Метровые буквы выведены мелом на серой плиточной дорожке у подножия нашего дома. Половина шестого утра. Я курю на балконе. Солнце только–только появилось из–за частокола прямоугольных многоэтажек и ласково окрашивает город в нежный розовый цвет. Свежо. Тихо. Покойно. Никого. На детской площадке возле синих качелек прыгают вертлявые черноголовые галки. В пышной кроне кудряша каштана возятся прыткие серохвостые воробьишки.
...Человек отличается от иных живых существ еще и тем, что свои мысли, чувства, эмоции может изложить. Например, написать. На пергаменте, папирусе, глиняной табличке, бумаге, мониторе компьютера. Или вот так — на плиточной дорожке...
Кто–то завел машину. Тишина порушилась, как тронутый внезапно набежавшей волной пляжный песчаный замок. Галки вспорхнули и улетели. Воробьи забились в гущу листвы.
...Текстов на земле миллионы и миллиарды. Одни мимолетны, как движение секундной стрелки. Появляются и тут же исчезают. Другие живут годами, веками и тысячелетиями. Переписываются, перепечатываются, тиражируются. И становятся тем, что мы называем историей. Но в любом случае каждый из них — предельно яркое выражение того, кто взял в руку перо или прошелся пальцами по клавиатуре. Его отношения к окружающему миру, к тому, что в нем происходит. Слепок движений его души, наконец. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, насколько разнятся движения души того, кто оставил тупую скабрезность на заборе, и того, кто написал «я помню чудное мгновенье...» или «не жалею, не зову, не плачу...»
Появился дворник Леня в зеленой с красными вставками униформе. С жесткой березовой метлой на длинной рукоятке. Постоял возле надписи. Пошел дальше.
...Тексты, надписи бывают разные. Но есть такие, что бьют прямо в сердце. И в каком–то его уголке остаются навсегда. Как некое предостережение и оберег. От суеты бытия. Пошлости. Черствости. Недооценки такого великого чуда, как жизнь. Непонятно почему и за что тебе дарованная. «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина». Эту надпись выцарапал на холодном красном кирпиче, залитом горячей красной кровью, один из последних защитников Брестской крепости 20 июля 1941 года. То есть спустя почти месяц после начала ее штурма железной паучьей армадой. Спустя почти месяц после обрушившейся на живых людей лавины смертоносно испепеляющего огня и безжалостно разящего металла.
«Женя умерла 28 дек. в 12.30 час. утра 1941 г.; бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня 1942 г.; Лека умер 17 марта в 5 час утра в 1942 г.; дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи 1942 г.; дядя Леша 10 мая в 4 ч. дня 1942 г.; мама 13 мая в 7.30 час. утра 1942 г.; Савичевы умерли; умерли все; осталась одна Таня». А это строчки из блокадного дневника Тани Савичевой, все родные которой погибли от голода в окруженном нацистами Ленинграде. Саму девочку смерть догнала уже после того, как была разорвана петля, затянутая коричневой сволочью на шее непокорного города. Таня скончалась в эвакуации. От страшного последствия кромешного блокадного ада — неизлечимого туберкулеза. 1 июля 1944 года. В возрасте четырнадцати с половиной лет...
Солнце карабкается по небу, как альпинист по крутому склону. Выше, выше, выше. Нежная розовость сменяется ослепительной золотой желтизной. Двор приходит в движение. Один прохожий, два, пять, десять. Вот по дорожке уже струится целый ручеек. Рубашки, майки, блузки, кофточки. Кто–то быстро проходит мимо надписи. Кто–то останавливается, изучает. Но никто — никто! — на нее не наступает. Даже самые молниеносноспешащие. А девушка Валя, наверное, спит. В юности сон долог и крепок. Но она скоро проснется. Выйдет на балкон. Увидит надпись. По почерку узнает, кто ее автор. А если не узнает, наверняка догадается. И у нее вырастут крылья. В молодости они должны быть у каждого. Без них никак нельзя.
...Как это все–таки здорово написано: «Валя! Я тебя люблю!»...
