Правда о "Бернском инциденте"

Тайные переговоры. Известно, что сепаратные переговоры велись представителями США и Англии с эсэсовским генералом Карлом Вольфом (операция «Санрайз-Кроссворд»). Начались они не в марте 1945 года (как это лицемерно сообщили западные союзники советскому правительству), а гораздо раньше. Встрече с Вольфом предшествовала длительная история тайных контактов резидентов американской и английской разведок с представителями секретных служб Третьего рейха, а также высшего командования вермахта и СС. Как свидетельствует один из историков американской разведки, в ходе этих контактов речь шла о «спасении западной цивилизации» путем открытия фронта перед наступающими англо-американскими войсками и о заключении перемирия с союзниками «за вычетом Советов». Контакты начались еще в декабре 1944 года, а затем директор управления стратегических служб (УСС) Донован в специальном меморандуме от 26 февраля 1945 года доложил об этом высшему командованию американской армии. О контактах знали генерал Маршалл и адмирал Леги. Знал ли о них Рузвельт? Почти со стопроцентной уверенностью можно сказать, что знал. Без санкции президента генерал не мог 27 февраля исчезнуть из Вашингтона и внезапно оказаться на европейском театре военных действий. Как ни странно, но об истории контактов с генералом Вольфом дневники лиц ближайшего окружения Рузвельта — Леги, Xассета, Талли — не содержат ни строчки... Первая реакция советского правительства на поступившую 12 марта из Вашингтона и Лондона информацию о контактах в Берне (в действительности они проходили в Лугано, Цюрихе и Асконе) была спокойной. СССР принял ее к сведению и лишь поставил совершенно логичное условие: участие советских представителей в обсуждении вопросов капитуляции вермахта в Северной Италии. Условие, которое показалось логичным даже Черчиллю! Логичным, если бы речь шла только о капитуляции... Однако вдруг началась непонятная (на первый взгляд) эскалация конфликта. Из Вашингтона и Лондона в Москву направляются новые, совершенно неубедительные объяснения, а советское предложение немедленно отвергается. На Рузвельта «давят» посол США в СССР Гарриман и глава военной миссии в Москве Дин. Последний вообще утверждает, что на заключительной стадии войны для Соединенных Штатов вопрос о военном сотрудничестве с Советским Союзом не является жизненно важным. Леги и Маршалл предлагают другой ход: заявить, что переговоры ведутся вокруг чисто военных, а не политических проблем, а потому-де не подлежат согласованию с Москвой. Рузвельту эта аргументация в тот момент могла показаться убедительной, хотя в доводах сторонников «жесткой линии» был запрятан подлог, и президент не мог не знать о нем. Но арсенал политика (таково было его давнее убеждение) не может обойтись без умения играть на неосведомленности партнера. Парадокс: в один и тот же день, 24 марта, вместе с письмом Эрлу, в котором замышляемая им антисоветская акция называлась изменой, Рузвельт направляет послание И.В.Сталину в связи с протестом советского правительства по поводу ведущихся в Швейцарии переговоров с гитлеровцами. В этом послании фактически прикрывалась антисоветская суть акции: делалась попытка умалить значение контактов и обелить их моральную сторону. Эскалация конфликта. Через несколько дней напряженное ожидание обострилось. В Уорм-Спрингс пришло новое послание от И.В.Сталина, и дело приняло неожиданно еще более неприятный оборот. Глава советского правительства отвел основной довод Рузвельта о том, что «бернские» переговоры — всего лишь обычная, сугубо предварительная и ничего не значащая «проверка» сообщений о возможности капитуляции гитлеровцев. Вопрос был поставлен в политическую плоскость, в которой на переднем плане оказывались не частности, а принципиальные моменты: уровень доверия между союзниками, нерушимость обязательств, взятых ими на себя в связи с возможными попытками гитлеровцев взорвать коалицию, и, наконец, мера секретности в делах, касающихся безопасности каждого из них. Это требовало специального обдумывания и тщательно взвешенных действий. Время подгоняло, его оставалось все меньше и меньше. Всю первую половину дня 29 марта Рузвельт провел в Белом доме в интенсивных беседах с деятелями госдепартамента, лидерами демократической и республиканской фракций конгресса, с английским послом. Главная тема бесед — состояние межсоюзнических отношений и вопросы, связанные с формулой представительства в ООН. Рабочий день был забит до отказа... Вечером Рузвельт уехал. 31 марта он получил подготовленный и законченный адмиралом Леги (совместно с генералом Маршаллом) проект ответа на письма Сталина. В нем приводилась прежняя контраргументация. Новыми были лишь два момента: упрек Советскому Союзу в чрезмерной доверчивости к «ошибочной» информации и прозрачный намек на то, что источником ее могут быть агенты Гиммлера, стремящиеся «посеять подозрения и недоверие между союзниками». Авторы проекта вставили в документ фразу и о том, что вообще «никаких переговоров о капитуляции не было». Неосторожный шаг! В Москве о сепаратных переговорах в Швейцарии знали больше, чем об этом подозревали в Вашингтоне. Ответ из Москвы не заставил себя ждать. Объяснение его резкого тона лежало на поверхности: переговоры, которые на словах отрицались, на деле продолжались полным ходом. В письме от 3 апреля И.В.