дал нам изогнутую, принесенную с пожарища кровать, — грустно улыбается Мария Иосифовна. — По дороге в Гомель купила граммофонную пластинку с записью самой веселой в послевоенные годы песенки Мокроусова — «Хороши весной в саду цветочки». Сева «крутил» ее на танцах в клубе каждый вечер. Паричане всех возрастов танцевали под эту песенку — и фокстрот, и полечку, и даже вальс.
Перешила я шинель на полупальто. Через год у нас родилась дочка. Потом сын и снова дочка.
— Здоровье мое ухудшилось... — продолжил Всеволод Евгеньевич. — Держался как мог. Но в 1951 году слег и больше на ноги не встал.
— Я уволилась с работы. Стала помогать ему, — продолжает Мария Иосифовна. — Муж переживал, что не в состоянии добираться в свою кинобудку. Добрые люди привезли нам домой станок, научили его плести корзины, регулярно доставляли лозу. Так мы себе мебель заработали: фанерный шкаф, матрац, кушетку, диван. В 1954–м в банке я получила ссуду на «пересыпку» дома. Детей забрали соседи. Мы жили в саду, который я раньше посадила. Строились три года. Помогали друзья, знакомые. Не остался в стороне и райисполком. Сельхозбанк списывал ссуды, выданные инвалидам и вдовам. Трудно приходилось. Но с государством рассчитались. 20 лет прожили в Паричах до переезда в Светлогорск.
— Женам инвалидов ордена выдавать надо, — говорит Всеволод Евгеньевич. — Намучилась со мной Мария. Возила по госпиталям — и в 1951–м, и в 1955–м, и в 1964–м... А в 1970–м в светлогорской райбольнице врачи разрешили ей поставить свою раскладушку рядом с моей кроватью. К тому же она работала: 26 лет трудового стажа. Начинала санитаркой, ею и закончила.
А наша радость в жизни — наши внуки. Мы рассказываем им, как выстояли — и в войну, и в послевоенную разруху. Не только Мария и я. Это и многочисленные друзья наши в Паричах и Светлогорске.
Из строя не выбыл
Вот такой семейный диалог сохранился в моем старом блокноте. В нем Всеволод Евгеньевич еще живой. Что можно добавить к этому? Разве только то, что Всеволод Мигай — автор двух талантливых публицистических книг «Снова в строю» и «Незаказные письма», что он был членом Союза журналистов СССР, что в Паричах есть улица его имени, а на доме, в котором жил, — мемориальная доска. И есть еще немало людей, о которых он писал.
Изяслав КОТЛЯРОВ, Светлогорск.
