Продолжаем публикацию фрагментов из книги воспоминаний бывшего сотрудника КГБ Владимира Гарькавого «Без права на ошибку. Рассекреченные страницы» о боевых действиях в ДРАВолшебник Саид
В Афганистане прослужил я в общей сложности 4 года. В основном помогал организовывать работу местной спецслужбы — ХАДа. За это время довелось побывать в самых разных ипостасях — афганца, советского и даже иностранного советника. Риск был постоянный. Однажды, когда мы с хадовцем «работали» в одной из банд — вели осторожные переговоры о переходе на нашу сторону, меня опознал один из моджахедов как сотрудника советского посольства. В тот раз ситуацию удалось замять. Но впереди — новая банда. Что ждет нас там? Вдруг снова «проколемся»?
...В кишлаке улочки узкие. Наш «уазик» едва протискивается по ним. За рулем Саид Акбар, опытный проверенный хадовец. Он родом из этой местности. Судьба любит парадоксы: Саид стал контрразведчиком, а его родной брат возглавил отряд моджахедов в бандформировании Ахмад–шаха Масуда, известного полевого командира. Впрочем, несмотря на это обстоятельство, Саиду я доверяю, как самому себе, — не раз нам с ним приходилось вместе под пулями бывать.
Я, по легенде, пуштун. Мы должны склонить вооруженных до зубов жителей кишлака Поле–Алам перейти на сторону государства. Непростая, скажу вам, задача. Но с бандой, в которую направляемся, уже подписано соглашение. Нам требуется лишь выполнить некоторые формальности по передаче тяжелого вооружения — танка и БТР.
Подъезжаем к низкому глинобитному строению. Во внутреннем дворике видим остатки танка, спрятанные в укрытии, вырытом в винограднике. По-одаль стоит БТР, весь украшенный безделушками и лентами, — такие у них традиции.
Нас встретил главный «переговорщик», назову его Фархадом, с приближенными. Усевшись на корточки, мы приступили к чаепитию и переговорам. Разговаривали около получаса. Вдруг началась бешеная стрельба. Вот тебе и переговоры, вот тебе и подписанное соглашение... Шансов спастись практически нет. В голове мелькнула шальная мысль: а что, если угнать у душманов автомобиль? Ведь все знают, что они любят ездить на «Волгах». Я отправляю Саида раздобывать машину. А сам, дабы не быть застреленным, решаюсь подползти к стене. Внешне я давно уже ничем от афганца не отличаюсь — темная борода, смуглая кожа, карие глаза. Армейским ножом делаю окошко в стене — так обычно отстреливаются афганцы. У меня три рожка к автомату Калашникова. Один патрон на всякий случай достаю и прячу в карман. Для себя...
Я не собираюсь сдаваться и не хочу умирать. Отхлебываю из своей фляжки глоток спирта и начинаю прицельно «гасить» моджахедов. Автомат раскалился. К счастью для меня, неподалеку лежит мертвый «дух». Его автомат, можно сказать, и спас меня.
Бой стих внезапно. Так же, как и начался. Только изредка постреливал ДШК из БТР. Я огляделся вокруг. Бородачи суетливо оттаскивали раненых. Кто–то молился Аллаху, кто–то подбирал оставленное оружие. Тут подошел Саид. Был он весь в пыли, измотанный, но с блеском в глазах:
— Рафик Нури (мой афганский псевдоним на время этой акции), машина ждет нас.
— Саид, цены тебе нет!
Мотор взревел, и машина срывается с места. Мы мчимся по «зеленке», мчимся в Чарикар, где сейчас находятся наши каскадовцы (спецназ КГБ). Думаю, если бы не ГАЗ–21, который так любят бандитские главари в этих краях, по нам бы стреляли куда лучше... Без единой царапины, только сильно измотанные, грязные и взвинченные, мы выехали из простреливаемой территории и благополучно прибыли к своим. Позже за этот эпизод мы с Саидом получим по афганскому ордену Звезды III степени.
Скорбная «Аннушка»
Самое, пожалуй, страшное — не погибнуть, а попасть в плен. Потому всегда оставляю один патрон для себя. Как они издеваются над «шурави», известно всем. Недавно сам видел, что стало с Геной Колесниковым, военным советником афганского спецназа, и с его переводчиком. Их тела и головы со следами многочисленных пыток привезли к автомагистрали Кабул — Мазари–Шариф и в мешках оставили недалеко от советского поста.
