Мой маленький семнадцатилетний друг, сын приятельницы, глупый глупыш и новоиспеченный первокурсник столичного вуза вздыхает:
— Одни провинциалки в группе...
— А ты кто? — интересуюсь.
— Я житель города Минска.
Смотрю в пустые зеленые глаза, там кучка незрелых мыслей сбилась в колтун прямо как кудрявый чуб. Треплю Славку по голове:
— Ты — дурак, маленький.
— А че?
— Вот именно.
Хохочем. Я вспоминаю, как поступала в московское театральное училище, мне посоветовали избавляться потихоньку от певучего провинциального акцента. Мне! Жительнице столичного города Минска. А потом подружка — коренная москвичка, делавшая карьеру модели, жаловалась, что самое сложное в Лондонах, Парижах да Нью–Йорках отряхнуть с себя пыль российских дорог. Интересно, это уже финиш или те, кого мама с папой везли из роддома в двухъярусном красном автобусе, тоже куда–то «понаехали»?
«Провинциальность» — слово премилое, только попало оно в плохое противостояние «столичности». И вот уже ни запах трав, ни вкус родниковой воды не затмят того яркого желания свалить из деревни, которое с 1926 по 1982 год передвинуло миллионы советских сельских жителей в городки, города и мегаполисы.
— Все самое лучшее в городе, але ж я ужо старая, — вздыхала моя бабуля и шла косить траву.
Я обожала этот запах. Смотрела, как лихо она управляется с зарослями, и мысли не было, что это тяжело. В городе летом плавился асфальт, а здесь, в деревне, из коровы лилось теплое молоко и сыпались с деревьев сливы. Именно так, мне казалось, что здесь, в деревне, все делается само собой. И само по себе — хорошо! Я мечтала пойти учиться в сельскую школу. Там шлепали по попе. В городе смотрели строго и мстительно обещали исключить из пионерской организации. Приходилось бояться. Лучше б побили. Как–то ближе к осени я попросила родителей не забирать меня от бабушки.
— Ты что?! Совсем рехнулась, не представляешь, что там за жизнь...
Мои папа с мамой «понаехали». С маленькими чемоданчиками, бились за место под городским солнцем, ждали квартиру в столичном районе. Гордились новой пропиской. Внесли манатки и меня.
— Ты родилась в городе Минске, в роддоме на улице Володарского, — с гордостью докладывала мама.
Это все передается, чувствуется, со временем я стала делить людей на городских и деревенских.
— Колхозница!
Это было обидно, хотя после такого «обзывательства» кто–то обязательно добавлял:
— Колхозники нас кормят!
Но это было абстрактно, потому что молоко приезжало в круглом баке автомобиля минского молокозавода, а хлеб пекся на минском хлебокомбинате. И точка.
Провинциальность в том негативном контексте, которым слово это наделили... сами провинциалы, — вещь в себе. Существует, питаясь местечковой ментальностью. Пишу, а в голове все всплывают эпизоды из фильма «Любовь и голуби»:
— Людк, а Людк, тьфу, деревня!
Отличная кинолента, хорошая тема. Старая, как большие города.
Давно уже я не вижу в людях разницы по географическому признаку. Наблюдаю лишь культурные особенности, целостность личности. Насколько человек спокоен, гармоничен, компетентен в своей области — будь то материнство или юриспруденция. Только это.
А... Ну, еще вижу, что Славка хотя и дурак, но это по молодости. И влюбится, может... И женится. На какой–нибудь однокурснице. А че?
Т.С.
sulimovna@rambler.ru
Советская Белоруссия № 169 (24799). Пятница, 4 сентября 2015
