Стол с секретом

Народный умелец Яков Орлов еще до войны начал мастерить его для Сталина

«Отец сам топил печку и только тогда будил маму»

— Все–таки я позвоню прямо сейчас Райке, — то ли супругу, то ли мне предлагает, срываясь со стула, Лилия Яковлевна.

— Райка — это кто? — спрашиваю.

— Дочка от второго брака, — звучит в ответ.

Вот ведь как в жизни бывает! Первую жену мастера звали Мария Исааковна. А вторую тоже Марией, но Адамовной. И одна, и вторая были его моложе. Вторая намного, намного моложе. И каждая родила ему четверых детей.

Райка, она же Раиса Яковлевна Орлова, в первую минуту порывается прийти в гости, где сводная сестра с супругом уже накрыли в честь приезда журналистов стол, но потом спохватывается: работы в магазине, которым заведует, много — будем говорить по телефону. Жаль, увидеться бы, конечно, лучше, посмотреть в глаза друг другу, но в конце концов факты важнее всего.

«У нас тоже не сохранилось работ отца, — говорит Раиса Яковлевна. — А вещи у него были красивые — экспонировались и в Москве, и в Париже, и в Минске. Многие он подарил родственникам. Конечно, он необыкновенным человеком был. Самородок. Создал в колхозе духовой оркестр, сам играл на гармошке. По его инициативе, можно сказать, и больница была построена. Он любил людям помогать: после войны оконные рамы делал — их же много в дома требовалось.

Мама моя была с 1923 года, а он с 1900–го. Ее семья была репрессирована в тридцатые годы, родители в ссылке и умерли. Вырастила ее тетя вместе со своими детьми. А у Орлова она работала — там и познакомились. И жениться Якову Степановичу на моей маме подсказала Лиля — вы спросите ее, она должна подтвердить.

Папа был очень добрым человеком и заботился о маме. Вставал самым первым и, пока она еще спала, сам топил печку. В город после войны мы так и не переехали. Отцу надо было место, чтоб хранить верстак, инструменты. И для сушки дерева. Заготовки ж десятилетиями лежали, сушились. Ему разные породы древесины требовались — дуб местный, береза, клен. А красное дерево откуда–то издалека привозили. Я помню, как наборы орнамента проходили. Очень долго он вещи лакировал — и мы помогали.

Любимая его песня была «Темная ночь». Он сам и пел хорошо. И моржом был — купался в речке и снегом растирался. Высшего образования не было, но грамотой владел. Закончил только ремесленное училище. Знаю, что помогал людям разные письма писать.

С отцом мы часто ходили в город и обратно. Однажды, помню, по пути домой он предложил посидеть на обрыве, где копали глину. И тогда он произнес речь: «Ты моя любимая дочка, но я хочу тебе показать, где вы должны меня похоронить». И махнул рукой в сторону дорожки, что пролегала через кладбище. По одну ее сторону там еще ни одного человека не было похоронено. Около двойной березки, где он показывал, его и похоронили в 1963 году».

А Мария Адамовна жива до сих пор. В Недашево, почти на месте довоенной хаты, заботливые дети построили ей новый уютный домик, куда и наведываются частенько в гости.

Раиса Яковлевна вздыхает на другом конце трубки и тихо добавляет: «Видите, как в жизни вышло. Лиле досталась тяжелая часть — пришлось карабкаться по жизни самой. А нам, родившимся после войны, все–таки более светлая».

Никто не оспорит это утверждение.

Мозаика фактов на столешнице истории

В попутчицы нам до Могилева, честно говоря, собиралась и энергичная Раиса Иосифовна Кардович. «Очень хочу встретиться с Лилей, а заодно посмотреть на стол». Но в последний момент вдруг отказалась — не получается отложить намеченное на конкретный день медобследование. Поэтому, вернувшись в Минск, я постаралась рассказать ей о главных результатах командировки. Пришлось поделиться и не очень радостной для нее правдой: нет в музейных анналах и воспоминаниях партизан упоминания имени ее отца. И картина произошедшего выглядит не совсем идентичной рассказам его дочери. Даже, скорее, обратной: немцы расстреляли семью мастера не до визита партизан, а после.

Было бы лукавством утверждать, что женщина не расстроилась.

— Трактуйте, как хотите, — я не буду обижаться, — с горечью в голосе констатировала она. — Отца при жизни тоже не раз обижали, но вступался он только за других, а не за себя.

— Во имя правды я должна выслушать всех и всем дать слово. Другое дело, что искренность каждого — на совести самих говорящих. А немало участников той далекой истории уже нет в живых. Такой вот моральный аспект проблемы, — объясняю собеседнице.

