Он считает развал СССР печальным событием, готов всем желающим подарить свои заправки и доволен, что ушел из власти
Рубеж 80—90-х годов прошлого века. Огромная страна, словно неповоротливая машина после нескольких неуклюжих попыток развернуться, стала скатываться с дороги истории. Рычаги управления превратились в бессмысленные безделушки. Финал приближался с неумолимостью сорвавшегося камня. Лихорадочное нажатие на тормоз в августе 91-го лишь ускорило падение. Обреченный “остов”, покинутый водителями и пассажирами, устремился вниз. С этого момента национальные команды продолжили путь к обетованному рынку уже самостоятельно.
Развал СССР имеет много измерений. Экономическое, политическое, социальное. Здесь действовали как внутренние, так и внешние силы. Разрыв кооперационных связей, спад производства, инфляция. “Но в Беларуси цены хоть и росли, однако в магазинах всегда было что купить”, — вспоминает Вячеслав Францевич. И добавляет, что в Беларуси, несмотря на все “прелести” лихолетья, не было ни межэтнических, ни межконфессиональных конфликтов.
Вячеслав Кебич, бывший последним премьером БССР и первым — Республики Беларусь, волей судьбы оказался в центре всех событий того периода.
Он родился в крестьянской семье. “Человеком руководят нравственные устои, которые закладывают отец и мать. Меня воспитывали в строгости. Я был один из деревни, кто за пять километров ходил в школу. Хотел в этой жизни достичь самых больших вершин. За все время учебы получил только одну четверку. С медалью окончил школу, с отличием институт, в высшей партийной школе — тоже одни пятерки”, — говорит Вячеслав Францевич, сидя в своем кабинете в элегантном здании, окруженном зеленью старых минских дворов.
Сейчас он возглавляет Торгово-финансовый союз, часто перезванивается с бывшим премьер-министром России Виктором Черномырдиным, с восхищением рассказывает о рыбалке и признается, что старался никогда не отступать от своего принципа: “Честность и доброта”. “Не терплю, когда обманывают. А вот доброта со мной сыграла злую шутку. Я если кого-то выдвигал на высокую должность, мне очень жалко было этого человека понижать”.
О рынке
— Вячеслав Францевич, немало свидетельств того, что концепция перехода от социализма к рынку разрабатывалась на Западе, и ключевым ее пунктом было дробление советской империи. В большом переходе лучше двигаться автономно или держаться друг друга?
— В переломные 80-е годы я был председателем Госплана, заместителем Председателя Совмина Беларуси. Тогда в СССР задумывались щадящие перемены — отказ от тотального планирования, при котором всем предприятиям доводились жесткие задания вплоть до того, сколько кому делать иголок и ниток. Введение рыночных элементов в экономику было очевидно. В те годы в Москве группой Явлинского была разработана программа перехода к рынку за 500 дней. Но ее так и не удалось реализовать. Почему? Потому что после развала Советского Союза отсутствовала жесткая дисциплина, которая нужна для преодоления столь трудного пути. Согласно программе “500 дней”, если на каком-то этапе преобразований происходит задержка хотя бы на один день, дальше летит вся цепочка.
— То есть план, цель которого была развал СССР, был самым реалистичным?
— В 1990 году я стал премьер-министром. Поэтому о том времени могу говорить как самый непосредственный участник. И могу с высокой долей вероятности сказать, что ни Чубайс, ни Гайдар не могли разработать эту теорию перехода к рынку.
— А почему западные страны были заинтересованы в переменах на территории, как тогда говорили, одной шестой части суши?
— С экономической точки зрения им нужен был новый рынок сбыта. У них произошло перенасыщение товаров.
— СССР в частности и международный социалистический блок в целом были самодостаточными образованиями, в которых гарантировались высокие социальные стандарты. Работали предприятия, развивались кооперационные связи. Нужно ли было это все рушить?
— Бездумная смена формаций привела к тому, что огромная сильная страна за считанные годы превратилась в одну из беднейших. Остановились заводы, фабрики. Наживаемое десятилетиями имущество СССР за короткий период было разворовано, растащено.
