Музыка Шостаковича — слова «протокольные»...Окончив второй курс консерватории, он получил небывалый подарок — путевку в Дом отдыха работников искусств в Мисхоре. Ради того чтобы первый раз в жизни искупаться в море, отложил встречу с родными. Поезд на курорт отправлялся 20 июня 1941 года...
— Утром в воскресенье земля вздрагивала так сильно, что мы насторожились, — вспоминает ветеран войны, награжденный орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды, известный пианист и педагог Игорь Петрович Паливода. — Потом узнали: это бомбили Севастополь. После речи Молотова я бросился на вокзал, но билеты уже выдавали только по спецпропускам...
Он работал концертмейстером у Виттинга, первым исполнял сонаты Богатырева и подготовил много учеников. Даже должность чиновника не лишила его «слуха», а именно внимания и понимания искусства и всех, кто к нему причастен. Его сын Игорь Паливода стал композитором, пианистом «Песняров». Он превращал стихи белорусских поэтов в музыкальные поэмы. Игорь Паливода–младший умер
10 лет назад, ему было 46... «Только я задержался здесь», — грустно вздыхает Игорь Паливода–старший. Мы сидим с ним на маленькой кухне, и он неторопливо вспоминает о музыке и музыкантах, о временах и нравах.
«Два с плюсом» от Богатырева
— Вот эти ноты с автографом «Первому исполнителю» мне подарил Анатолий Васильевич Богатырев. Он был ректором консерватории, а я работал на кафедре специального фортепьяно. Однажды он предложил мне сыграть свою новую сонату, а после исполнения оставил ноты в подарок.
Как и многие великие, Богатырев был слишком требовательным к себе и другим, причем по отношению к последним порой даже капризным. Однажды он присутствовал на экзамене в музыкальной школе при консерватории, где я тогда работал завучем. Играет скрипач. Очень неудачно играет. Во время обсуждения кто–то предлагает «4», кто–то — «3», а Богатырев — «2». Ему пытаются возразить: «Анатолий Васильевич, ну зачем же «двойку», все–таки учил». На что композитор с видом добродетеля: «Ладно, поставьте «два с плюсом».
В другой раз мы с ним оказались вместе в жюри межреспубликанского конкурса. Обсуждаем вокалистов, каждый выставляет оценку по 25–балльной шкале. Как правило, разбежки небольшие — 2 — 3 балла. И тут одной певице все ставят 15 — 18, а Богатырев — 3. «Как же так?» — недоумеваем мы, а он невозмутимо: «А мне дикция не понравилась».
Если серьезно, то Анатолий Васильевич очень много сил потратил на создание белорусской школы музыки. Он повсюду искал преподавателей, приглашал именитых артистов, например Евгения Эдуардовича Виттинга. Тех же, кто не мог переехать в Минск, в обход всяких правил умудрялся заносить в штат, чтобы они все–таки давали мастер–классы.
Чужая опера Аладова
Николай Ильич Аладов — благороднейший и бескорыстный человек из породы Дон Кихотов. Очень трогательный — всегда грыз хлебную корочку, а ноты носил в старом рваном портфеле.
Его оперу «Андрей Костеня» о Константине Заслонове услышал дирижер из Москвы и решил поставить, правда, сократил два акта из четырех без согласия автора. Аладов был на премьере, но ничего не сказал. Оперу внесли в театральную программу, и тут выяснилось, что гонорар за нее композитор так и не получил. Я работал тогда в управлении по делам искусства Министерства культуры. Встречаю его жену Елену Васильевну, которая тогда была директором Государственного художественного музея, прошу, получите деньги, а она: «Что вы! Он их не примет, говорит: «Это не моя опера».
На юбилей Аладова в филармонии прозвучала его новая симфония, а после концерта композитор пригласил всех на фабрику–кухню. В разгар банкета приходит артист Государственного русского драматического театра им. Горького (не буду называть его имени), берет рюмку, проходит во главу стола, по дороге узнав причину фуршета, и произносит тост: «Я пью за выдающегося композитора... Аладьева». Ему со всех сторон шепчут правильную фамилию, он исправляется и для пущей убедительности лезет целоваться... к Тикоцкому, сидящему рядом с именинником.
