Может, мы обидели кого–то зря?..Во студенчестве, еще задолго до Чернобыля, случилось мне переночевать у товарища, бывшего одноклассника, в общежитии Московского физико–технического института. Полузакрытый этот вуз, хотя и назван «московским», разместился в городе Долгопрудном — подальше от Кремля и поближе к секретным производствам, ко всякого рода «ящикам».
Помню как меня, гуманитария из Минска, поразил фольклор здешних студентов. О термоядерных боеголовках баллистических ракет они трепались так же свойски, как, например, студенты автотракторного факультета белорусского политеха могли рассуждать о шасси МТЗ–80. Запомнились чьи–то куплеты под гитару на мотив детской песенки «Голубой вагон»:
Медленно ракеты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И хотя (...) немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди.
И далее:
Может, мы обидели кого–то зря,
Сбросив пару лишних мегатонн,
Но зато горит теперь земля
Там, где был когда–то (...).
Если знать, что накануне эти виршеплеты возвратились со стажировок на оборонных заводах и в секретных НИИ, то вышеизложенное представляется совсем не трепом балбесов–студентов. То был слепок воззрений масс советских людей, чуть ли не социального слоя, для кого производство ядерного оружия и обслуживание военных систем были сутью существования. В эпоху, когда массы были вовлечены в коловерть гонки вооружений, наличествовал если не ядерный «национализм», то, безусловно, некая ядерная «обыденка».
Наблюдается ли нечто похожее сегодня? На постсоветских пространствах, очевидно, нет.
Но какие–то странные акцентировки проявляются в ареале, занимаемом бывшим «вероятным противником». В дни недавней шестидесятой годовщины атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки я обратил внимание на тон «юбилейных» программ ряда западных телеканалов. Такой, знаете ли, уверенно–повествовательный — едва ли не ностальгический.
Запомнился сюжет из аэрокосмического Смитсоновского музея в пригороде Вашингтона, где выставлен печально известный бомбардировщик Б–29 — «Энола Гей». Репортер подставляет микрофон молодой японке, и та, улыбаясь, говорит, что применение ядерного оружия было, очевидно, продиктовано исторической необходимостью...
Вот какая предложена миру раскладка: с одной стороны, американские ядерные бомбардировки — это события давней истории, развивавшейся по своим объективным законам, а с другой (кому как нравится) — привлекательная фактура для мемуарного культивирования.
Наши военные атомщики, в том числе и белорусского происхождения, на этом фоне словно бы растворились, сошли на нет. Все ли?..
Человек с проспекта Победителей
Умную книгу хорошо читать в компании с умным человеком. Но если книга имеет название «Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны» и написал ее патриарх советской космонавтики Борис Черток, который во времена создания первой ракеты с ядерной боеголовкой был заместителем Сергея Королева, то непросто найти знающего толкователя военно–научных мемуаров.
Журналисту «СБ» повезло: мой собеседник — полковник запаса Павел Гайдуков — в лейтенантскую бытность собственными руками собирал ядерные заряды и отправлял их «в последний путь». На очередной прогулке с Павлом Алексеевичем вдоль минского проспекта Победителей мы обсуждаем ту часть воспоминаний академика, где он в свете нынешних реалий философствует о самом понятии «ракетно–ядерный щит».
«Оказывается», ракета противовоздушной обороны, снабженная ядерным боезарядом, уже перестает быть простой ракетой и попадает в категорию «меча» — наступательных стратегических вооружений. Для исполнения же функций «щита» вовсе необязательно использовать ядерные заряды, поскольку изобретаются эффективные высокоточные средства поражения и т.д. и т.п.
Все это так. Однако по прошествии полувека обнаруживаются нюансы–отличия между «маршальскими мемуарами» — творением академика и «лейтенантской прозой» — фактами из памяти нашего героя, лично им прожитыми.
Знание ядерной «окопной правды» порой ставило Гайдукова в странные ситуации. В 1961 году в МВИЗРУ — Минском высшем инженерном зенитном ракетном училище — состоялся набор курсантов, прозванный офицерским. Молодых командиров, которые имели среднетехническое образование и успели проявить себя в войсках как перспективные кадры, откомандировали за дипломами высшей пробы.
