На обычный журналистский вопрос, располагает ли временем, драматург и писатель Елена Попова ответила непривычно для нашей спешащей эпохи: «Конечно, располагаю. Не я во времени, а время во мне».
Невольно позавидовалось. На статус «свободного художника» решаются не многие, и не многим он по силам. Личность Елены Поповой, однако, вполне сочетается с этим статусом. Спектакли по ее пьесам идут в театрах Беларуси и других стран. Романы печатаются в «толстых» литературных журналах...
— В романе «Большое путешествие Малышки» вы описываете периодическую смерть современного театра... Все так безнадежно?
— Надеюсь, что нет. «Род проходит, и род приходит...» Но ситуация в нашем театре, конечно, сложная. Если в России, в Москве, в Санкт–Петербурге, имеется мощный культурный пласт, «культурное дно», ниже которого нельзя опуститься, то у нас хотя и есть талантливые люди, но понятие уровня совсем другое. Потеряны критерии. Думаю, многим деятелям нашего театра это выгодно. Потому что на этом «куликовом поле», где каждый хвалит свое, они что–то из себя представляют. Если же их поставить рядом с настоящим уровнем, они не выдержат сравнения. К сожалению, в большей степени это происходит и в литературе...
— Как вам удалось остаться незашоренной в эпоху «застоя»?
— Слава Богу, я такая была не одна. Существовало понятие «кухонная свобода». В семидесятые годы, хотя бы на уровне «болтовни», уже многое позволялось. Конечно, при советской власти закрывали у меня какие–то спектакли, не могли быть поставлены и напечатаны какие–то пьесы, первый роман, написанный еще в студенчестве, предлагали издать в Париже... Все это было в моей жизни, но мне совсем не хочется присоединяться к спекулятивному хору, к голосам, выставляющим себя большими героями, чем были на самом деле. Стыдно перед теми, кто за свою свободу действительно положил жизнь. Я всегда была честным автором, вот, наверное, и все. А за такую роскошь иногда надо немного и заплатить. Потом я училась в литературном институте. Иные посмеивались: разве можно выучиться на писателя? Конечно, нет. Никто такую цель и не ставил. Там создавалась среда, были прекрасные преподаватели, отнюдь не зашоренные люди. Ирония и культура — орудие похлеще открытых проповедей.
— Вы говорите об иллюзорности сегодняшней творческой свободы... Но ведь ее очень активно декларируют. Создается впечатление, что дозволено все...
— Все зависит от дарования, от глубины и широты личности. Да простят меня поклонники Набокова, но мне кажется, он написал «Лолиту» в расчете на успех. Без «Лолиты» со всеми остальными своими вещами не прорвался бы он к мировой славе и соответственно к коммерческому успеху.
— Но сегодня все этим руководствуются и не скрывают особенно...
— Мы вспомнили очень крупную фигуру — Набокова. Возьмем попроще. Сорокин. Если убрать у него всю его «клубничку», останется нормальный, довольно средний писатель. Но пусть будет и он. Пусть будет и Донцова, которую читают и которой утешаются миллионы. Ее вещи трудно отнести к серьезной литературе, да и зачем.
— Но сейчас — шоуцентрическая, а не литературоцентрическая культура, и вот на остров в шоу «Последний герой» едет известный писатель Виктор Ерофеев...
— Не могу сказать, что осуждаю шоуменство. Татьяна Толстая вон тоже ведет разные шоу. Это просто участие в жизни. Порой писателю это необходимо, даже в таком виде. Есть в этом и момент просветительства, когда мы видим на экране более интеллектуально состоятельную личность, чем обычный ведущий.
— В контексте Беларуси, кстати, я была бы только «за», если бы появились известные белорусские писатели–«шоумены»... А что вы думаете о тех упреках, которые шлют в адрес нашей литературы, насчет того, что не создан образ современного положительного героя?
