Фильм вышел уже после смерти режиссера и рассказывает о последних годах жизни Владислава Стржеминского. Времени, когда сам молодой Вайда учился в Лодзи, где жил художник. «К сожалению, никогда с ним не встретился. Укоряю себя за это. Держал, однако, в руках его «Теорию видения», которая тогда готовилась к печати. В нашей кинематографической школе появлялись ученики художника, которым нужна была помощь для репродукций эскизов Стржеминского, размещаемых в книге. Готовили им увеличенные изображения его набросков и картин».
Вероятно, Вайда, выбирая для фильма фрагмент из жизни Стржеминского, руководствовался в том числе и этими сентиментальными воспоминаниями. Для нас куда интереснее молодость одного из пионеров авангарда, малоизученная, овеянная тайнами и противоречивыми фактами. Привычную биографию художника, известную по книге воспоминаний его дочери Ники, нарушила свежая публикация Ивоны Любы и Эвы Павлины Вавер «Владислав Стржеминский. Всегда в Авангарде». Книга вышла благодаря усилиям музея искусства в Лодзи, который своим появлением в 1930 году обязан хлопотам самого Стржеминского. На основании документов, найденных в том числе и в российских архивах, авторский дуэт пытается по–новому взглянуть на первый этап жизни будущего художника, когда юный Владя отправился из родного Минска в московское кадетское училище, в большой мир накануне большой войны.
Город детства. Семья Стржеминских жила в доме недалеко от Свислочи с типичным для губернского Минска красивым садом, о котором художник не раз рассказывал своей дочери. Родители Владислава обвенчались в минском костеле и вели спокойную жизнь обеспеченных горожан рубежа ХIХ и ХХ века. Военную карьеру сыну определил отец Максимиллиан Стржеминский — кадровый офицер, дослужившийся до звания подполковника. За свои армейские заслуги он мог выбрать для сына элитный кадетский корпус, бесплатное образование.
Характер Владислава вполне соответствовал отцовскому выбору. За кадетским корпусом последовала учеба в престижном Николаевском инженерном училище в Петербурге. Окончив которое Стржеминский–младший сразу попал в мясорубку войны.
Жизнь в окопах Первой мировой. На солдат, мало чего видевших в своей жизни, обрушилась страшная мощь самого современного на тот момент оружия. Смерть, летящая с неба в виде снарядов дальней артиллерии или авиационных бомб, химические атаки, надвигающиеся мрачного цвета облаками... Обгорелые пни вместо зеленых деревьев, траншеи вместо засеянных полей, бетонные доты вместо жилых домов. Способы умерщвления людей оказались неожиданными и зловещими. Реальность великой, всеохватывающей войны казалась полным абсурдом. Не хватало слов, понятий для осмысления увиденного, выражения пережитых чувств — так вспоминали об ужасе современники. Возможно, именно эти свежие впечатления и станут двигателем новых направлений в искусстве. Картины увиденного и пережитого на фронте молодым подпоручиком и его ровесниками потом найдут отражение в литературных записках Стржеминского «Роман»: «...он двинулся на фронт, и скоро случайная зенитная ракета оторвала ему часть головы. Холодная желтая, словно шафрановая, рука, твердела, превращаясь в серую воду смерти — держа своими тремя оставшимися пальцами мерзлую часть земли на этой заснеженной пустоши». Цвета войны, которую Владислав Стржеминский пережил в крепости Осовец под Белостоком и в окопах среди белорусских болот, навсегда остались с ним.
Короткая военная служба изобиловала героическими моментами. Владислав не просто стал рядовым участником события известного в историографии как «Атака мертвецов», но и непосредственно возглавил это шальное контрнаступление наглотавшихся распыленного ядовитого хлора российских солдат на немецкие позиции. Ротный журнал отмечал: «В конце этой лихой атаки подпоручик Котлинский был смертельно ранен и передал командование 13–й ротой подпоручику 2–й Осовецкой саперной роты Стрежеминскому (так в оригинале. — Прим. А.Б.), который завершил и окончил столь славно начатое подпоручиком Котлинским дело».