В первую экзаменационную сессию Гайдуков вытянул билет с вопросом «Устройство термоядерного заряда». Ему вдруг захотелось надерзить преподавателю.
— Разрешите вопрос, товарищ полковник... Мне отвечать так, как читали нам спецкурс, или же — как на самом деле устроена боеголовка?
— Старший лейтенант, вы что себе позволяете!..
Ответ Гайдукова был с натяжкой оценен четырьмя баллами, и вышел «студент» из аудитории, усмехаясь про себя. Он мог бы на ощупь снарядить первую советскую зенитную ядерную ракету. (Имела она маркировку 207Т, с 1957 года серийно выпускалась на Тушинском машзаводе и благодаря индексу Т звалась на военном жаргоне «Татьяной».) По сей день, утверждает Гайдуков, его руки «помнят»: вот блок управления, вот сам заряд в виде укрытого литиевыми брикетами шара размером с волейбольный мяч (очень тяжелый этот шар все же можно было приподнять одной рукой), вот 16 серебряно–цинковых батарей напряжением 24 вольта...
Переспрашиваю у Павла Алексеевича:
— Вы действительно занимались регламентными работами с «изделиями», имея поначалу лишь среднетехническое военное образование?
Полковник усмехается:
— Видел я западные кинофантазии на тему советской военной угрозы. Там обычно фигурирует профессор–злодей. Монстроподобный, с голым яйцевидным черепом, он копошится паучьими конечностями в утробе атомной бомбы и голосом Кощея Бессмертного разглагольствует о своей ненависти ко всему живому на планете. Но, поверьте, ядерные заряды размножались с такой скоростью, что невозможно было приставить к каждому по профессору. И, кстати, наиболее подходили для такой работы румяные лейтенанты с устойчивой психикой, а не рефлексирующие гении–злодеи...
Гнезда «Беркута»
Отмотаем время назад и обратимся к свидетельствам военных историков. Летом 1950 года Сталин обеспокоился тем, как защитить Москву, если американцы решатся на ее бомбардировки в ответ на военную помощь Северной Корее. Расчеты показывали, что для отражения массированного налета бомбардировочной авиации группировка ПВО на подступах к Москве должна состоять минимум из 30 тысяч зенитных орудий. В годы Великой Отечественной орудий было 2 тысячи, и организация обороны стоила огромных усилий. Но даже пятнадцатикратное увеличение обычных зенитных средств не исключало возможности прорыва всего лишь одного самолета с атомной бомбой. Защитить Москву могло только управляемое ракетное оружие.
Так начали создавать «Беркут» — систему противовоздушной обороны столицы СССР. Полагают, что за этим названием стояли сокращенные фамилии Берия и Куксенко (Сергей Лаврентьевич Берия — талантливый конструктор радиоуправляемого оружия, Павел Николаевич Куксенко — корифей радиоэлектроники). После лета 1953 года «Беркут» поименовали иначе: система С–25.
Для создания системы специально было организовано третье главное управление Совета Министров СССР. Благодаря кураторству Л.Берии к работам широко привлекли советских ученых из «шарашек» и немецких специалистов — как пленных, так и вольнонаемных. В радиусе 50 и 100 километров от центра Москвы были сооружены два кольца бетонированных дорог, на удалении 25 — 30 и 200 — 250 километров развернулись две зоны радиолокационного обнаружения. Столицу должны были прикрывать 56 зенитных ракетных полков. Строились 60 гарнизонных поселков и 8 узловых баз для хранения и обслуживания ракет.
Для службы в ракетной ПВО понадобились новые офицерские кадры, поскольку было ясно, что какого–нибудь замшелого служаку, привыкшего палить по аэропланам из счетверенного пулемета, не приставишь к ракете с ядерной боеголовкой. Но где взять такие кадры?
Лейтенанты из «второго флакона»
В середине пятидесятых в подмосковных электричках появились компании неуловимо похожих молодых офицеров. Общим у них было то, что почти все окончили одно странное заведение в городе Сумы. Малопонятно значась как
«в/ч 71542», оно не имело вывески и открытого названия, а, чтобы запутать ЦРУ, размещалось внутри спецзоны на территории известного Сумского высшего военного артиллерийского командного дважды Краснознаменного училища имени М.В.Фрунзе. Говоря языком современной рекламы, два училища «в одном флаконе».
