— Геннадий Степанович, ты всю жизнь прожил в Минске, а в кино и на сцене вечный крестьянин…
— Я всегда любил по-городскому одеться: шарфик, жилетка, туфли начищенные, а в театре мой гардероб — ватные штаны и ватник, солдатская гимнастерка, домотканая свитка, шапка-облаушка, кирзовые сапоги и лапти. Королей не играл, ну разве что сказочных, а это не считается. Усов не сбривал и бороду мог бы отрастить, потому что сколько себя помню — то дед, то старик, то шут гороховый, а чаще солдат и крестьянин.
Без конца играл маленькие роли, то сельских дедов, то солдатиков, которые вроде любимого мною Василия Теркина ходили в рядовых.
— Не стоит прибедняться, Геннадий Степанович. Ты не только народный артист Беларуси, но и последний, один из трех оставшихся народных артистов СССР. Овсянников, Лученок и Елизарьев. Когда началось восхождение рядового в мастера сцены?
— Говорили: «Подожди, твое время придет». Время пришло вместе с пьесами Андрея Макаенка. С Макаенком мне, конечно, повезло. Что правда, то правда, все яркие роли в его пьесах были мои. Но насчет везения — это еще как посмотреть. А может, так и должно было случиться. Белорусских мужиков, натуру народную, я по-настоящему люблю. А у Макаенка вроде бы за непритязательными диалогами такие характеры — с кровью, с мясом! Говорили, что Макаенок писал пьесы под мою творческую индивидуальность. Но я не думаю, что, садясь за стол, он говорил себе: «Дай-ка я напишу пьесу для такого-то актера». Хотя я сыграл во всех его пьесах. Кроме первой и последней. «Трибунал», «Таблетку под язык», «Погорельцы», «Святая простота», «Затюканный апостол». В придуманных характерах Андрея Егоровича есть что-то адекватное моей творческой индивидуальности. Мне так кажется. Поэтому и говорили обо мне иногда: «Он какой-то макаенковский». Я горжусь этим. Я вечный Колобок.
— Самое время рассказать о том, как это получается. Твой герой всегда человек скромный, даже боязливый, хотя точнее подошло бы определение — деликатный. Если покричит или поскандалит, то не грубо и не страшно. Если решит для себя что-то и упрется, бульдозером не сдвинешь. При этом любит принять чарку, за нею побалагурить. Не прочь за женским племенем приударить. Своей жены слегка побаивается, в детях души не чает. Работать умеет от зари до зари. Когда его обижают, спорить и бороться не умеет. Тогда замолчит надолго. Такой герой. Но и в жизни ты очень на него похож. Поумному это называется даром естественности и природной органики. Давай начнем с твоей родословной…
— Родился в Могилеве. Отца не помню, он рано умер. Мать быстро вышла замуж вновь и отдала меня на воспитание тетке, потом я видел ее всего три раза. Тетя Марфа Гавриловна Цибульская, сельская учительница, меня и вырастила. Так что кровей я незнаменитых, зато учительская среда рано начала пичкать меня книжками — огромное ей спасибо. До сих пор единственное хобби — почитать. На мне род Овсянниковых заканчивается. Наследников нет.
По жизни я весельчак. Мне так жить легче, хотя с годами становлюсь грустнее. Да и коленце, как прежде, отколоть уже не могу. Профессия все больше вглубь уходит, в мозги.
Мы же комики — хохмачи. Мы наивные и легкие. Чаще смеемся над собой. И выйти на цирковую арену, и сыграть в кино мог только Юрий Никулин. Что-то от цирковых клоунов было и в Ролане Быкове, и в Евгении Леонове, даже в Фаине Раневской. Мои кумиры — Грибов, Жаров, Мартинсон, Яншин. Из наших белорусских — Глеб Павлович Глебов или витебский актер Александр Константинович Ильинский. У этих людей гигантский выброс смеховой энергии.
— Веселые артисты всегда производят впечатление счастливых людей.
— Я и есть счастливый. Учился у лучших педагогов. Работаю в лучшем театре страны. Последним удостоился звания народного артиста СССР в 1991 году. После меня его никому не давали. Жена Нина Владимировна, с которой мы вместе более 30 лет, слава богу, не из театральной среды. Встретил своего драматурга и своего режиссера. Друзьями не обделен. Врагов нет.
— Ну просто картина маслом. Но ведь ощущаешь когда-нибудь одиночество? Ты вообще человек коллективистский или одинокий?
— Прежде — очень даже коллективистский. Сейчас — больше одинокий. Наверное, оттого, что организму стало требоваться много запчастей. Иногда дома полежал бы, но надо идти на работу, в коллектив. Надо же за что-то запчасти покупать.
— Тебе, 83-летнему, по-прежнему дают главные роли?
— Нет, конечно. Главная только одна — любимая — в пьесе Дударева «Вечер» в режиссуре Валерия Раевского. Но без театра не могу. Играю небольшие роли еще в трех спектаклях: «Не мой», «Люди на болоте», «Пан Тадеуш». Новых работ пока больше нет.
— А что в кино? Как удачно заметил один кинорежиссер, Овсянников «способен выкроить роль из телефонного справочника или поваренной книги».
Пранцись Пустаревич — «Павлинка».
— Всемогущий кинематограф в советское время нас, белорусов, не замечал. Конечно, я успел в последние годы посниматься на «Беларусьфильме», но рольки маленькие. Зато радио — это был второй после театра дом. Там звучал в серьезных чтецких текстах, в сказках. Даже играл пьяных сантехников, гороховый суп играл, каменный уголь. Даже шаги Владимира Ильича Ленина.
Я могилевский парень. Поучился в машиностроительном техникуме, побывал в мореходке. Нигде долго не задерживался по причине недисциплинированности. Такому бесшабашному дорога только в артисты. Вот и служу. И отшучиваюсь.