О возрасте и заботе

Городские женщины о своем возрасте говорить не любят, искусно эту тему обходят, загадочно улыбаются или по–настоящему сердятся. Моя же соседка в маршрутке из Полоцка в Минск сказала спокойно, что ей скоро восемьдесят, а родилась она в сентябре сорокового. На проходе рядом с нашим сиденьем стояли пластиковое серое ведро и большая плетеная корзина. Пахло в салоне ягодами. На белой ткани, укрывавшей клубнику, уже успели проступить розовые пятнышки. Я улыбался, вдыхая ягодный аромат, напоминавший детство, лето, долгие, но быстро пролетающие каникулы со всеми детскими радостями. Поинтересовался у своей соседки: откуда она, куда везет ягоды?

Женщина на мгновение задумалась, помяла носовой платочек и бесхитростно рассказала о всей своей жизни. И не было в ее рассказе ничего выдающегося, как и чего–то такого, чего я никогда не слышал, с чем не сталкивался, но я пожалел, что нет у меня при себе диктофона, что забудутся детали, а главное, интонация и то выражение, с которым она переживала свою жизнь.

Последние, этим утром собранные, ягоды она везла детям и внукам в Минск. Ждать уже больше не могла, боялась, что пойдет дождь и испортит урожай. И сын, и дочка работают, внуки заняты, вот она и решила самостоятельно доставить клубнику в столицу. Она бы и больше привезла, да тяжело нести до шоссе...

Из современных вещей у моей собеседницы был лишь старенький мобильник, подарок внука, кажется, Виталика. На коленях она держала старенькую сумочку, наверное, приобретенную лет сорок назад. Время от времени набирала номера, но абоненты были недоступны, и она начинала волноваться. Прятала мобильник в сумочку и вытирала платочком уголки глаз. Руки у нее, как и лицо, были темные, морщинистые, словно корни дерева...

Про свое раннее детство, припавшее на войну, она рассказала быстро. Убегали от карателей, мать несла ее на руках, тащила волоком через болото, ели траву... Их хату спалили, но повезло, осталась большая пуня. Отец сложил печку, постелил пол. В ней и жила вся семья. Да, в болоте, когда от немцев убегали, утонула сестра. Родители ее искали–искали, да не нашли. А была сестра красивая и работящая... И после войны долго еще жили голодно и очень бедно. Правда, не они одни, все тогда так жили. Пошла в школу. Ходить надо было за три километра, а обуть нечего. Так и бегали через лес и поле босиком, даже по снегу... Окончила семь классов и пошла в колхоз работать, ферму только открыли. Вставать приходилось в четыре утра, чтобы успеть подоить коров. И так день за днем. Доили руками. «Вот этими», — она повернула свои большие руки ладонями вверх и вздохнула.

В пятьдесят девятом встретила своего человека, и свадьбу сыграли. Муж работал трактористом. Начали свой дом строить, когда уже сын родился. Все, что зарабатывали, уходило на стройку. Дом получился большущий, она и теперь в нем живет. Только вот деревня стала маленькая. Постепенно старики умирали, а молодежь уезжала: в Витебск, Полоцк, Минск, Ленинград... Теперь в деревне семь дворов, а после войны было почти пятьдесят. Муж был хороший, жалел ее, пил, но мало, по праздникам. Работал, все умел делать. Да не пожил... Он на тракторе удобрения развозил, рассыпал по полям. Отравился. Дышать не мог, так горло болело. Она старалась его вылечить, и травами пробовала, и святой водой, но пришлось операцию сделать и вставить в горло трубку. Муж после этого говорил тихо–тихо и очень задыхался. Перед смертью сказал, чтобы дом она ни в коем случае не продавала, ведь они вместе его построили... «Мог бы и сейчас жить — здоровый был очень, да болезнь его одолела... Уже двадцать лет я одна. Привыкла. Только вот зимой плохо, когда все дороги заметает. Телевизор гляжу, к соседкам хожу. Сидим и молодость вспоминаем...», — женщина улыбнулась, да от ее невеселой улыбки морщин на лице стало еще больше.

Она опять принялась звонить детям и расстроилась. Абоненты снова оказались недоступны. Я уже стал думать, как ей помочь.

«Дети в деревню приезжают, но редко. У них работа, а у внуков учеба. Да и делать им в деревне нечего — скучно. Молодежи–то совсем нет. Лет через десять и деревни не будет... А мне в городе все чужое, даже не знаю, что там делать... А главное, мне очень дом жалко оставлять. Пять лет назад заболела, в больнице в Минске лежала, так чуть дождалась, когда сын завезет в родную хату... Приехала и расплакалась — так все дома хорошо и понятно. Хожу из комнаты в комнату, все руками трогаю, и плачу, как дитя... Даже кота на руки взяла. А что — родная душа...» — сказала и опять взялась набирать длинные номера.

На остановке «Борисовский тракт» маршрутка остановилась. Телефон моей пожилой спутницы молчал. Она расстроилась, как–то сжалась, но держалась. Корзина с клубникой была тяжелая.

И тут, когда мы стояли и думали, что предпринять, подбежал мужчина в расстегнутой ветровке. Оказалось, это ее сын. Он схватил ведро и корзину, виновато сообщил, что его мобильник разрядился, что зря она ягоды из деревни тащила, что купить дешевле будет, и заспешил к легковым машинам, стоящим чуть впереди.

Вроде чужая жизнь. Вроде обычная история про последние ягоды...