Если обычный курсант–артиллерист гадал, куда его распределят после выпуска — в Германию (сервизы «Мадонна»), на Кушку (пыльные бури) или на Дальний Восток (кетовая икра), то засекреченные курсанты абсолютно точно знали, что служить они будут в Подмосковье (снабжение по высшему разряду). Их готовили исключительно для работы с комплексом С–25.
Для вступления в подобную элиту требовалась идеально чистая рабоче–крестьянская биография. Вполне соответствуя, Паша Гайдуков в 1954 году стал первокурсником военного училища–«призрака». Крестьянский сын, он родился в 1936–м в селе на Брянщине близ стыка границ России, Беларуси и Украины, где, как повелось говорить, «один петух на три республики поет». Гордился отцом Алексеем Илларионовичем, который едва умел читать и писать, однако же перед войной стал председателем колхоза, а в 1945–м дошел до Берлина.
Одно из самых сильных впечатлений курсанта Гайдукова пришлось на 1956 год. Команда старшекурсников вернулась со стажировки на одной из подмосковных баз ПВО и под большим секретом сообщила удручающую новость. Оказывается, американцы безнаказанно летают над Москвой на высотных самолетах–разведчиках. Считай, что гадят на голову дорогому Никите Сергеевичу. Советские истребители достать их не могут, а наводить с большой точностью ракеты мы пока не умеем.
Объединенное партийно–комсомольское собрание курсантов постановило: учиться, учиться и еще раз учиться — так, чтобы в ближайшее время дать достойный отпор зарвавшимся янки.
Вступивший в ряды КПСС в 1957 году Павел Гайдуков четко выполнил первую часть обещания перед партией и Родиной: в том же году получил диплом с отличием. В Москве на улице Интернациональной, 8, в управлении кадров войск ПВО, свежеиспеченному технику–лейтенанту отказали в его желании командовать взводом. А ведь хотел работать именно с личным составом! Со времен, когда был комсоргом курсантского дивизиона, считал, что умеет управлять людьми.
Нет, сказали кадровики, отцов–командиров в войсках с избытком. Зато есть нужда в молодых технарях с пытливым умом, которые бы могли быстро освоить новейшее особо секретное оружие.
В ядерных окопах Подмосковья
Гайдуков оказался в окрестностях города Голицыно, что на Минском направлении. Одна из баз противовоздушной обороны столицы: хранение и обслуживание тысяч зенитных ракет. Никакой муштры и показухи — военные технари этого не переносят. К слову: в свое время очеркисты любили отметить образованность и интеллигентность знаменитого штангиста Юрия Власова — профессионального офицера. Жаль, нельзя было написать, что чемпион служил на подмосковной ракетной базе, только не в Голицыно, а у станции Трудовая на Дмитровском направлении.
А в Голицыно опять–таки получилось «два в одном флаконе»: внутри секретной ракетной базы создали изолированную совсекретную часть. Обозначили ее тремя маловразумительными буквами ПРБ, которые расшифровывали столь же невнятно: «Передвижная ремонтная база». Личный состав необычного подразделения был из 36 человек — все офицеры.
Говорят, чтобы из новичка вырастить настоящего автогонщика, его «вкус» к вождению нельзя портить малолитражкой, а надо сразу усаживать за штурвал машины класса «Формула». Свеженабранным в ПРБ лейтенантам объявили, что ничем другим, кроме водородных бомб, они заниматься не будут. Несколько месяцев, пока на базу не доставили «специзделия», зубрили теорию под руководством специалистов из «ящиков», а в 1958 году поступило реальное термоядерное оружие.
Ведущей фигурой был не командир базы — должность в общем–то представительская, а главный инженер Владимир Петрович Партанский, командовавший в Великую Отечественную батареей «катюш». Регламентные работы под его руководством начинались с того, что в опломбированном помещении мыли спиртом все, что можно. Вскрывая контейнер с «изделием», смотрели не в оба, а в четыре и шесть глаз.
Исполнитель и контролер облачались в белые халаты, после чего контролер громко зачитывал пункт инструкции: «Отсоединяем клемму номер раз». Инструкцию все знали наизусть, но таков был порядок.
Когда клемма отсоединялась, то в специальном журнале делали этапную запись и ставили две подписи. Озвучивался следующий пункт: «Отсоединяем клемму номер два». Снова запись в журнале и две подписи...