За этот эпизод обороны крепости Осовец 25 июля 1915 года Владислав Стржеминский был награжден Георгиевским оружием. Спустя три недели, как отмечают исследователи его жизни, молодой подпоручик был отмечен за другой героический поступок. Усилиями Стржеминского был уничтожен железнодорожный мост. А еще через год в мае 1916 года будет подписан указ о награждении его орденом Святого Георгия 4–й степени.
Этот май разделит жизнь Владислава фактически на две жизни. Жизнь смелого офицера навсегда останется в окопах под Першаем, а в московском госпитале имени Прохорова начнется жизнь неутомимого художника. Среди непосредственных обстоятельств этого перелома судьбы есть несколько версий. В личном деле сухая констатация факта, что Владислав Стржеминский 11 мая 1916 года был эвакуирован в госпиталь 57–й пехотной дивизии. Дочь в своих воспоминаниях рассказывает о случайном взрыве гранаты, выпавшей из рук сослуживца в окопе. По другим данным, в траншею, где находился взвод Стржеминского, попал один из немецких минометных снарядов. Какой истории верить? Первой, второй? Несчастные случаи, подобные описанному дочерью, действительно не всегда попадают в официальные рапорты, часто оставаясь лишь на устах непосредственных участников и свидетелей. А разве можно героически пережитое в Осовце химическое поражение организма ограничить симптомами одного дня? Это будет уже третья версия, которую выдвигают в том числе Ивона Люба и Эва Вавер. Истинные подробности истории мы, наверное, уже и не узнаем.
Вилейка. Здание бывшей гимназии, где работал художник, и мемориальная композиция, которая сделана на основе рисунков цикла «Западная Беларусь». Фото Александра БУДАЯПолитические потрясения 1917 года Стржеминский встречает инвалидом на больничной койке. Нет правой ноги, левой руки по локоть, поврежден правый глаз... Месяцы лечения, а все попытки пристроить протезы — безуспешны. Молодой организм, словно чувствуя волевой характер хозяина, отказывается принимать чужеродные предметы. Стржеминского мучают фантомные боли в ампутированных конечностях. На всю жизнь остается только один способ ходить — костыли.
Он не сломался, не искал способ существования на пенсию инвалида. Пока армии и политики решали судьбу бывшей империи, в Москве Стржеминский стремительно входит в круг художников. Знакомится с Казимиром Малевичем, Марком Шагалом... Рисует сам и руководит отделом искусства в Народном комиссариате просвещения. Спустя несколько месяцев Владислав возвращается в родной Минск, где по–прежнему жили его родители. Но в январе 1919 года умирает отец. А сам город живет недавним провозглашением БССР. Свой творческий потенциал художник использует для оформления новых революционных идей.
Сформировавшееся мнение, что лишь после тяжелого ранения и разговоров у больничной койки с будущей женой и талантливым скульптором Екатериной Кобро Стржеминский вдруг увлекся искусством, скорее красивая семейная легенда, чем реальная история. В элитарном кадетском корпусе преподавали достаточно мирных дисциплин, необходимых курсантам для общего культурного просвещения. Еще больше разнообразных знаний давало и не менее элитарное Николаевское инженерное училище. В Петербурге оно размещалось в нескольких шагах от Русского музея и Эрмитажа. Преподаватели читали курсантам основы изобразительного искусства, архитектуры, которые были необходимы при проектировании укреплений, зданий или машин. Инженерное образование, работа над фортификационными сооружениями, очевидно, окажут влияние на художественный стиль, а пылкий неутомимый характер борца позволит жить жизнью человека, не оглядывающегося постоянно на собственные увечья.
Свой первый житейский урок борьбы, несмотря на обстоятельства, Стржеминский получил еще осенью 1905 года, когда в училище вспыхнул кадетский бунт. Общее недовольство в обществе вылилось в выступления юных воспитанников против неудовлетворительного качества питания. По воспоминаниям одного из участников, 5 октября кадеты из–за «котлет» поломали парты, скамейки побили лампы, разогнали педагогов, разгромили квартиру директора корпуса и бушевали до утра.
