Жаль, что я не режиссер, снял бы клип. Озвучил бы его песнями и военными маршами...
Там, где стоят зеленые контейнеры с мусором, недавно я увидел старый коричневый чемодан. Рядом — две елки, три поломанных табурета, продавленное кресло, торшер с порванным абажуром, выпотрошенная стиральная машина. Елочки выглядели удивленными. Как так, еще совсем недавно они были нарядные, мигали огоньками праздничной гирлянды, поблескивали игрушками. Да и чемодан наверняка не верил, что жизнь его завершена. Он лежал на снегу вопросительно открытый и словно просил разъяснить, как он здесь оказался.
Многие вещи переживают своих хозяев, и чемоданы не исключение. Хозяева редко расстаются с ними по своей воле. Я узнал этот темно–коричневый, цвета обжаренных кофейных зерен, некогда форсистый, под стать своему молодому хозяину, небольшой чемодан. Сделали его в Германии, а точнее, в ГДР, в городе Лейпциге. А вот купил его молодой капитан–артиллерист в Потсдаме в 1947 году. С пустым чемоданом капитан шагал по улице. Нес его в левой руке, а правой время от времени отдавал честь встречавшимся на пути офицерам. Было капитану тогда двадцать три года и два месяца. За плечами три года войны, ранение, контузия, два ордена, четыре медали, в душе — ощущение счастья, что остался жив.
В комнате со спартанским интерьером — кровать, тумбочка, стол, табурет, шкаф, ах да, еще пепельница на столе — капитан опустил чемодан на кровать, раскрыл и аккуратно сложил в него содержимое рыжего видавшего виды брезентового сидора. Большую стопку писем, перевязанную лохматым шпагатом. Пачку фотографий, новые погоны, две чистые пары нательного белья, хромовые сапоги, две газеты, в которых был его портрет, блокнот, линейку, три конверта, фляжку, два куска мыла и теплые перчатки... Закрыл замочки и бережно задвинул чемодан под кровать. Поправил одеяло и, подойдя к окну, закурил...
Из Германии чемодан переехал в Венгрию, там задержался на полгода, а затем осел в военном городке в Польше. Он привык, что его бросают в кабину и кузов грузовика, в самолет, заталкивают на верхнюю полку вагона. Он привык к палящему солнцу, к дождю, снегу и ветру. Привык, что на нем сидят, выпивают, играют в карты. Он стойко переносил все тяготы военной жизни своего хозяина. В Москве комплект капитанских погон сменили погоны майора. И новая фуражка поселилась в чемодане. А еще в нем появился портрет кучерявой женщины с ребенком на руках. Под фотографией лежала пухлая пачка бледных разноцветных облигаций разного достоинства, а на самом дне — несколько грамот с профилями вождей. Пахло в чемодане мужским одеколоном «Шипр», мылом, гуталином и шоколадом. Да, еще блестящий плоский фонарик с цветными стеклами и бритва в футляре почти всегда лежали на комплекте чистого белья.
Потом Дальний Восток, город Чита. Там часто хозяин хватал чемоданчик за ручку и бросал в кабину военного УАЗа, отдавая приказы подчиненным.
Однажды чемодан забыли на аэродроме. Хозяин поставил его на землю, закурил, разговаривая с приятелем–майором. Закрутились винты у вертолета, летчик закричал, торопя офицеров. Они побежали, а чемодан остался на колючей скошенной траве. Хозяин вспомнил о нем, когда уже ревел двигатель, а лопасти винта стали невидимы. Он вернулся, схватил, тугой вихрь сорвал фуражку. Она покатилась по аэродрому. Майор замер на пару мгновений, выругался, но поднимать фуражку не стал. И чемодан понял, когда вертолет оторвался от земли, что он дорог, нужен и его ценят.
Затем Свердловск, потом Борисов. Погоны с двумя звездами сменили погоны с тремя. И, наконец, в семидесятом году, Минск.
Последнее, что хранил коричневый потертый чемодан в темноте антресолей — хрупкие елочные игрушки: шарики, сосульки, пестрый дождик, похожий на блестящие стружки... Один из замочков давно не работал, а второй открывался плохо. Да и нужды открывать его не было. И дети, и внуки давно выросли. Жили отдельно от старого полковника. В гости приходили нечасто. А старик на антресоли не заглядывал.
Квартиру дети продали. Новые хозяева к старому чемоданчику сантиментов не испытывали, а потому рабочие, разбирая забытый хлам, вынесли его из квартиры, где начинался евроремонт... Он пролежал на снегу у железных контейнеров недолго. Его увезли на свалку за город. Вместе с елками, поломанными стульями, торшером и креслом...
Он только на три года пережил своего хозяина — ворчливого полковника–отставника, которому служил верой и правдой, стойко перенося все тяготы и невзгоды.
Жаль, что я не режиссер...