Самым важным тестом был замер разницы во времени между моментами взрывного сжатия заряда и выброса потока нейтронов. Делалось это на имитаторах и постепенно превратилось для молодых офицеров в рутинную работу. Лихачества на службе не допускали, но, естественно, хотелось отвлечься–развлечься. Избыточную энергию обращали на спирт марки ВО («высшая очистка»). Его выдавали по два литра на операцию с каждым зарядом. Вот только как вынести?..
Офицеры ПРБ в сравнении с прочими армейцами были людьми весьма небедными. Если обычный лейтенант–взводный получал в 1958 году 900 рублей, то наш лейтенант — 1.200. Плюс двадцать процентов, как выражается Павел Алексеевич, «неизвестно за что». Плюс дополнительный отпуск и еще какие–то блага.
Единственное, чего не смог добиться персонал базы, это бесплатного усиленного питания. Отдельные «вожделенцы» строго градируемых льгот экспериментировали с подкладыванием индивидуальных дозиметров под боеголовки ракет с целью нагонки показаний, но ничего им не выгорело. В «верхах» считали, что служба на базе достаточно безопасна. Если не станешь лапать голыми руками плутониевые полушария, а будешь строго следовать инструкции, то жизнь проживешь долгую и счастливую, сохранив все функции организма и наплодив вполне здоровых детей (опыт последующих десятилетий дал примеры тому).
Коль офицер–атомщик мог позволить себе каждый день бутылку коньяка, то зачем ему выносить казенный спирт?.. А, наверное, это и спорт такой, и просто свойство славянской натуры. Однако на пути через КПП вставала грозная фигура подполковника К–ва — командира батальона внешней охраны базы. Атомщики сердито говорили, что в войну тот служил в заградотрядах.
Когда в офицерском общежитии иссякали запасы 97–градусного горючего, то разыгрывали очередной спектакль под названием «Вынос пораженного потоком жестких нейтронов». В две состыкованные плащ–палатки заворачивали «пострадавшего» и бегом несли через контрольно–пропускной пункт. На ходу озабоченно роняли: «Надо срочно в медсанбат — сделать дезактивирующую инъекцию». Охрана опасливо сторонилась, не зная, что в специально устроенных клапанах плащ–палатки укрыты емкости со спиртом.
Со стороны никакие не монстры–человеконенавистники, а веселые холостяки–жизнелюбы — не дураки по части девочек и вообще... Единственное, что их отличало от нормальных, по нынешним меркам, людей, — это фанатичная коммунистическая убежденность, что Америку когда–нибудь придется сокрушить термоядерным ударом.
А вообще, светло–ностальгические воспоминания Павла Гайдукова связаны с регулярными наездами в Москву конца пятидесятых. Наличность позволяла не только сходить на знаменитые танцевальные вечера в Центральном доме Советской Армии, где у входа всегда стояла толпа девушек, ожидающих приглашения офицера, но и добыть билеты в любой театр, получить пригласительный в Дом литератора, заиметь расположение швейцара ресторана «Пекин». В знаменитых компаниях физиков и лириков его принимали за своего, и хотя Павел насчет профессии «молчал как рыба об лед», но некоторые догадывались, что он имеет отношение к тем, о ком снимут фильм «Девять дней одного года».
Широкая известность в узких кругах
Да, он мог бы кое–что рассказать о своих командировках на ракетный полигон Капустин Яр в Сальских степях на севере Астраханской области. Так ведь не расскажешь! Только обмолвись насчет географии служебных поездок: весной — море тюльпанов, а летом — суховеи и наводящее тоску посвистывание сусликов, как тебя немедленно возьмет в разработку военная контрразведка.
Впрочем, успехи, достигнутые в Капустином Яре советской военной наукой, были уже «широко известны в узких кругах».
Специалисты знали, что первый запуск ракеты с реальным ядерным зарядом был сделан 2 февраля 1956 года. В этот день с Капустиного Яра стартовала ракета Р–5М с ядерной головной частью, разработанная в ОКБ–1 под руководством Королева. Пронесшись 1.200 километров над головами ничего не подозревавших советских граждан, она доставила свой грозный груз к цели.