— Вы верите, что стол в 1943 году можно было вывезти в тыл без документов? Что немцы такие дураки и не проверяли на постах грузы? — задает в ответ вопрос она.

Поскольку мне нечего возразить, тут же добавляет:

— Насколько я помню со слов отца, было специальное поручение раздобыть документы для вывоза стола. Под предлогом того, что тот будет доставлен в Минск самому Кубе. А уже оттуда вместе с мастером отправлен в Германию. Но вместо дороги на Минск группа повернула в партизанскую зону. Да и не стоял стол ногами в снегу — самолет прилетел очень быстро.

— План вывоза стола разрабатывал ваш отец?

— А кто ж еще! Он же был командиром партизанского соединения Могилевской области. Под его руководством разрабатывался план и был доложен в Москву Пономаренко. Но то, что Пономаренко мог заезжать в начале войны к Орловым, чушь абсолютнейшая. Кто такой Орлов? Всего лишь мастер–самоучка, а Пономаренко стоял во главе партизанского движения всей Белоруссии.

— Но ваш отец ведь знал Орлова. И тот, как вы сами сказали, даже подарил ему рамку, которая впоследствии пропала. И белорусское правительство знало Орлова, коли поручало ему до войны изготовление подарков для самого Сталина, — тут я решила стоять на своем.

— Пономаренко мог быть у них после войны — году в сорок четвертом или сорок пятом. А рамку Орлов сделал отцу в благодарность за спасение своей семьи.

Тут опять концы с концами стали не сходиться.

И я поняла, что на человеческую память полагаться можно не всегда. Вот и Лилия Яковлевна утверждала, что, хотя по паспорту она с 1932 года, на самом деле — на три года моложе. Мне так и не удалось убедить ее, что в 13 лет окончить школу и поступить в вуз ей вряд ли бы удалось, даже при явных способностях к математике. Неясной оставалась ситуация и с датой рождения матери и родных братьев Лилии Яковлевны. Если верить газетным публикациям, написанным со слов Антонины Ржеуцкой, чью фамилию журналисты также перевирали, то в тюрьме вместе с Марией Исааковной были казнены трое ее малолетних детей: семилетняя Ада, Феня шести годков и девятимесячный Владимир. Сама Лилия Яковлевна возраст погибшей родни не помнила, а все документы, разумеется, пропали.

Так выкладывала я мозаику добытых фактов на столешнице истории, печалясь, что не всегда узор выходит безупречным и красивым. Какого–то главного связующего звена здесь явно недоставало — и я не знала, где его найти. Каким оселком проверить воспоминания очевидцев, чем дополнить, подкрепить? Стол — уцелевший, но молчаливый свидетель прошлого, — к сожалению, ничем не мог помочь: за него его историю рассказывали другие, не заботясь о том, что не все стыкуется в героических и трагических воспоминаниях.

И тогда я позвонила, обратившись за помощью, директору Национального архива Вячеславу Селеменеву. Вячеслав Дмитриевич обещал посмотреть документы на 620–й партизанский отряд имени Чапаева, который и докладывал о дерзкой операции по доставке стола.

И самое интересное — чудо свершилось!

Учетная карточка номер 211912

Хвала архивистам, благодаря которым история продолжает жить!

— У нас есть карточка на Орлова Якова Степановича, заполненная 20 ноября 1943 года, — обрадовал меня В.Селеменев.

И опять мы с фотографом помчались на зов — правда, на этот раз уже в близкий свет.

Ну что, казалось бы, за ценность может хранить пожелтевший прямоугольник размером меньше конверта! Оказывается, бесценную информацию. В каждой графе карточки драгоценные с высоты сегодняшнего дня строки, позволяющие документально восстановить хронологию событий. Вот дата вступления столяра в отряд — 16 февраля 1943 года. А вот — отправки в Москву: 23 марта 1943 года. Значит, и стол, и мастер находились больше месяца в партизанском лесу, и очевидцы вполне могли видеть ножки того самого стола для Сталина, увязнувшие в лесном сугробе. Ну наверняка же заставили партизаны умельца достать из одеял свой подарок и продемонстрировать его честному люду! Есть в карточке и записанный со слов мастера список детей: дочь Лилия 1930 года рождения, Адя 1933–го, Афанасий (а не Феня? — Прим. автора) 1935–го и самый младший Владимир 1941 года рождения.