Как мы отстояли Шостаковича
В марте 1963 года в Минске звучала 13–я симфония Шостаковича. Каждое исполнение этого произведения становилось событием и неизменно заканчивалось триумфом. 13–я симфония написана на стихи Евтушенко, среди которых стихотворение «Бабий Яр». Конечно, официально ее никто не запрещал, однако неофициально к исполнению «не рекомендовали», потому после премьеры в декабре 1962 года в Москве она больше нигде не звучала. Но тогда в Белорусской филармонии, где я был художественным руководителем, главным дирижером симфонического оркестра работал Виталий Витальевич Катаев, настоящий фанат своего дела. Он и загорелся идеей сыграть «опасную» музыку. Как полагается, заблаговременно мы внесли этот концерт в планы, которые предоставили в вышестоящие инстанции. Шел он не отдельно, а вместе с тремя другими под общим названием «Выдающиеся произведения музыки ХХ века». Видимо, поэтому высокое руководство крамолы не заметило. Мы же выпустили абонемент на все четыре программы с исполнением каждой дважды, и они были раскуплены мгновенно. Был объявлен и еще один концерт 13–й симфонии, внеабонементный, но позднее руководство Министерства культуры его все–таки сняло. Абонементные концерты намечались на 19 и 20 марта. Накануне вызывают меня в ЦК: «Кто разрешил играть эту музыку?!» «Так вы же наши планы утверждали», — прикидываюсь я. «Отменяйте концерты!» — «Но все билеты проданы!» «Скажите: дирижер заболел», — предлагает чиновник. А я–то знаю, с каким трудом Катаев доставал партитуры, как он «болеет» этим концертом и что играть его пришел бы даже со смертного одра. «Тогда напишем, что концерт отменен по решению министерства». — «Но мы пригласили Шостаковича, и уже получена телеграмма: «Приезжаю с женой». Тут куратор задумался на минуту, но все–таки решил «поторговаться»: «Давайте хоть один концерт отменим». Я напоминаю об абонементе, из–за которого придется отменять и три другие программы. «Тогда хотя бы организуйте в прессе критические статьи», — признал он свое поражение. Пришлось пообещать. Стал уговаривать музыковедов — согласилась лишь одна профессор. А концерты все–таки состоялись. И Дмитрий Дмитриевич действительно присутствовал на одном из них и на двух репетициях.
Неутвержденный президиум
Музыка, как и остальное искусство, подвергалась цензуре. Сейчас, возможно, эти случаи покажутся курьезными, но тогда все было более чем серьезно.
Реквием Дмитрия Кабалевского на стихи Роберта Рождественского выдвинули на Ленинскую премию. «По протоколу» должно было состояться обсуждение произведения в массах. Мы назначили концерт, вывесили афиши, пригласили авторов. Вызывают меня в ЦК.
— Как будете проводить выдвижение? Кто будет выступать?
— Музыканты.
— А если у кого–то появятся замечания?
— Будем обсуждать по принципу «круглого стола».
И тут следует вопрос совершенно в духе того времени: «Список замечаний при вас?»
В опере Богатырева «В пущах Полесья» заставили переписать либретто и сделать полицая не фашистом, а... партизанским разведчиком! Нельзя, мол, показывать фашистов со сцены, даже в нужном контексте... Анатолий Васильевич схватился за голову: «А что мне делать с музыкой? Там же интонации, образ, соответствующий врагу!»
Под особый контроль брало министерство организацию правительственных концертов. Подготовка шла под бдительным контролем сверху. Чиновники сменяли один одного, и каждый следующий мог запросто отменить номера, утвержденные предыдущим. Вспомните «Карнавальную ночь» — и вы сможете себе представить, с чем мы постоянно сталкивались.
— Это что за песня, не пойму о чем?
— Это великолепная ария на итальянском языке!
— Она непонятная, замените чем–то попроще.
Хорошо хоть переводить не заставили! Или еще пример: кому–то срочно захотелось увидеть один танцевальный коллектив. А он в этот момент находился на гастролях в другой республике. Гастроли немедленно отменили, заплатили неустойки и пригнали огромный коллектив людей только для того, чтобы посмотреть, подойдут ли их номера.
Работникам министерства часто приходилось присутствовать на всевозможных собраниях и съездах. Обычно это были скучные мероприятия, на которых я тихо дремал и просто старался не храпеть. Однажды на партконференции утверждают президиум. Со сцены читают предлагаемый состав во главе с председателем товарищем Каминским (он был в то время председателем Союза композиторов). Все голосуют. Члены президиума поднимаются на сцену и занимают места за столом, покрытым красной скатертью. «А где же товарищ Каминский?» — раздается вопрос. И тут из зала кто–то осторожно: «Так он же беспартийный». Разве мог кто–то допустить мысль о том, что на должность председателя президиума изберут просто музыканта...
Фото Александра РУЖЕЧКА, "СБ".