Взрыв, прогремевший в пустыне близ казахского города Аркалык, имел мощность всего лишь 0,3 килотонны. Но именно за создание ракеты, способной нести ядерный заряд, Сергей Королев получил свою первую звезду Героя Социалистического Труда.
И лишь самое ограниченное число посвященных знало о неудачах и даже катастрофах, случавшихся на полигоне...
Гайдуков, он же — Байдуков
В октябре 1958 года команда из тринадцати офицеров базы Голицыно прибыла в командировку в Капустин Яр. Уже на полигоне узнали, что предстоит не имитационная телеметрия, а надо готовить боевые термоядерные заряды для реального взрыва: планировались государственные испытания.
Душевный подъем был необыкновенный! Если звездный час офицера–танкиста или мотострелка — атака в поле, то для военного атомщика — натурный ядерный взрыв.
Утром 27 октября самолетом в сопровождении офицеров КГБ прибыли «откуда–то» контейнеры с двумя термоядерными боеголовками к ракетам 207Т. Начало съезжаться высокое начальство. Вечером 28 октября колонна техники сопроводила ракету с площадки N 54, где Гайдуков участвовал в ее снаряжении, на пусковую площадку N 51. Если напрямую, то это, примерно, в двухстах километрах от Волгограда.
Ночь перед пуском 1 ноября Павел провел в бункере у стартового стола — следил за системой энергопитания и обогрева боевой части ракеты. Он был тем специалистом, который последним замыкает контакты, после чего боеголовка начинает «жить».
Случилось тогда одно забавное происшествие. Раздался телефонный звонок дежурного по полигону, и старший лейтенант привычно ответил: «Гайдуков слушает». А надо сказать, что руководил госиспытаниями начальник 4–го главного управления Министерства обороны (в масштабах всех Вооруженных Сил именно оно занималось испытаниями новой техники и вооружений) генерал–полковник авиации Георгий Филиппович Байдуков. Тот самый Герой Советского Союза, который в предвоенные годы вместе с Чкаловым совершал знаменитые беспосадочные перелеты. Самое высокое начальство должно было появиться непосредственно перед пуском ракеты.
Фамилии Гайдуков и Байдуков созвучные, и дежурному показалось, что ответил ему генерал. С испугу бросил трубку и начал обзванивать полигонное начальство: мол, проморгали приезд Байдукова, а тот уже объявился на стартовой площадке и принял командование на себя. Переполоху было...
Утром на общем построении старшего лейтенанта Гайдукова предъявили только что прилетевшему генералу Байдукову.
— Так вот ты какой, мой «двойник». Надеюсь, что командовал правильно?..
Павел набрался смелости и попросил разрешения остаться на площадке. Пуск он наблюдал из бункера в 70 метрах от точки старта.
Капризный характер «Татьяны»
Поздняя осень в Сальских степях — время мрачно–ненастное. Ракета «Татьяна» ушла в небо, плотно завешенное тучами.
Программой испытаний взрыв планировался на высоте 20 тысяч метров. Имитировали поражение группы высотных стратегических бомбардировщиков. Мощность заряда, рассказывает Павел Алексеевич, была примерно такая же, как у бомбы, что разрушила Хиросиму, — около 20 килотонн. Плазменный шар должен был вспыхнуть не вертикально над стартовой площадкой, а в 30 километрах в стороне.
Для надежной регистрации параметров взрыва требовалась хорошая видимость в районе боевого поля. Поэтому небо в той зоне очистили от облаков — покружил специальный самолет и, рассеяв химические реагенты, вызвал искусственный дождь. На многочисленных аэростатах, которые подвесили в «окне» на высотах от одного километра до двадцати, работали датчики. Взрыв ожидался через 25 — 30 секунд после старта ракеты.
Случилось неожиданное. Не полная катастрофа, но все же... В системе автономного управления ракеты произошел сбой: предохранительно–исполнительный механизм (ПИМ–2) в момент снятия ступени предохранения по высоте замкнул цепь подачи сигнала на самоликвидацию боеголовки. Произошло это из–за ошибок в конструкции барометрического датчика высоты. (Позже всю партию ПИМов данной модификации заново испытают в лаборатории и выяснят, что 17 процентов устройств работают неправильно.) Минимальная высота, на которой допускался аварийный ядерный взрыв, изначально определена была в 5 тысяч метров. И ровно в пяти километрах от земной поверхности (а не в двадцати!) рванула термоядерная начинка «Татьяны».