Здесь хочу сделать небольшое отступление, не имеющее прямого отношения к моему рассказу, но занимавшее в ту пору наши головы не меньше, чем самые ответственные задания.
Майор Колесников был советником афганского спецназа. С отделом контрразведки пятого управления ХАДа они планировали совместную операцию. Мой источник доложил, что часть спецназовцев намерена перейти на сторону бандитов. Я сообщил своему руководству — мне было приказано не принимать участия в операции. Вечером звоню Колесникову:
— Гена, приезжал посыльный и передал мне, что операция отменяется...
— Я такого приказа не получал.
— Гена, дорогой, звони своему руководству, уточняй. Среди твоих «подсоветных» есть предатели.
Увы... Сколько раз потом, после страшной трагедии, которая произошла с Геной, размышлял я о том, что кто–то из начальства проигнорировал нашу информацию, не проверил ее. И послал Гену на верную смерть. Его жена была тогда на восьмом месяце беременности...
Впрочем, определенный «гуманизм» они все–таки проявили. Беременную Ларису отправили в Союз — рожать. А про Гену, который уже лежал, обезглавленный, в морге военного госпиталя, ей сказали, что у него долгосрочная командировка в приграничный район Пакистана. Вот так.
Через три месяца его тело отправили в Союз. Я был тогда в Кабульском аэропорту. Мы ждали «черный тюльпан» — Ан–12, который заберет тело.
И вот он приземляется. Прирулив, «Аннушка» (так еще мы иногда называли этот самолет) открывает створки грузового отсека, опускается аппарель. Экипаж самолета в светло–голубой летной форме удаляется. В грузовом отсеке темно. Оттуда медленно выходит солдат. На нем дембельская ушитая «парадка», тельник и голубой берет. Он щурится от яркого солнца и растерянно оглядывается по сторонам. Закуривает, стоит еще несколько минут, явно не зная, что делать. Вдруг идет к нам. Не очень внятно произносит: «Братишки, помогите моих ребят из самолета вытащить. За ними должна приехать «скорая» из военного госпиталя. А потом ваш груз занесем». Из грузового отсека бьет сильный трупный запах. Даже те, кто никогда прежде не видел покойников, сразу понимают — это запах смерти. В салоне стоят семь медицинских носилок, накрытых плащ–палатками. Под плотной тканью топорщится что–то бесформенное. Я берусь за одни носилки, сзади подхватывает наш сотрудник Назым. При каждом шаге что–то несильно ударяет по мне сзади. Я огладываюсь: из–под плащ–палатки торчат сапоги, один гораздо больше другого. Кажется, это останки разных людей, собранные по частям. Поднять плащ–палатку я не решаюсь.
— Всех семерых посекло под Гератом, — объясняет нам солдат. — Не дожили до «дембеля» один месяц.
Рядом с нами этот солдат — без пяти минут счастливый «дембель» — выглядит настоящим стариком.
Задание выполнено!
Судьба была милостива ко мне. Это сейчас, спустя годы, я понимаю, что мы постоянно ходили по самому краю жизни. Рисковали погибнуть не только от душманской пули. Вокруг было множество ядовитой живности — скорпионы, пауки, фаланги. В стране то и дело вспыхивали эпидемии брюшного тифа, малярии. Да и природа в этих краях безжалостна: изнурительная жара, очень холодная горная зима. Летом то и дело дул «афганец». Это «чудовище» лезло в рот и в нос, дышать становилось тяжело, песок хрустел на зубах, слезились глаза.
В тот ноябрьский день 1981 года было пасмурно, дул «афганец». Я ехал на встречу с агентом — моджахедом. Надо было точно выяснить дислокацию банды — наши войска планировали нанести по ней бомбоштурмовой удар.
Место и время встречи были оговорены заранее: в заброшенном советском модуле, находившемся между Кабулом и населенным пунктом Шеваки. В полуразрушенном строении гуляет ветер. Сажусь на разломанную раскладушку: отсюда хорошо просматривается выезд на бетонку Кабул — Мазари–Шариф.