Ох, даты, даты! Если верить им, получается, что не моложе Лилия Яковлевна записанных по памяти в паспорт данных, а старше на два года — такая вот оказия! И сам Орлов, согласно написанному на карточке, не 1900 года рождения, а 1885–го. А первая его жена, Мария, с 1907 года. Думаю, Лилия Яковлевна, вам интересно будет узнать точные данные биографий членов своей семьи.

А еще интереснее, полагаю, вам будет услышать живой голос своего отца. Да–да, я почти не оговорилась — нашелся в архиве и совершенно уникальный документ: запись беседы с Орловым Яковом Степановичем, сделанная старшим помощником начальника 2–го отдела, майором госбезопасности Ливановым в Москве 23 марта 1943 года. Сразу после доставки мастера в первопрестольную. Так что сами можете судить, куда первым делом повезли белорусского самородка и что хотели услышать важные люди. Из 13–страничного документа я приведу лишь самые любопытные выдержки (орфографию оригинала сохраняю. — Прим. автора).

«ЛИВАНОВ: Коротко расскажите, как вы остались на оккупированной территории у немцев.

ОРЛОВ: У немцев я остался случайно. В моем распоряжении была автомашина (награда от правительства за мои работы по дереву). Но эту машину у меня попросил Уполномоченный Саратовского НКВД для того, чтобы вывезти из леса раненых. Я отдал ему машину в полной исправности и с запасными частями. После этого я поехал в Могилев и зашел к своему знакомому районному прокурору Пашкевичу. Его супруга находилась у меня в деревне. Туда же приехали прокурор республики т. Ветров и его заместитель по НКВД — Казаринов. Тов. Ветров сказал, что люди создали панику, за это их нужно садить. Отсюда я сделал вывод, что уезжать стыдно. Тов. Ветров и Казаринов с женой из Могилева приехали ко мне в деревню. Т.т. Казаринов и Ветров оставили у меня на квартире ценные бумаги, одежду и уехали, предупредив, что еще вернутся. Больше они не вернулись... Их жен я едва–едва отправил. Достал подводы, погрузил их, и они уехали в Новосибирскую область. Позже приезжает из нашего подшефного полка начальник финансовой части... Меня он предупредил, что когда будет уезжать, заберет с собой, чтобы я не беспокоился. Ему я сказал, что у меня лежит художественное оформление рама с текстом присяги т. Ворошилова. Он меня еще раз успокоил и сказал, что заберет с собой вместе с семьей. Я был спокоен и ждал...

Таким образом, я остался в окружении. Начали приезжать немцы. По деревням стали требовать продукты. Крестьяне стали немцев посылать ко мне и называли меня юдой. Когда я услыхал об этом, стал скрываться...

ЛИВАНОВ: Расскажите подробно, кто такой Базыленко.

ОРЛОВ: Лет 15 Базыленко работал в Могилевском райисполкоме заместителем председателя и ведал плановым отделом при райисполкоме. Его лично я знал хорошо. Бывал у меня дома. Знал его как хорошего человека в прошлом...

ЛИВАНОВ: Расскажите подробно, кому и что вы изготовили для лиц, которые работали у немцев и для чинов германской армии.

ОРЛОВ: Я работал и делал исключительно художественные рамки из дерева и коробочки. Я знаю, что Базыленко дарил их Могилевскому орсткоменданту, полевому коменданту, сельскому районному коменданту и областному коменданту. Были также отправлены рамка и коробочка коменданту в г. Оршу.

В последнее время мне заказали сделать к елке родовой герб. На гербе нарисован осел, шестиконечная звезда, кругом украшение. Приезжал за гербом главный начальник СС в г. Могилеве Брауер. Им герб был отправлен в Германию барону фон Дембаху.

Еще позже Базыленко мне предложил закончить стол, который я начал делать еще в 1938 году. Стол делал красивый. Об этом знало все наше правительство. Тов. Киселев, бывший председатель СНК Белоруссии дал мне три тысячи рублей на материалы. В 1939 году тт.Терехов и Кордович дали мне от Могилевского облисполкома 1000 рублей на материалы. Ко дню прихода немцев он был готов на 70 проц., но весь разобран и лежал у меня дома. Базыленко знал об этом. Предложил заканчивать его. После окончания стола решили отдать его орсткоменданту г. Могилева. Через недели две Базыленко и немцы решили, что этот стол нужно отдать начальнику авиации Герингу.

Я продолжаю работать над столом. В промежутках делал другие заказы. Строительство стола я оттягивал, ибо думал, что меня немцы все–равно убьют. Через месяца полтора Базыленко мне заявил, что на совещании бургомистров, состоявшемся в гор. Могилеве, решили отдать стол Гитлеру.

