В поисках лучшей доли

Никаких детских яслей в то суровое время не было. Одинокая 23–летняя соседка Аксинья, проводив мужа на фронт, уходя на работу, оставляла своего сына Ваську, еще не умевшего ходить, прямо на полу на старом одеяле. А чтобы он куда–нибудь не уполз, привязывала его за ногу веревкой к ножке стола. Здесь же, на полу, она оставляла ему миску каши с деревянной ложкой и бутылочку молока с соской.

Душа Аксиньи разрывалась от беспокойства за ребенка, и в обед она прибегала проведать его. И вот как–то, открыв дверь, она обомлела: на полу из миски ели кашу несколько крыс, одну из которых Васька гладил рукой, приговаривая: «Киса...»

Лето мы проводили босиком и голышом: из одежды были только рваные штаны, доставшиеся от старших братьев. Но пришло время идти в школу, куда брали тогда с восьми лет. Мать поднапряглась и сшила мне из старой мешковины рубашку.

Первого сентября в числе других детей я, первоклассник, гордо шагал в сельскую школу. Через плечо вместо портфеля висела потертая зеленая хлопчатобумажная сумка из–под военного противогаза, которая была подарена сердобольными девушками из команды зенитно–огневой точки, расположенной на окраине деревни.

Учебников не хватало. Один старый потрепанный букварь приходился на трех учеников, и мы пользовались им по очереди. Учительница Евлампия Григорьевна раздала по куску старой довоенной газеты, по карандашу, и мы стали выводить крестики и нолики. Позднее, когда научились писать, нам выдавали иногда по листу в линейку из настоящей тетради — для чистописания.

Зимой мы сидели в пальто. Чернила замерзали от мороза, и тогда занимались чтением или разучиванием песен. Было голодно. По конфетке и прянику получали только под Новый год как подарок от Деда Мороза. Помню слова одной песни: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна...» Мы свято верили в свое счастье, которое обязательно наступит, как только закончится эта проклятая война.

И мы дождались своего счастья — через четыре года настал наконец долгожданный День Победы. Все помнят всеобщее ликование народа. И каждый день все стали ждать возвращения мужчин с войны.

Проходил день за днем, но никто домой не возвращался. И только в середине лета приехало в деревню несколько уцелевших фронтовиков старшего возраста. Большинство же мужчин с войны не вернулось.

Страшнее и тяжелее всего нас преследовал голод. Летом еще было полбеды: дети собирали щавель, крапиву, ботву свеклы. Можно было сварить какой–нибудь борщ. Хорошо было осенью, когда поспевал урожай, — тогда наедались досыта.

Зимой всячески экономили домашние запасы, старались протянуть их до лета, но все равно к весне наступал голод. Обычно в апреле, когда начинал сходить снег, на бывшее картофельное поле выходила вся деревня заготавливать крахмал. Из него варили потом кисель и лепешки–подыханки.

Чтобы собрать ведро старой гнилой картошки, надо было перелопатить сотни метров еще полумерзлой земли с помощью пешни и лома. Затем эту картошку подсушивали дома, превращая в муку. Крахмал получался наполовину с землей и хрустел на зубах при еде.

Как–то по разнарядке районного начальства колхоз получил для откорма свиней два воза отрубей с мукомольного завода. Председатель долго ломал голову: кого спасать от голода — свиней или колхозников? И хотя за самоуправство мог поплатиться своей головой, все–таки решил: свиней выпускать на пастбища питаться травой, а отруби разделить по количеству едоков людям. Был большой праздник — матери пекли нам несколько дней подряд лепешки–подыханки пополам с крахмалом.

Свиней на ферме подкармливали прессованным жмыхом. Иногда мать работала там и приносила нам в кармане по кусочку, приговаривая: «А это вам лисичка шоколадку прислала». Мы были рады и такому гостинцу. А вкус настоящего шоколада за всю войну мы никогда не знали...

В нашем домашнем хозяйстве содержались десяток кур и одна коза, которая в морозный февраль принесла приплод. Случилось это глубокой ночью, когда все спали, хотя мать ждала этого события и каждый час бегала в сарай.

Ранним утром она принесла в избу в подстилке маленького козленочка и тут же поместила его на теплую печку, чтобы он обсох и не простудился. И только потом стала вслух сокрушаться из–за большой беды: оказывается, перед этим был еще один козленочек, но он без присмотра замерз на холоде и умер. Пришлось выбросить его за сарай в снежный сугроб.

Днем к нам зашел больной дядя Сережа, 15–летний парень, голодный, как все вокруг. Узнав о ночном событии, он побежал за сарай и принес в избу замороженного козленка. «Вы что, — убеждал он, — козленок же просто замерз, и с ним ничего плохого не произошло... Давайте сварим его...» Разделали, сварили в чугуне, выставили на стол. Все боятся есть, сдерживает какое–то предубеждение: а вдруг он на самом деле умер, а мы его будем есть. Только дядя Сережа, ни в чем не сомневаясь, смело отломил большой кусок мяса и начал его с волчьим аппетитом уплетать за обе щеки. У нас, детей, потекли слюнки, и уже все остальные, не в силах сдерживать себя, набросились на еду...

Во всей нашей деревне была одна–единственная собака — старая овчарка, которая жила на колхозной ферме. Она была смирной и послушной и благодарно отзывалась на любую ласку. Работницы фермы подкармливали ее из кормушки свиней чем придется и берегли как ночного сторожа. Дети приходили поиграть с ней, а иногда запрягали в санки и катались по очереди.

И вот однажды собаки не стало. Все долго искали ее, пока не выяснилось, что ее съели голодные беженцы из Брянской области. Они поселились недавно в опустевшей избе на окраине деревни и не имели ничего для жизни. Все понимали их невыносимое положение и не осуждали за случившееся.