И стало как–то странно и тоскливо...
Десятого января этого года, совсем недавно, мы сидели с Владимиром Кожухом в его мастерской и смеялись, вспоминая лучшее из нашего студенческого прошлого, случайные встречи, его работы, удивившие меня. Говорили о детстве и юности, о грибах и их непередаваемом запахе, о непостижимости живописи, учителях и друзьях. Много–много о чем. В мастерской было светло, но прохладно, а потому большие чашки с кофе мы держали в ладонях, грея озябшие руки.Художников много, но хороших мало, их все знают. Директор музея Владимир Прокопцов, словно его ударили наотмашь, ходил бледный, что–то пытался говорить, а если улыбался, то как–то мучительно. Его пошатывало. И Рыгор Ситница кусал губы и выглядел растерянным. Да и прочие гости–зрители как–то сникли. Вот поют, свистят в летнем саду птицы, а потом что–то происходит невидимое в природе — и они смолкают. Многие если и переговаривались на выставке, то шепотом.
И я пошел от работ Шагала к картине Владимира Кожуха. Стоял перед ней, злясь на себя самого, думая о несправедливости жизни и о том, что мы странно устроены. Пока художник жив, как–то неудобно восхищаться и признаваться ему, что он очень хороший и настоящий. Возможно, что и самый лучший... Что ты давно следишь за его творчеством, радуясь встрече с каждым новым холстом. И не так важно, что изображено: белорусский пейзаж, натюрморт с цветами или портрет... При жизни постеснялся, боясь неизвестно чего, а теперь, когда его не стало, — поздно и бессмысленно произносить красивые слова. Хороший художник меня не услышит.
Мы часто встречались с Володей на улице у кинотеатра «Октябрь». Наши пути пересекались. Стояли и говорили о всяких пустяках, избегая серьезных тем. Могли заговорить об облаках и синем небе, о книге в моих или его руках. О том, что время летит быстро–быстро, как те же белые облака в ветреный день. Как–то осенью — не этой, прошлой — он вдруг заговорил о грибах. Я тут же заметил, что не знаю никого, кто хорошо написал бы грибы. Володя улыбнулся, хмыкнул в бороду и признался, что уже целый месяц «малюе» рыжие лисички, что он и собирать их любит, а еще больше писать. А потом на прощание заметил, что действительно сложно написать грибы так, чтобы чувствовался грибной дух.
Этой зимой, когда мы грелись кофе в мастерской, он вспомнил давний разговор о грибах и, чуть стесняясь, стал показывать серию небольших натюрмортов с рыжими лисичками. Он ставил небольшие холсты и картонки у стены. Некоторые были не закончены. Но самое удивительное то, что вдруг, перебив городской запах кофе, по холодной мастерской поплыл терпкий аромат осеннего леса и грибов. Запахло мокрыми листьями, деревьями, травой. Я посмотрел на свои руки, мне показалось, что пальцы пахнут грибами, а потом на художника. «Как ты это делаешь, Володя?» — прозвучал мой вопрос. Кожух пожал плечами, смешно потер ладонь о ладонь, словно частички грибов стряхивая, улыбнулся: «Люблю я их... Кажется, получились лисички... А знаешь, их хорошо писать еще и потому, что они, как в детстве, снятся».
В воскресенье, когда вышел из собора Петра и Павла, где отпевали Владимира Кожуха, и городские голуби разлетелись из–под ног, то подумал, что на том свете хороших художников куда больше, чем на этом. И всегда так будет. Но эта простая и обнадеживающая мысль совсем не обрадовала.
ladzimir@tut.by
