Битва за Москву, Сталинградская битва, Курская дуга, освобождение Киева, прорыв блокады Ленинграда, Бобруйский котел... Радист 54-й авиационной Орловской гвардейской дивизии авиации дальнего действия Павел Рыжковский успел повоевать везде. События с 22 июня 1941-го по 9 мая 1945-го запечатлелись в его памяти словно в кинохронике: может, и хотел бы забыть страшное прошлое, да не забываются имена погибших друзей, напоминают о тех страшных годах медали за мужество, фотографии, письма...
“До войны успел закончить полковую военную школу и получил специальность радиста-авиатора, – рассказывает Павел Иванович. – Летал на бомбардировщике ТБ-3. Вспоминаю свое боевое крещение: тогда наш бомбардировщик подожгли, времени прыгать с парашютом не было. Самолет терял высоту, а экипажу из одиннадцати человек оставалось только мысленно прощаться с жизнью. “Вот и повоевали!” – думал каждый из нас. Выпрыгивали из машины без парашюта, когда до земли оставались считанные метры. Выжить не надеялись. Но когда пришел в себя и понял, что могу двигаться и даже что-то соображаю, тогда-то и сказал сам себе: “Вот теперь я точно знаю, что вернусь с этой войны живым!”
Дни в то страшное время не тянулись – летели, словно сегодня кадры кинохроники. “Зимы в те годы стояли суровые, не чета нынешним. Вышедших освежиться девчат иногда находили по клоку волос, торчавших из сугробов величиной в человеческий рост! Откапывали, тормошили, чтобы отогреть, привести в чувство...” Из Сталинграда – в Мичуринск, потом – Курская битва, затем авиационную дивизию перебрасывают в Конотоп, где бравые ребята встречаются с полком Валентины Гризодубовой...
Осенью 1943-го началась операция по снятию блокады Ленинграда. Бомбили Хельсинки, чтобы заставить Финляндию выйти из войны. А с января по февраль 1944 здесь же, в Ленинграде, проводили заслуженный отпуск, долго бродили по изменившимся до неузнаваемости улицам гордого даже в своем поражении города на Неве. Останавливались на ночлег в пустых квартирах – их после 900 дней блокады в Ленинграде было очень много...
“Я часто просматриваю военные фильмы. “Женя, Женечка и Катюша”, “Чистое небо”, “В бой идут одни старики”, “Аты-баты, шли солдаты”. Многие ругают эти картины за слишком уж идеализированное представление о четырех годах Великой Отечественной. Но я знаю, я помню, что все было именно так. Горе от потери однополчан, близких друзей и талантливых командиров лишь сплачивало рядовых и офицеров. А ежеминутная угроза жизни заставляла ценить каждое мгновение, которое провел на земле. Когда немецкие самолеты бомбили полуразрушенные города и любой снаряд мог угодить в укрытие, где пережидали небесную атаку солдаты, происходила существенная переоценка ценностей. Получил очередное ранение? Не беда, выживу. Где наша не пропадала?! Зато помню, как переживал, что не смог посетить родные места в Петрилово, когда закончилась резня в Бобруйском котле... Мы умели поддержать друг друга в трудную минуту, умели и веселиться. Не буду врать, что однополчане рвались в бой с именем Сталина, но именно за Родину шли и в огонь, и в воду. Тогда понятие Отчизна для каждого было святым. Мой отец, не доживший до конца войны, не раз повторял: запомни, сынок, лучше сто раз поклониться своему, чем один раз – чужому!”
Был в биографии Павла Ивановича интересный случай, когда ему довелось общаться и с пленными приближенными фюрера, и с родным сыном генералиссимуса. “Приобщился к власти, так сказать!” – смеется, вспоминая те свои впечатления, мой собеседник. И дальше рассказывает: взятые в плен немецкие генералы охотно шли на общение с русскими солдатами. “Во всех своих несчастьях, в навязывании фашистской идеологии и в проигранной войне – а в 1944 году уже многие из наших противников понимали, что победа будет на стороне Красной Армии – эти клаусы и михели винили только своего Адольфа. Объясняли, что Гитлер втянул их в войну, которая им была не нужна, обманул, предал... Поверженные, они выглядели жалко... Что же касается знакомства с Василием Иосифовичем, то закончивший войну 24-летним генералом сын Сталина лично инспектировал нашу дивизию. Нормальный человек, храбрый офицер. И ни капли гонора! У всех наших он оставил о себе хорошие воспоминания...”
О прошлом Павел Иванович рассуждает философски. Немецких солдат уважает за умение воевать. “В чем их винить? Они исполняли приказы командования, солдат не должен рассуждать, солдат должен действовать”. Хмурит брови и тихо клянет врагов только за то, что они творили с мирным населением. “Война есть война, но зачем же опускаться до откровенного бандитизма?! Я тоже был на захваченной советскими войсками территории в немецком городке Шпраттау, но никому из наших ребят не пришло в голову измываться над немецкими женщинами, детьми и стариками. Зато репутация у нас была, по всей видимости, впечатляющая. Немцы судили о русских (так они называли нас всех – и белорусов, и украинцев, и молдован) по себе. Прятавшиеся в подвалах домов семейства прикрывались от нас руками и молили о пощаде, а потом словно не верили, что все закончилось благополучно и красноармейцы ушли, прихватив с собой разве только еду и стакан воды...”
На Германию ветеран войны Рыжковский зла не затаил, потому и с пониманием отнесся к тому, что много лет спустя любимая внучка Жанна уехала туда с мужем на постоянное местожительство. “Она рассказывает, как ухаживают немцы за могилами советских солдат, которых, увы, слишком много на земле бывшего Третьего рейха. Этот народ нашел в себе силы и мудрость признать исторические ошибки. И я иногда думаю: дай Бог, чтобы эти страшные события научили всех нас – и стариков, и, главное, молодежь – превыше всего ценить мир и согласие. Слишком высокую цену заплатили мы за мир, за право дышать свободно...”