На стартовой позиции в тот момент царило нервно–радостное возбуждение. Молодые офицеры, не занятые у приборов, выскочили из бункера наружу. Ну очень хотелось «на свежем воздухе» ощутить ядерный взрыв! Знали, что после успешных испытаний будет сначала банкет, а потом прольется дождь наград. Весело толкали друг друга в бока и назначали: тебе — орден «Зять–герой», тебе — медаль «За освобождение ресторана «Прага». Гайдуков запомнил, как его начальник инженер–капитан Коля Рябцев дурашливо кричал, что орден ему без надобности, орденов у него уже хватает, а нужна исключительно денежная премия, чтобы погасить долг в рюмочной у Белорусского вокзала.
И тут шарахнуло.
Кто не успел еще выйти из бункера и толпился в узком проходе у броневой двери, тех взрывной волной вдавило обратно так, что на собственных задах измерили расстояние до конца коридора. Легче было снаружи. Людей словно бы ударило набитыми шерстью мешками. В офицерской столовой в этот миг пачками вылетали широкие оконные рамы (проводить поминки по безвременно скончавшейся «Татьяне» оказалось потом негде). Вообще же стекла вылетали в радиусе до полусотни километров.
Наблюдал ли Гайдуков вспышку в небе? Нет. Мощность взрыва оказалась недостаточной, чтобы полностью испарить облака. Помнит, что ощутил лишь накатившую волну тепла — словно бы от гигантского калорифера.
Начальство разъехалось мрачным, начались предварительные разбирательства. Вдруг накануне 3 ноября поступила команда готовить к взрыву вторую боеголовку. На этот раз присутствовать у старта разрешили минимуму людей. Гайдуков с сослуживцами наблюдал испытания с 54–й подготовительной площадки. Вышли наружу, задрали головы, и... произошло то же самое, что и 1 ноября.
Полный провал государственных испытаний. Полигон опустел...
Коротко укажем, что 6 октября 1961 года на полигоне Капустин Яр было наконец–то проведено удачное испытание ракеты 215 с подрывом ядерного боезаряда. В 1962–м систему С–25М первого этапа модернизации приняли на вооружение. Оснащалась ракетами 207А3 с обычной боевой частью и 215 со специальной.
А в 1958 году никого особо не наказали: на то и испытания, чтобы выявить дефекты. Но как насчет того, что взрыв произошел на недопустимо малой высоте, как с облучением и радиоактивным загрязнением местности? Мирный город Сталинград совсем ведь рядом...
Сегодня можно изумиться хладнокровию, которое бытовало в 1950 — 1960 годах по отношению к ядерным испытаниям и радиационной опасности. Спецы делали интересное и хорошо вознаграждаемое дело, а то, что где–то попутно «чижика съели», — представлялось малосущественным.
* * *
Павел Гайдуков не принадлежит к числу безоглядных ядерных «оптимистов». Как исключительно забавное, насыщенное шарадами чтиво, он воспринимает официальное издание — отчет российского Минатома «Ядерные испытания СССР». Заокеанского же происхождения материалы типа добытого мной посредством Интернета «Oklahoma Survey Observatory. Catalog of Nuclear Explosions» он вообще ни в грош ни ставит.
И где–то в его суждениях проскальзывают, как мне кажется, кастовые интонации военных атомщиков. Смысл на примере Капустиного Яра следующий: в отличие от того же Чернобыля, когда в небо поднялись тучи радиоактивных частиц, высотный взрыв, при котором не было «гриба», то есть касания земной поверхности и выноса загрязненной почвы, а сам заряд «выгорел» целиком, — такой взрыв представлял относительно невеликую опасность...
У него во многом типичная судьба советского офицера: россиянин по месту рождения, учился в Украине, служил на советских просторах от Беларуси до Дальнего Востока (плюс год во Вьетнаме), карьеру завершил полковником в штабе БВО.
Как сегодня оценивает прожитое Павел Гайдуков?
— Не буду ссылаться на то, что, мол, время было такое. Но, к слову, оно действительно было таким. Амбиции Сталина и «закидоны» Хрущева... Американские президенты тоже были не ангелами. Но то, что мир устоял, доказывает, что палец на ядерной кнопке у нас держали не окончательные идиоты.