Нельзя к рынку бежать. Почему в Польше этот процесс прошел более легко? Только потому, что у них был класс предпринимателей: в сельском хозяйстве даже в социалистические времена более половины предприятий находилось в частных руках. В сфере услуг также преобладала частная собственность. У нас же наблюдалась совершенно иная картина. Государство контролировало практически все.
Встречаясь с бывшим премьером Италии Андреотти, я в начале 90-х высказал ему мысль, что у нас есть намерение в течение года перейти к рыночным отношениям, на что услышал: если вы это сделаете, мы приедем к вам учиться. Десятилетиями, а некоторые страны столетиями шли к рынку. А есть отрасли, которые вообще нельзя приватизировать. Например, энергетику. Это кровеносная система. Даже в США энергетика находится под контролем государства. То же самое касается авиации. И, кстати, контрольный пакет акций “Рено” фактически находится у государства.
— Рыночные модели многообразны. Это видно и на примере стран СНГ. Кто-то выбрал курс “шоковой терапии”, кто-то адаптацию к новым экономическим условиям проводил более “консервативно”. Беларусь пошла по пути создания социально ориентированного государства.
— В Украине и России преобразования проходили по очень схожим сценариям. И сейчас в Украине практически все цементные заводы принадлежат иностранцам. Однако западные рекомендации приняли к действию не все республики бывшего СССР. В Средней Азии выдержал это давление Казахстан. Он сейчас развивается быстро и динамично. Там не допустили разворовывания природных богатств.
О команде
— В вашем правительстве были зарубежные советники?
— Ни одного. Я поддерживаю нынешнее руководство Беларуси, что оно не пустило Сороса в нашу страну. А как его при мне проталкивали, говорили, чтобы я дал ему возможность развивать свою деятельность! Но я понимаю одно: за каждым таким крупнейшим ученым, финансистом идет разведка. Никто к нам в гости просто так не приедет, а обязательно отхватит кусок национального пирога. Что же касается западных стратегов в области перехода к рынку, то мы и сами были, как говорится, не лыком шиты. У нас был наработан достаточно большой опыт управления народным хозяйством в рамках Советского Союза, и в советниках как таковых из-за границы мы не нуждались. К тому же мы видели негативный образ иностранных советников на примере России.
— Там их в коридорах власти было много.
— Да. Мы же вырабатывали собственную стратегию.
— Сейчас многие пишут мемуары. И в одной книжке рефреном звучит мысль, что главная ваша беда в том, что вы не смогли создать команду.
— Это вы говорите о Кравченко. Я считаю, что он прав. Объясню почему. Я ему предлагал должность зампредседателя Совмина по социальным вопросам. Но ему нужна была не эта должность, ему нужно было ездить по миру и показывать себя. Он хотел стать министром иностранных дел. И я ему эту должность предоставил. Однако ошибся. Он первый, кто предал мою команду. И, надо полагать, вывод в своих мемуарах он сделал на основе собственной судьбы. И еще, я видел недоработки своей команды, но был убежден в правильности поговорки, что коней на переправе не меняют. И третье, я не мог (почему-то никто не хочет этого понять) освободить даже председателя сельсовета. А чтобы освободить министра, мне надо было выносить это решение на Верховный Совет.
— Парламентская республика могла у нас тогда сложиться?
— Могла.
— Но вы же сами сейчас говорили, что рассредоточение власти мешало вам действовать эффективно.
— Тогда я предлагал передать часть полномочий от Верховного Совета Совету Министров. И трижды выносил это предложение на Верховный Совет, и его трижды, в том числе и коммунисты, “пробрасывали”. Боялись усиления власти. Почему в Украине в последний момент Кучма настоял на конституционных поправках о парламентской республике? Потому что он видел, какой расклад сил образовывается на политическом Олимпе. В прогнозе важно исходить из оценки личности. Если личность приходит сильная, может быть и президентская республика, а если личность слабая, тогда можно дать больше полномочий парламенту.
— Ваше время — это стык эпох. Это ломка старого и создание нового. Какова была ваша главная забота в качестве главы правительства?