Они дали мне текст для надписи на крышке стола: «Великому вождю Адольфу Гитлеру от крестьян Могилевского района».

В это время я заболел тифом. Лежал полтора месяца. Образец надписи был заказан академику художеств Гедо — знаменитый белорусский художник, который в настоящее время живет в Могилеве. Его жена работает переводчицей у полевого коменданта. В подарок Гедо сделал полевому коменданту картину. Согласно сюжета картины Базыленко просил сделать рамку. Эту рамку я сделал.

После того, как я поправился, стал советоваться с близкими мне людьми, как быть с такой надписью, мои знакомые посоветовали мне делать и медлить. Придут наши и тогда ты сможешь выбросить. Так мне говорили мои близкие знакомые.

Гедо сделал великолепный образец. Но я забраковал, сказал, что шрифт этот не идет к столу. Шрифт был славянский. Тянул я около месяца. Гедо на меня обиделся. Затем образец был заказан старшему землемеру. Образец был сделан нехороший. Эту надпись я и поставил на столе.

Имея цель оттянуть работу со столом, я им заказал достать шарлак, который нужен для полировки. У меня был один килограмм, но я сказал, что у меня нет. В августе месяце прошлого года ко мне в деревню приехала машина из Могилева с какими–то знатными немцами. Стол вынесли на улицу, сфотографировали со всех сторон. Между собой они говорили: «прим, прим, прима». Спросили у меня, когда я его закончу. Я им ответил, что стол будет закончен через 6 месяцев, после того как дадут шарлак.

Базыленко сказал, что шарлак нам пришлют из Германии, из дворца. Какой–то представитель из «Берлинер цайтунг» обратился ко мне и спросил — из чего сделан этот стол. Я рассказал из какого дерева сделан стол. После этого они уехали.

Будучи в городе Могилеве, от Базыленко я слыхал, что переводчица городского головы выделена в качестве переводчика с делегацией, которая поедет в Берлин для вручения стола Гитлеру. От бургомистра Краснопольской волости, Масукевича слыхал, что он также выделен в состав делегации и спрашивал у меня, когда я закончу стол. Масункевичу я ответил, что будет сделан стол к июню или августу месяцу.

Через некоторое время, опасаясь нападения на нашу деревню партизан, забрали крышку от стола в Могилев. В Могилеве пробыла крышка от стола месяца полтора. Предложили заканчивать работу мне в Могилеве. Я отказался. Привезли мне стол обратно в деревню.

Бургомистр предложил разместиться со столом в доме Пинчука возле волостного управления с тем, чтобы партизаны не забрали его. Стол отвезли. Там было сыро. Я сказал, что стол испортился и забрал его обратно домой. Приказали мне держать стол в разобранном виде.

15 февраля с.г. я был в Могилеве у Базыленко. Вечером вернулся домой. Ночью в 12 часов приехали партизаны. Стучатся в окно и говорят — от гестапо. Жена моя подумала, что это наш полицейский Донька стоит. Я решил, что действительно гестапо. Снял крышку со стола, а сам полез на чердак. Был уверен, что меня убьют. Жена открыла дверь, зашли люди, жена с ними разговорилась, оказался один из них знакомый, бывший инструктор Луполовской МТС, который обслуживал наш колхоз, тов.Пархоменко. Ему она показала стол. Потом жена говорит — Яша, слезай, свои приехали. Я соскочил с чердака, расцеловались. Они сказали мне — с нами идешь, или остаешься. Я сказал — с вами. И я уехал с партизанами».

Такой вот удивительный и неожиданный голос из прошлого. Что могу добавить в заключение? Помните автора–сказителя, исписавшего в феврале 1966 года школьную тетрадь романтизированной былью о столе, по фамилии Леонтьев? В 1994 году Степан Никифорович Леонтьев, поселившийся к тому времени в Саранске, в Республике Мордовия, написал не одну челобитную, инициируя привоз легендарного стола в Минск. «Из–за ведомственных амбиций данный стол до сих пор не экспонируется перед большинством народа и гостей ближнего и дальнего зарубежья в доступном месте — в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны». Могилевским музейщикам, по словам Л.Кондратьевой, пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить самобытную реликвию на исторической родине.

Так что стол с секретом работы Якова Орлова сегодня может увидеть любой желающий — в краеведческом музее, неподалеку от тех мест, где и происходили все описываемые события. Благо и секреты его стали явью.

В этом мне видится немалый исторический и смысл, и символ.