Три взгляда — три образа мысли

То, что не все в этих музеях «моя» правда, я поняла давно, когда 15 лет назад побывала в лондонском «Военном кабинете министров». На Уайтхолле, где британский кабинет министров заседает и сегодня, для посещения открыты бункеры, из которых Уинстон Черчилль руководил страной и войсками в годы Второй мировой. У нас есть масса претензий к союзникам по антигитлеровской коалиции (в основном за то, что открыли второй фронт только тогда, когда всем уже было очевидно, кто победит), но все же Британия находилась в состоянии войны с фашистской Германией с первого до последнего дня войны, и я об этом всегда помню. Британцы тоже помнят и фактом сим справедливо гордятся. Настолько, что в последнем зале экспозиции «Военный кабинет министров» на фотографиях, сделанных во время встреч тройки (Сталин — Рузвельт — Черчилль), «дядюшку Джо» вырезали. Нет там генералиссимуса, только Рузвельт и Черчилль, решающие судьбы послевоенной Европы. 15 лет назад это открытие стало для меня шоком: как можно? Да запросто. Совсем недавно первый премьер–министр независимой Словакии Владимир Мечьяр, о чьей роли в истории спорят давно и будут еще долго, сказал знаменательную фразу: «Ясно ведь только то, что будет в будущем, а история все время меняется». 

Экспозиция в музее «Берлин–Карлсхорст» не так давно снова поменялась. До 1990 года это был «Музей безоговорочной капитуляции», потому что именно там она была подписана (хотя, и это каждый любитель военной истории знает, была второй по счету: на ней настоял лично Сталин, желавший получить капитуляцию торжественно и под советским контролем, я его понимаю и это его стремление поддерживаю). В зале, где капитуляция была подписана, и в кабинете Г.К.Жукова ничего практически не изменилось, а вот экспозиция, рассказывающая о Великой Отечественной войне (именно о Великой Отечественной, а не Второй мировой), менялась несколько раз. И по ее изменениям можно проследить, как менялось отношение Германии и немцев к этой странице своей (и нашей, конечно, тоже, но в данном случае прежде всего своей) истории. 

Как рассказывал проработавший 11 лет директором этого музея авторитетный немецкий историк Петер Ян, за те экспонаты, которые выставлены там сегодня, «20 лет назад мне бы все витрины разбили». Признаться честно, я была шокирована, услышав это.

— Кто бы разбил?

— Ветераны.

Еще один шок. В моем восприятии ветеранами были бы мои дедушки, если бы выжили в той войне. Ветераном был отец моего мужа, штурмовавший Берлин и рейхстаг. И сейчас, 70 лет спустя, мне трудно понять (и еще труднее принять), что в Германии ветеранами со всеми полагающимися этому атрибутами (удостоверениями, пенсиями и льготами) были те, кто моих дедушек убивал и в отца моего мужа стрелял. У нас и немцев — разная война, хоть и одна и та же.

Петер Ян говорил, что один из стендов музея посвящен сходству немецкого и советского солдата: вот если выставить под одним стеклом их солдатские книжки, фотографии, фляги, письма родным, то станет очевидно, как они похожи. И по фотографиям тоже: молодое спокойное лицо, они даже могут оба быть блондинами с голубыми глазами. Вполне. Но мысль о сходстве меня коробит.

Есть стенд, посвященный страданиям немецких военнопленных в советском плену. «А наши в немецком плену даже не страдали, — парирую я. — Их просто загоняли за колючую проволоку и не кормили, они там миллионами умирали». Петер Ян соглашается, но говорит, что и немцев надо понять: если советский плен — история вашей семьи, это навсегда в памяти. «Но вас к нам никто не звал», — парирую. Молчим.

Петер Ян говорит, что сейчас экспозиция музея «Берлин–Карлсхорст» дает справедливую картину нашей войны: там есть стенды, которые рассказывают о миллионных жертвах среди мирного населения на оккупированных территориях (нам ли это не знать!), а есть те, которые показывают, что среди этого мирного населения было много людей, которые приход немецких войск приветствовали и с фашистской армией сотрудничали. И это тоже историческая правда. Для меня — печальная. Наш музей о ней не говорит.

Правда в нашем музее истории Великой Отечественной войны — другая. Но знаете что, лично я хотела бы, чтобы у нас (да и повсюду в мире) был не только музей Великой Отечественной, но и всей Второй мировой. Я хотела бы, но я знаю, что так никогда не было. И не будет.