Сталин не пощадил самолюбия президента. «Вы утверждаете, — было сказано в послании, — что никаких переговоров еще не было. Надо полагать, что Вас не информировали полностью... Мне понятно также молчание англичан, которые предоставляли Вам вести переписку со мной по этому неприятному вопросу, а сами продолжают молчать, хотя известно, что инициатива во всей этой истории с переговорами в Берне принадлежит англичанам». Полемика вспыхнула с новой силой. Однако антисоветская суть англо-американской интриги была ясна: с наименьшими издержками, используя готовность разуверившихся в победе деятелей Третьего рейха, открыть перед ними Западный фронт, продвинуться далеко вперед на восток и взять под свой контроль всю территорию Центральной Европы. Поворот? 5 апреля 1945 года советское правительство денонсировало советско-японский пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 года. Никому в Америке не нужно было объяснять, что это значило. В разговоре с личным секретарем Xассетом и доктором Бруэном президент признал, что это «был мужественный шаг со стороны Сталина». На своей самой короткой — 998-й по счету — пресс-конференции для горстки журналистов, аккредитованных при «малом Белом доме», Рузвельт еще раз дал понять о своей неизменно высокой оценке ялтинских договоренностей. 6 апреля президенту пришла телеграмма от посла Вайнанта из Лондона. Опираясь на свой позитивный опыт работы с советскими представителями в Европейской консультативной комиссии, Вайнант писал о готовности советской дипломатии к компромиссам. Поступившее от Сталина на другой день послание убеждало в том, что в Москве не видят проку в раздувании конфликта, коль скоро были подтверждены и зафиксированы все основные принципы совместного ведения войны против общего врага. Упомянем еще об одном документе, вероятность знакомства Рузвельта с которым весьма высока. 5 апреля Леги получил секретный доклад группы компетентных аналитиков под заголовком «О достижении согласия с Советами». Его главный постулат звучал следующим образом: «Сохранение согласия союзников в процессе ведения войны должно оставаться центральной и приоритетной целью нашей военно-политической стратегии в отношениях с Россией». Весь же доклад, включая рекомендации и приложенный проект президентского послания И.В.Сталину, по существу, был посвящен устранению кризисных последствий в отношениях между союзниками, вызванных «бернским инцидентом». Переговоры в Швейцарии, без обиняков заявлялось в докладе, породили «недоразумение такой тяжести, что нельзя жалеть усилий для его скорейшей ликвидации». Завещание президента. Наверное, в эти дни президенту хотелось еще раз проанализировать события и сделать единственно правильный шаг, позволяющий всем ведущим державам антигитлеровской коалиции собраться в Сан-Франциско и быть «на дружеской ноге»... Рузвельт принимается за текст будущей речи, которую ему предстояло произнести в день памяти Джефферсона, 13 апреля. Вот ее фрагменты: «Мы не откажемся от решимости добиваться того, чтобы на протяжении жизни наших детей не было третьей мировой войны... Мы хотим мира, прочного мира. Еще недавно могущественное, человеконенавистническое нацистское государство разваливается. Возмездие настигло и японскую военщину на ее собственной территории. Она сама напросилась на него, напав на Перл-Xарбор. Но было бы недостаточно нанести поражение нашим врагам. Мы должны идти дальше и сделать все возможное, чтобы нанести поражение сомнениям и страхам, невежеству и алчности, которые сделали возможными весь этот ужас». Финальная часть речи должна была звучать так: «Разрешите мне заверить вас, что моя рука тверда для работы, которую предстоит сделать, что я тверд в своей решимости выполнить ее, зная, что вы — миллионы и миллионы людей — присоединитесь ко мне для осуществления этой работы. Эта работа, друзья мои, делается ради мира на земле...» Не будет преувеличением сказать, что это было политическим завещанием Рузвельта. Перечитав текст, президент США уже знал, что он ответит Сталину. Отброшены были все варианты, в которых сквозил бы намек на желание продолжить «выяснение отношений». Около полудня того же 11 апреля Рузвельт передал Xассету для отправки в Москву новый собственноручно написанный им текст телеграммы Сталину. Он был лаконичен: «Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы. Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся». Это было одно из последних посланий и распоряжений Рузвельта. 12 апреля, вскоре после полудня, он внезапно почувствовал «ужасную головную боль», а затем потерял сознание. В 15 часов 55 минут президент умер от обширного кровоизлияния в мозг. Уход из жизни Рузвельта накануне исторических событий решающего значения был воспринят как тяжелая утрата всеми, кому был дорог мир на земле. Это был удар для трудного дела выработки новой философии безопасности в условиях уже проявившихся, но еще не познанных до конца глобальных факторов развития — социально-экономических, политических, национальных, военных, научно-технических. Франклин Рузвельт шел (не без противоречий с самим собой) к выработке по-своему цельной концепции послевоенного урегулирования, которая, при всех слабых сторонах, могла стать основой конструктивных действий. Он считал необходимым создание — с учетом уроков прошлого — международной организации безопасности и сохранение сотрудничества ведущих держав антигитлеровской коалиции, основанного на принципе сосуществования стран с разными социальными системами. Ключевое значение в удержании будущих международных отношений в устойчивом положении он придавал стабильному развитию советско-американских отношений. Как полезно вспомнить об этом сегодня!