Вдруг откуда–то застрочил автомат. За будкой часового на КП засели «духи». Они стреляют в мою сторону. Мне отступать некуда — позади каменистая пустыня. Дорога, по которой я приехал, отрезана «духами».
Пули с хрустом прогрызают дырочки в фанерных щитах. В ответ я жму на спусковой крючок, как бы отвечая им — я жив. Очередь оказывается короче, чем я ожидал. Жму на спуск еще раз. Тишина. Теперь моя гибель — дело решенное. Удивляюсь собственному спокойствию: у меня еще две гранаты. Одна — для «духов», другая — для себя... Я почему–то представляю, как это будет. Если лягу на спину и подорву «эфку» у себя на груди, то от лица ничего не останется. Меня не опознают, и «цинк» с моим трупом будет даже без стеклянного окошечка. Я не хочу без окошка...
Мне даже не страшно, просто какая–то липкая тоска парализовала все тело. Из оцепенения выводит автоматная очередь. В машине есть еще три диска с патронами к РПК. Перекатываясь, как учили в диверсионно–разведывательной школе в Балашихе, добираюсь до машины, резко открываю багажник... Вот они — смазанные, нетронутые, лежат в пластиковом мешке. Быстро возвращаюсь в фанерно–щитовое строение. Похоже, «духи» на том же месте — иногда показываются их чалмы. Плавно нажимаю на спусковой крючок. Длинная очередь с ревом устремляется вдаль. В ответ не стреляют. Наблюдаю долго. По тому же месту даю еще две очереди. Накручиваю свою чалму на валяющийся дырявый чайник. Поднимаю и опускаю его через 15 — 20 секунд над стеной, за которой укрылся. Кажется, все. Пронесло.
Встречаться с агентом или нет? До назначенного времени — 45 минут. Решаю рискнуть: на бешеной скорости мчусь к месту, откуда стреляли. За каменной стеной лежат двое бородачей. Головы окровавлены. Не выпуская их из прицела РПК, пытаюсь нащупать пульс. Мертвы. Подбираю два автомата Калашникова китайского производства и пять гранат. У одного из них нахожу карточку на афганском: «Командир группы исламской партии Афганистана в провинции Кабул». Возвращаюсь к модулю и жду встречи.
Наконец вдалеке вижу сгорбленную фигуру Насира. Жара спала, солнце прячется за горы. Нужно успеть обменяться информацией, отдать агенту причитавшуюся ему пачку афгани, объяснить новое задание и, пока совсем не стемнело, возвратиться в Кабул.
Насир подробно рассказывает о бандитах, оружии, возможных местах их отступления в случае наземной операции. Я все наношу на схему. Даю инструкцию, как вести себя во время налета нашей авиации, что делать в случае возможного провала. Мы прощаемся.
Уже почти темно. Проезжаю мимо бывшего дворца Амина (здесь после штурма располагается штаб 40–й армии Ограниченного контингента советских войск в ДРА). Слышна беспорядочная стрельба.
На въезде в Кабул на дорогу выскакивает солдат в афганской форме с автоматом наперевес. Останавливаюсь — иначе полоснет очередью по машине. Предъявляю документы, он машет: «Проезжай!» Почти каждые два километра останавливают меня горластые афганские часовые. Игнорировать их нельзя: стреляют без предупреждения. В Кабуле и во всей стране режим военного времени. У меня в машине для таких случаев целый «комплект» документов прикрытия: пропуски в 40–ю армию, паспорт иностранного гражданина, пропуск в ХАД, в посольство и представительство. Для самых худших ситуаций — в «бардачке» документы о моей принадлежности к одной из группировок моджахедов.
И вот я уже у ворот представительства КГБ СССР. Докладываю начальнику о встрече с агентом, о происшествии с «духами». Автоматы и гранаты сдаю по акту дежурному представительства. Задание выполнено...
До комендантского часа остается 20 минут. На всех парах мчусь в Микрорайон–1. Там с тревогой и нетерпением меня ждут жена и сынишка. Совсем недавно меня премировали за хорошую работу — разрешили им ненадолго приехать в Кабул. Но получилось — на все оставшиеся три года моей командировки.
Стряхиваю с себя все злоключения этого долгого дня. Жму на звонок. Улыбаюсь...
В Кабуле все спокойно!..