— Моя главная забота была не только экономической, но и политической. Даже тогдашние оппозиционеры в своих мемуарах пишут: нам не хватило силы воли, мы побоялись захватить власть. Но я могу со стопроцентной уверенностью сказать, что никто не имел шансов захватить власть. Хотя время было действительно сложное. Политические страсти накалялись, многие трудовые коллективы во главе с директорами выходили на площадь, цены росли, даже коммунисты-депутаты, которые составляли почти абсолютное большинство в Верховном Совете, проголосовали против себя — за запрещение коммунистической партии. В эти пиковые моменты от позиции Совмина зависело многое.
Это сегодня некоторые коммунисты ходят и с гордостью показывают на лацканах значки и говорят, что они настоящие коммунисты. Я одному из таких великих “вождей”, как он себя считает, прямо сказал: ты гордо носишь свой значок, потому что сегодня гарантом стабильности является Президент. А где ты был тогда, когда громили ЦК?
— Почему у нас секретари обкомов, горкомов, райкомов не сумели, как в других республиках, возглавить новую власть?
— Беда в том, что компартия — руководящая и направляющая сила, как тогда писали, отказалась от этого руководства. И переход власти от ЦК к Советам приобрел в Беларуси почти стихийный характер.
— Причина в кадрах?
— Есть такое понятие как вождизм. Это страшная болезнь. Что произошло, например, в Средней Азии? Там первые секретари очень быстро сообразили, что на национальной идее, а по сути на национализме, они смогут “выехать”. Они действовали быстро и решительно. А как ведет себя тот, у кого развился синдром вождизма? Ему кажется, что вокруг все спокойно, он великий начальник, и как итог — он упускает момент, когда в фундаменте его правления образовывается неустранимая трещина.
Но Беларуси везло на настоящих вождей: Пономаренко, Мазуров и другие. Но на каком-то этапе все начало мельчать. И когда пришла перестройка, а затем республика обрела независимость, сильных голосов коммунистов на площадях не было слышно. Вот Позняк — выступал. Даже в газетах, которые принадлежали коммунистической партии, не было борьбы. То есть у новых руководителей не хватило силы взять на себя всю ответственность за страну. Советы также оказались не готовы к выполнению новой задачи. Они были всегда на вторых ролях и смотрели, что скажут на бюро ЦК, какую команду дадут. То есть сперва принималось решение партийными органами, а потом спускалось на представительский уровень. Первый секретарь райкома был известен каждому, а своего председателя исполкома знали не многие.
О Вискулях
— Резиденция в беловежских Вискулях останется в истории как место, где главы России, Украины и Беларуси в конце 1991 года подписали окончательный приговор СССР.
— Все произошло спонтанно. Ни Беларусь, ни Украина не были готовы к тому, что в Вискулях будет подписываться какой-то документ. Предполагалось, что лидеры трех стран соберутся обсудить политические вопросы и поохотиться.
— Сложно поверить в такую идиллию. Ведь не зря же говорят, что самая лучшая импровизация — это та, которая тщательнейшим образом подготовлена.
— Я говорю о Беларуси и Украине. Россия, конечно, ехала с твердой установкой, которую и реализовала. Мне потом министр обороны СССР Шапошников рассказал, что, когда мы были в Беловежской пуще, он зашел к Горбачеву и спросил: может, стоило бы туда послать спецназ? Но Горбачев сказал, что не надо. Так что могу предположить, что Горбачев знал, для чего Ельцин собрался в Вискули.
Кстати, при расхождении Чехии со Словакией они взяли на два года тайм-аут для выработки условий развода. Так поступали умные люди. А в СССР поступили иначе. Но и тогда еще оставался шанс сохранить наши интеграционные связи. Для этого всего-навсего не надо было быстро принимать все республики бывшего Союза в СНГ. Надо было выработать модель объединения и определенные условия, только при выполнении которых к Содружеству могли присоединиться и другие. Нам не следовало торопиться. И тогда на постсоветском пространстве появилась бы мощная структура с огромным сырьевым и интеллектуальным потенциалом. А мы сразу: давайте все опять в кучу.
— За Беловежскую пущу кто вас только не ругал. Но что могли вы реально сделать?
— Ничего.
— Могли, наверное, уйти и не участвовать в этом.
— И все.
— Но беловежские документы все равно были бы подписаны?