— Вспоминаю образы современной мировой литературы... Что их объединяет? Думаю, человечность. Этим они резко отличаются от одноцветных, плоских, хрестоматийных идолов советской эпохи. Это все–таки примитивная постановка вопроса, согласитесь... Что, опять Павел Корчагин? Разве сегодняшнего молодого человека заставишь принять какую–то занафталиненную фигуру в качестве идеала? Он найдет себе других кумиров. Возможно, таких как Цой и иже с ним. Вопрос открыт. Потом у нас есть не менее важная проблема: поставщики этих образов — писатели. Не будем говорить, какие они, — великие или малые, но живется им тяжело, гонорары мизерные. Писателей не должно втаптывать в грязь. Ведь сегодня их не уважают, они теряют значимость. Требуйте от них уровень, но если они допущены, дайте им жить, не унижайте нищетой, не ставьте под удар такое понятие, как культура. Тем более когда она просто гибнет, как «плывущий» корабль Феллини.
— Но пришла новая генерация писателей, молодых, которые владеют несколькими языками, живут в Интернете, не ждут ни от кого помощи и учатся выживать на литературном рынке.
— Не знаю, как сегодня выживать молодому писателю. Если парень пишет роман, на это нужно затратить минимум полгода, год. Если он получит за него 300 долларов в журнале «Неман», чем он будет кормить семью? Значит, он будет писать его по ночам, а днем работать. Не так–то это просто, из года в год. Если государство хочет иметь свое искусство — театр, литературу, кино, конкурентное в мире, то должно поддерживать его так же, как спорт. Причем делать это компетентно, одаряя способных и усмиряя оголтелое корыстолюбие бесталанных.
— У вас случается «жизнетворчество», о котором говорил Брюсов?
— Этим увлекались европейские романтики Серебряного века, столько было трагических судеб... Нет, моя человеческая судьба, конечно, зависит от литературной, но совершенно не тождественна ей. Другое дело, что я была живым и любознательным человеком, в девятнадцать лет уехала из дому в Сургут, на север Тюменской области, облетала эту область на самолетах и вертолетах, работала и журналистом, и уборщицей... Много куда меня заносило.
— Но разве это не попытка жизнетворчества, приобретения экстремального опыта, который, как некоторые считают, необходим писателю?
— Возможно. Только я не использовала этот опыт, в сущности, никогда не писала о себе. Для меня литература всегда была неким параллельным миром. Житие человеческое, увиденное и понятое моим внутренним зрением. Что пережил Пруст в обитой пробковым деревом комнате? Главное, соответствовать самому себе. Опыт зависит еще и от глубины восприятия. Кто–то смерть близкого воспринимает спокойно, а есть люди, которые гибель котенка будут оплакивать. Я отношусь к последним. Сегодня, несмотря на массовые походы в церковь, люди отучились сопереживать. Порой восхищаются: «Ой, он человек порядочный!» А ведь это норма, особенно в среде интеллигенции. Что такое интеллигенция? Это наиболее просвещенная, образованная часть общества, но главное, подчеркиваю, идущая по пути личного самосовершенствования.
— Литература должна сыграть свою роль в этом самовоспитании?
— Конечно.
— Каким образом, если дети не хотят читать?
— Они будут читать... Но только то, что им интересно. Не надо насилия. Вспомните, как начинается «Война и мир» Толстого... Как может современный юноша или девушка читать с интересом страницы описания салона Анны Павловны Шерер? Да ведь мы переживаем революцию... Мы еще даже не поняли, до какой степени это так. Интернет, мобильная связь, невиданное информационное единство мира. Может быть, на этом фоне вырастет совсем другая культура. Главное, чтобы дети вырастали не жлобами.
— Какие ваши личные творческие итоги ушедшего года?
— Мою пьесу поставил режиссер Виталий Барковский в Витебске, в академическом театре имени Якуба Коласа. Другой спектакль, «Маленький мир», поставила в Молодечно режиссер Алла Полухина, ученица Товстоногова. Пьеса «Муж для Поэтессы» вышла в сборнике зарубежных пьес в Японии, соответственно на японском языке, пьесу «Завтрак на траве» перевели на польский. В двух журналах напечатан роман «Пузырек воздуха в кипящем котле». Больше года работаю над новым романом... Мой выбор давно сделан.
Фото Юрия Иванова.
