1 апреляЕсли не хочешь, чтобы над тобой смеялись потомки, никогда не смейся над предками.
А.А.Любищев
Все самые большие глупости мира делались с самым серьезным выражением лица... А ведь что мы обычно видим, оглядывая нашу историю? Ряд бронзовых статуй, а бронзовые фигуры, по определению, улыбаться не умеют. Вот мы, в отличие от чопорных предков, умеем развеселить себя...
Ой, так ли?
Наши убогие попытки возродить карнавалы — древние мистерии, убоги потому, что мы, возможно, безвозвратно утратили то, что называется «смеховой культурой», мы не умеем вкладывать в элементы действа те смыслы, что вкладывали не знающие ни о Жванецком, ни о — прости, Господи — Петросяне наши прадедушки и прабабушки.
А нам осталось только внешнее. Оболочка, которую продолжаем копировать, ссылаясь на фольклор: вон сколько стыдных частушек там и плоских фарсов! Как писала «Литературная газета»: «Смех обесценился. Он вернулся к самым примитивным своим формам вроде переодевания мужика бабой, что широко практиковалось в языческую пору с целью повышения урожайности. Мы смеемся сейчас над тем же, над чем смеялись наши предки в пещерах: над рогатым мужем–импотентом, над неудачливым охотником на мамонтов, над молодящейся бабулей...»
Увы, уже недоступно нашему пониманию, почему Чехов назвал свой «Вишневый сад» комедией. А ведь действительно смеялась публика. Неужели нас веселит настолько разное?
История белорусов трагична. На раскопках Верхнего города в Минске я видела, как в толще раскопа чередуются светлые и темные, черные от пепла, слои: следы пожаров. Черные шрамы войны. Тонкие это были прослойки, и сурова была судьба к городу, основанному мельником, моловшим камни. Но вот иные свидетельства. «Паўтара тыдня бесперапынна гуляў я ў Мiнску на банкецiках», — писал в 1700 году минский воевода Завиша. «Менск наш кругом весяленькi», — это уже слова Винцента Дунина–Марцинкевича. «Каляды, Вялiкдзень, Новы год святкавалi як бы кажучы ўсенародна, цэлы горад быў настроены на радасны тон... На рагах вулiц стаялi вечарам з чырвонай лятарняй на версе батлейкi на санках. Не было такога дому, куды б не зазывалi батлейку. Пад музыку на сцэну выходзiлi Чорт, Смерць, Цар Iрад, Доктар (яго рабiлi падобнага да папулярнага доктара Шпакоўскага), Пан, казакi, Студэнт... I герой вечара Мацей–Пацей. Расказывацель устаўляў у вусны Мацея столькi беларускага простанароднага гумару, што публiка душылася ад смеху». Это уже из воспоминаний белорусского ученого Александра Власова о Минске начала ХХ века.
А между тем в начале XVIII века, во времена «банкетующего» Завиши, город пережил страшные военные события и эпидемии. Дунин–Марцинкевич не только устраивал веселые представления и розыгрыши в своем светском салоне, но и видел безжалостный разгром восстания, в котором участвовал, и в минской тюрьме посидел, и знал, что его веселые представления отслеживаются многочисленными шпионами. Александр Власов в студенчестве своем голодал, больно переживал гонения на белорусскую культуру...
Может быть, трагические моменты особенно обостряют нужду в карнавале, в гротеске, юморе, иронии, в конце концов, сарказме, как у героев «Декамерона»? Вы видели античную маску комедии? Этот раскрытый в невероятно широкой улыбке рот не улыбается — он кричит, повторяя крик маски трагедии... Гервасий Выливаха в «Ладдзi роспачы» Владимира Короткевича устраивает балаган прямо в ладье Харона... И души умерших, вернув себе способность смеяться, выходят из–под власти самой смерти. Не зря диктаторы всех времен люто ненавидели смех. Средневековые шуты и героини антреприз XIX века были одинаково прокляты, их не хоронили на освященной земле. В частушке, в анекдоте, в театральной комедии звучала запрещенная правда. Конечно, и тогда были и пошлый смех ради смеха, и верноподданнический смешок благонамеренных пьес... Но было и иное. «Ты не смейся з мужыка, што ён цёмны, бедны, — писал в начале ХХ века Альфонс Петрашкевич. — Ты пасмейся лепш з таго, кiм ён век загнаны, хто ўзяў волю ад яго — ты пасмейся з пана...»
Батлейку, народный белорусский театр, в начале ХХ века запретил минский полицмейстер. Усмотрел насмешку над властями. Даже фамилия этого полицмейстера известна — но давайте имя хотя бы белорусского Герострата забудем...
Ученые Ньюкаслского университета определили, кстати, каким был самый древний юмор. Так вот, первые шутки (определенные в основном по наскальной живописи) касались спотыкания сородича о камень. Вам не кажется, что мы возвращаемся к тому же? Не зря, не зря культурологи утверждают, что художник нашего с вами будущего — это первобытный дикарь, малюющий на скале криптограммы.
В романе Умберто Эко «Имя розы» старый монах идет на любые, самые страшные, преступления, он готов уничтожить весь мир, лишь бы скрыть, что великий Аристотель в одном из своих трактатов оправдывал смех. Белорусская опера началась с представления комического спектакля «Iдылiя» на либретто Винцента Дунина–Марцинкевича. Анонимные поэмы «Энеiда навыварат» и «Тарас на Парнасе», шедевры смеха, доказывали скептикам, что есть белорусская литература.
Было время — наши города украшали сплошь серьезные скульптуры. Например, мало кто помнит, что спуск к парку имени Горького сторожила целая «рота» гипсовых физкультурников и физкультурниц. Монументальные девушки с веслом только сегодня вызывают у нас улыбку — правда, не умиленную. А когда бродишь по современному городу, то иногда он сам тебе улыбается. Бронзовым почтальоном у минского кинотеатра «Октябрь», бронзовой же торговкой семечками у Комаровского рынка, незнакомкой в Михайловском сквере... Город должен улыбаться. Люди должны улыбаться... Не растеряем же свои улыбки в поисках утраченной смеховой культуры.
Людмила РУБЛЕВСКАЯ, «СБ».
Открытки из коллекции Владимира ЛИХОДЕДОВА.