— Безусловно. Я, конечно, мог бы поехать поговорить с Черномырдиным или с главой Казахстана Назарбаевым. Я скажу больше: если бы Назарбаев прилетел в Беловежскую пущу, что он и хотел сделать (его в России перехватил Горбачев и самолету не разрешили взлет), то не было бы подписано это соглашение о развале СССР. Назарбаев мог это переиграть. А президент Украины Кравчук рвался сделать Украину самостийной.
— А СССР мог остаться?
— Нет.
— Почему?
— Я участник Новоогаревского процесса, когда разрабатывалась конституция обновленного СССР. После такого поведения Горбачева не могло быть никакого Союза.
— А в чем это выражалось?
— Он каждый раз, когда видел, что мы выходим на финишную прямую, тут же отправлял нас по домам: “Мы подработаем, а вы приедете и подпишете”. Через неделю мы приезжаем и видим, что все, о чем мы ранее договаривались, исчезло.
— Августовский путч 1991 года — это стечение роковых обстоятельств?
— Нет. По крайней мере Горбачев знал о его подготовке.
О Союзе
— В первые годы белорусской независимости существовало сильное “магнитное поле” между Беларусью и Россией. Что помешало тогда объединиться нашим государствам?
— В те времена я поднимал вопрос только об экономическом союзе. О политическом слиянии речи не шло. А экономический союз невозможен без единой денежной системы. Мы не только парафировали соответствующий договор, но и с тогдашним председателем Нацбанка Богданкевичем отправились в Москву на его подписание. Началась встреча. Россию представляли премьер-министр Черномырдин и глава Центробанка Геращенко. Но вдруг кто-то заходит и что-то шепчет Черномырдину. Российский премьер его выслушал и обратился к нам: давайте, мол, на минутку прервемся. А потом вывел меня из зала и говорит: “А ты знаешь, что Богданкевичу дана команда не подписывать договор”. Для меня это был просто шок. Ведь мы же с Богданкевичем ехали в поезде и говорили, что назад мы вернемся, что называется, на коне. Но, оказывается, российская разведка перехватила разговор, где Шушкевич дал команду договор не подписывать.
Никому на Западе не был нужен наш Союз с Россией, так как это был бы наглядный пример того, как советские республики на новой основе могут вновь объединиться.
О жизни после премьерства
— Вячеслав Францевич, в середине 90-х годов вы отошли от большой политики. Чем сейчас занимаетесь?
— Работаю в Торгово-финансовом союзе. Помогаем руководителям предприятий находить рынки сбыта, иностранных инвесторов, выгодных поставщиков. Я безумно доволен, что ушел из власти. Я как те игроки в преферанс, которые поехали в Сочи. Играли-играли, а перед отъездом пошли покупать подарки детям и женам и удивились: так здесь же еще есть и море. Я наконец-то увидел, что возможна личная жизнь. Будучи директором завода имени Кирова, я в семь утра был уже на заводе и лишь к ночи возвращался домой. Затем горком, обком, Госплан, Совмин. И кроме почти круглосуточной работы еще и постоянная нервотрепка, напряжение.
Сейчас у меня все иначе. Каждые выходные езжу на рыбалку. Уделяю больше времени семье. Встречаюсь со своими студенческими друзьями. Закончил писать мемуары. Книга скоро появится в магазинах. Надеюсь, она поможет людям найти ответы на многие вопросы. Там вся философия моей жизни. Даются оценки Горбачеву, Ельцину и другим.
— Если не секрет, как называется книга?
— “Искушение властью”.
— И вы сами его выдержали?
— Об этом судить не мне.
— До сих пор нередко можно услышать о ваших коттеджах, автозаправочных станциях...
— Не так давно в магазине покупал колбасу. Выбор ее, конечно, большой, но она очень дорогая. Подходит ко мне покупательница и говорит: вы такой богатый, а не можете взять себе самую лучшую. И от нее я опять услышал про заправочные станции и так далее. Не выдержал и говорю: “Покажите, какая заправочная станция моя, и я вам напишу на нее расписку”.
Я сегодня живу свободно и могу говорить то, что думаю. Неужели кто-то полагает, что если бы за мной имелись темные дела, то они бы уже до сих пор не всплыли? У меня есть квартира в Минске и небольшая дача в Крыжовке, построенная еще для матери.
Я ушел из власти и ничего с собой не взял. Так надежнее и спокойнее.
