В поисках утраченного

Откуда-то из темной глубины памяти накатывают волны аромата цветущей сирени... Я пытаюсь привязать их к каким-либо зрительным образам, повторяю про себя слова "гроздья", "сирень", "весна", а память упорно подбрасывает - "Пинск"... Но почему Пинск? Я перебираю в памяти все, что связано у меня с этим городом, - цветущей сирени в этих воспоминаниях места нет.

Впервые приехал я в Пинск осенью 1966 года. Я был уже острижен наголо, до призыва в армию оставалось не более недели. Но в Пинск мне нужно было приехать кровь из носу. В местную "районку" была распределена после окончания университета любимая девушка, которая потом стала моей женой.

Погода в том октябре в Пинске была еще вполне летняя - солнце, ясно, тепло... По вечерам и ночами мы шлялись по улочкам удивительно уютного и доброжелательного городка. Так что последние "гражданские" денечки проводил я на берегу Пины, бродил возле францисканского костела, церкви Карла Баромея, любовался, как на диво, сохранившимися зданиями Иезуитского коллегиума.

Облик города поражал своей неординарностью, флером старины, естественностью этого флера, который, словно клочья тумана, поднимался вверх и растворялся под обжигающим солнцем времен.

Я убивал время до вечера, просиживая в пивных и беседуя с местной праздношатающейся публикой о всякой всячине - о тонкостях католической литургии, о подземных ходах, связывающих монастырские здания, о древнем тракторе "Фордзон", стоявшем на постаменте у местного краеведческого музея, о памятном еще многим пинчанам речном базаре, на который съезжались, вернее, сплывались люди из окрестных сел. Лодки стояли борт к борту у набережной в самом центре города. Публика перебиралась по хлипким сходням, рискуя сверзиться в реку, но при этом торгуясь, споря, прицениваясь к керамическим "глечикам", к курам, гусям и уткам со связанными лапками, чтобы не разлетелись, не расплылись по вольным водам. К живой, жирной и скользкой рыбе, к мешкам с картофелем, копнам сена, горам яблок, туесам меда...

Нет, конечно, ничего этого в Пинске уже не было в помине, только воспоминания о водном рынке сохранились у местных жителей. Но для чего же была дана мне фантазия? Я вполне мог все это себе представить, равно как мог себе представить и школяров, высыпавших из здания коллегиума и шумной толпой, еще не остывших от зубрежки латинских текстов, рассасывавшихся по харчевням, по трактирам, желая, как и я, промочить горло хорошим кухлем местного пива. Я вполне мог себе представить и звон кузнечных молотов, сплетающийся со звоном церковных колоколов, и ржание лошадей, вытягивающих длинные обозы из древних городских ворот, и даже лязг мечей и пение стрел, слетевших с тетивы над берегом стеклянно текущей реки...

Так и осталось у меня в памяти первое свидание с Пинском, окрашенное томительной нотой расставания с любимой девушкой, с родиной, с поэзией старины, которой так богат этот город.

Однако при чем здесь запах цветущей сирени?!

Потом, через несколько лет, в Пинск я приплыл на буксире, который волок из Мозыря три тяжело груженные криворожской железной рудой баржи. Буксир был приписан к Пинскому речному порту. Экипаж - пинчане. В Пинске у нас была длительная остановка. Мне идти было некуда, в городе меня никто не ждал, моему возвращению никто не радовался. Было не по себе. Когда повариха предложила пойти к ней в гости да еще пообещала познакомить с дочкой, по ее словам, замечательной красавицей, согласился без раздумий.

Повариха, по дороге не унимаясь, нахваливала свою дочь, рассказывала о том, как она нас сейчас встретит, чем угостит. А что встретит, ничуть не сомневалась - распорядок движения буксиров и барж был строгим...

Однако дочь нас не встретила. Ее не было дома. На столе лежала давняя записка с сообщением, что дочь уехала, уехала навсегда, потому что не собирается губить свою жизнь в захолустье. Это было для пожилой, трудно прожившей жизнь женщины сильным ударом. Она рыдала, поминала какого-то Стасика, который, по ее мнению, был виноват в том, что дочь сбежала из дому...

Утешать ее было бесполезно, поскольку дочери всегда рано или поздно оставляют родительский дом. Исход молодежи - крест жителей маленьких городов. Дочка нашей поварихи просто выбрала не лучший момент и, пожалуй, не лучший способ для того, чтобы начать путь своей судьбы.

Но, согласитесь, и эта встреча
с полюбившимся мне городом никак не могла ассоциироваться в памяти с запахом цветущей сирени.

Я хочу понять, почему же, по какому капризу связались в одно гроздья цветущей сирени и маленький, провинциальный городок, в котором я никогда не был в пору цветения? И вот что мне приходит в голову...

Пожалуй, аромат сирени живет в моей памяти в связке с древним, тысячелетним белорусским городком, как воспоминание о бесшабашной его и моей юности, о влюбленности, о том времени, когда казалось все сложности по плечу, все дороги ведут к удаче и жизнь впереди - сплошной праздник. Я ловлю себя на том, что я, старый и седой, понимаю ту девчушку, которая торопливым почерком написав матери записку о своем отъезде, кинулась в раскрывшуюся перед ней жизнь, как птица в рассветное небо. Очень хотелось бы, чтобы для нее тоже по прошествии стольких лет воспоминание о родном городе, о Пинске, где, как известно, вырастают самые красивые девушки в Беларуси, было связано с ароматом цветущей сирени.