1931 г. «Пейзаж Лодзи»
Белоруска из Зембина познакомилась со Стржеминским в Смоленске, где училась в Высших государственных художественных мастерских. В холодных помещениях перед сидевшими в пальто и валенках Стржеминский был лишен возможности впечатлять слушателей подлинниками, но его пламенные рассказы, броские новаторские определения и вера в торжество нового заряжали студентов небывалой энергией. Никому и в голову не приходило жаловаться, ныть или тем более уйти, видя перед собой азартного художника на костылях.
Узнав, что Надя «квартирует» в теплушке на вокзале, Стржеминский предложил ей переселиться в мастерские, где девушке выделили угол. Художественные знания и жизненный опыт, почерпнутый Ходасевич–Леже от общения с неутомимым Стржеминским, помогут ей осуществить мечту. Добиться признания в Париже.
С мечтой о Париже покинет СССР и сам Владислав Стржеминский вместе с женой Екатериной Корбо. Нелегально с проводником перейдут границу (каково это человеку без руки и на костылях!), но их задержит польский патруль. Они проведут несколько дней в полицейском участке. Проверка на шпионаж. А потом остановятся в Вильно, куда переехала мать Владислава. О Париже придется забыть. Все сбережения супругов и даже личные украшения Кобро ушли на оплату услуг проводника. А в доме тяжелобольная сестра Владислава.
В Вильно Стржеминский организовывает несколько выставок современного искусства, а работать уезжает в Вилейку. Здесь он преподает в местной гимназии им. Генрика Сенкевича и начинает формировать теорию нового авангардного течения — унизма. Двадцатые–тридцатые годы пролетят, и в Вилейку художник вернется в сентябре 1939 года, когда будет спасаться от наступающих на Польшу гитлеровских полчищ.
В первые месяцы советской власти Стржеминский снова преподает в местной гимназии. Создает цикл рисунков «Западная Беларусь», где легкой контурной линией отражает видимый мир и людей, словно возвращаясь к истокам своей теории. Равно как и в первые послереволюционные годы, когда новые власти не очень понимали, как руководить искусством, ему доверяют оформить на свой вкус город к первомайским праздникам. Благодаря его стараниям и идеям скромная Вилейка увидела «феерично–красочную композицию». Но вместе с тем Стржеминский осознает, что оставаться ему здесь небезопасно. Давний нелегальный переход границы и остро новаторские идеи, с которыми в искусстве и в жизни не расставался художник, вряд ли добавят ему доверия новой власти.
Благодаря немецким корням Екатерины Кобро семье удастся вернуться в Лодзь, где оставили дом и созданный усилиями музей современного искусства. Но это будет уже не жизнь, это будет бесконечная борьба за существование. Сначала в условиях немецкой оккупации, потом, после окончания войны, с чиновниками, проповедующими в искусстве исключительно идеи соцреализма. Будет еще другая война — семейная. Упреки и разрыв с женой Екатериной на глазах у дочери Ники. Затравленный обстоятельствами и борьбой с собственным непростым характером, он по–прежнему будет любим уже новым поколением своих учеников и будет до последних дней работать над книгой «Теория видения». Скончается от туберкулеза 28 декабря 1952 года, всего на год пережив жену и творческого соратника Екатерину Кобро.
В апреле 1994 года Беларусь навестила дочь художника Ника Стржеминская. Она прошла по тем местам, которые вместе с семьей покинула в 1940 году. В Вилейке несколько лет назад установили небольшую скульптурную композицию в честь теоретика авангарда. Имя художника постепенно возвращается из небытия. В следующем году будет очередная памятная дата — 125–летие со дня рождения. Но для большинства белорусов имя, жизнь и творчество Владислава Стржеминского — воина, художника и теоретика искусства — продолжают оставаться неизвестными.
«Теория видения»
В своей посмертно изданной книге Стржеминский на развитие искусства смотрит с точки зрения физиологии и социологии. Главный тезис можно охарактеризовать приблизительно так: смотреть — не то же самое, что видеть. Люди, живущие на протяжении какого–то исторического отрезка, развивают соответствующее своему времени осознание увиденного. Стало быть, поставленные перед одним и тем же объектом (картиной) средневековые крестьяне и пролетарии ХХ века смотрели бы на то же самое, но видели бы что–то иное.
