Иногда, а если честно, то часто у меня так бывает: надо писать, но перед экраном компьютера наступает ступор. Раньше такое было перед чистым листом бумаги, но это, признаюсь, из прошлой жизни

В ожидании снега

Чего мы ждем в любую пору года?
Иногда, а если честно, то часто у меня так бывает: надо писать, но перед экраном компьютера наступает ступор. Раньше такое было перед чистым листом бумаги, но это, признаюсь, из прошлой жизни... Надоела долгая, мокрая и темная осень. Она до понедельника все тянулась и тянулась. «Скорее бы уже зима! Настоящий снег!» — восклицали на разные голоса уставшие от ожидания знакомые.


Давно, почти тридцать лет назад, я приехал к известному белорусскому поэту, чтобы договориться о большом телевизионном интервью. Ему тогда было за восемьдесят. Родился он в Минске, в рабочей семье. Воспитывался в детском доме. Грузный, неторопливый, он был тогда очень осторожен в словах. То и дело поправлял массивные очки, пытливо, а иногда, казалось, подозрительно всматриваясь в меня. Сидели и пили чай с печеньем в его теплом кабинете, разговаривали о литературе (хотя чем я мог его удивить?). Поэт мне казался древним, почти как экспонат музея. Неудивительно, ведь он самого Купалу знал, Труса, Бядулю, Кузьму Чорного и многих, чьи произведения сегодня в школьных учебниках. Только разложенные старые черно–белые фотографии и убеждали, что кучерявый юноша в белой рубашке, сидящий за скромным праздничным столом, и мой собеседник — одно и то же лицо.

Память у поэта была еще цепкая, он, опустив на стол чашку, легко цитировал как свои, так и чужие стихи, быстро переходя с белорусского языка на русский, потом польский и украинский. То Пушкина вдруг строчки прозвучат, то Купалы, то Богдановича, то его собственные... А за окном его кабинета стояла поздняя осень, город, проспект с автобусами, пешеходов с зонтиками поливал холодный дождь. Когда старый поэт подписывал мне свой последний сборник аккуратными мелкими буковками, уточняя имя и фамилию, я поднялся и посмотрел на улицу. По стеклу бежали капли, и я признался, что жду снега. Вообще–то сказал правду, хотелось, чтобы город, да и все вокруг стало белым, сияющим. Когда же я повернулся к своему собеседнику, он сидел в глубоком кресле, опустив голову, закрыв лицо руками. Мне даже показалось, что он плачет...

Потом он даже не признался, а просто констатировал глуховатым голосом, что ненавидит снег, что зимой у него болят и сердце, и душа. Белого снега и лютого синего холода в его жизни было столько, что на десятерых хватит. Нет, пусть лучше будет осень, дождь. Поэт провел в лагерях, в колымском крае, там, где снег и мороз, 20 долгих лет...

Больше про снег мы не разговаривали.

Вот удивительное дело — это самое ожидание первого снега. Потом он надоест, и начинается ожидание весны и теплого ветра, зеленых листьев, всегда короткого, жаркого и беззаботного лета, грибной осени... И опять все повторяется, крутясь и возвращаясь к началу.

Все время чего–то упорно ждешь: снега, отпуска, поездки куда–то, приезда кого–то, встречи, горячего солнца, долгих каникул, пенсии, выздоровления, обеда, да и мало ли чего... Если задуматься, то выходит, что вся человеческая жизнь — сплошное ожидание. Может, только за исключением того короткого младенческого периода, когда мало что понимаешь, а реагируешь на происходящее божественно глупой улыбкой или громким плачем. Хотя и тогда ждешь, когда тебя покормят, уложат спать, расскажут сказку, споют...

Чего же мы ждем, связывая томительно текущее время со снегом, зимой, весной, отпуском, зарплатой, обедом, покупкой дома, нового платья или башмаков? Ведь не снег, не башмаки, не желтые листья и горячий ветер мы так упорно приближаем в мыслях? Все это отговорки, за которыми мы что–то скрываем. Что?

Уверен, мы ждем счастья! Совсем не понимая, какое оно, даже не зная, как выглядит. Мы лишь догадываемся, пытаемся уловить его вкус, рассмотреть цвет, ощутить прикосновение. Сегодняшний день нам кажется обычным, будничным, заурядным. А вот завтра, когда что–то произойдет, тогда и наступит это самое счастье. Так мы себе говорим, а если и не произносим, то думаем. «Если человек не потерял способность ждать счастья — он счастлив. Это и есть счастье», — записал в своем дневнике Иван Бунин в августе 1917 года.

Я вспомнил, как поздним вечером вышел от старого поэта, которому снег был ненавистен. На мокрый асфальт мягко опускались большие снежинки. Прохожих было немного, время позднее, но все радовались тому первому и ненадежному снегу.

ladzimir@tut.by

Советская Белоруссия № 228 (24858). Среда, 25 ноября 2015
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter