Почему писатель-фронтовик Борис Васильев избегает счастливых финалов в своих произведениях?Автор известных произведений "А зори здесь тихие...", "В списках не значился", "Завтра была война", "Не стреляйте в белых лебедей", "Вы чье, старичье?.." не любит суетной столичной жизни и уже 30 лет почти безвыездно живет на зимней даче в дальнем Подмосковье, общаясь с миром все больше посредством телефона и Интернета. Кстати, и его новый роман называется "Глухомань". В свои 77 лет писатель остается по-военному собранным и дисциплинированным.
- Борис Львович, добрая половина вами написанного посвящена войне. У такого пристрастия есть свои особые корни?
- Я из семьи потомственных военных, и отец даже одно время обижался на меня за то, что я ушел из армии, тем самым изменив династии. Мой пращур по материнской линии, генерал-лейтенант Илья Иванович Алексеев, был героем войны 1812 года. В Эрмитаже есть его портрет работы Доу. После реставрации Кремлевского дворца, когда я с группой писателей осматривал Георгиевский зал, то впервые увидел именную доску деда, которую раньше нельзя было разглядеть. Род Алексеевых был довольно известным в XIX веке. Сын генерала Сашка Алексеев дружил с Пушкиным, его внук Василий Алексеев - со Львом Толстым, а его брат - мой дед - один из основателей кружка чайковцев. Отец - командир роты в первую мировую, заместитель командира полка в гражданскую.
- Реплика из кинофильма "Офицеры": "Есть такая профессия - Родину защищать!" - вами придумана?
- Ее, конечно, сформулировал я, но сама мысль витала в атмосфере нашей семьи.
- В детстве вы задумывались о возможной писательской судьбе?
- В нашей семье к литературе относились с уважением. Когда я был маленьким, мне читала старшая сестра. А с пяти лет уже сам начал. Родители меня готовили в школу, как в гимназию. Мама с бабушкой учили французскому, отец - немецкому. Только языки мне не очень давались. Но я потом много ездил по миру и всегда обходился без переводчиков.
Поскольку первый класс гимназии равнялся нашему четвертому, то, когда я пошел в школу, мне там нечего было делать. Я стал здорово валять дурака - отмечался и бежал гулять на улицу. Приходил только на большую перемену, потому что ученикам выдавали по кусочку хлеба. Шел 1934 год. В Смоленске, куда отца перевели в штаб и где мы осели, тогда был страшный голод. Люди умирали прямо на улицах.
- А вас сразу в четвертый класс не могли перевести?
- Не полагалось. В стране было много неграмотных, и вводить экстернат для элиты было нетактично по отношению к детям рабочих и крестьян. Чтобы не обижать. И это, наверное, правильно.
- Как на вас улица повлияла?
- Драться приходилось часто. Кастетом два передних зуба вышибли. Но у меня никакого оружия не было. Отец сказал, что защищаться я должен только кулаками: "Дерись и ничего не бойся - не убьют. Ну морду разобьют, ну зубы вышибут". Воспитание я получил довольно суровое. Отец меня так вышколил, что, когда я добровольцем пошел на фронт, армия показалась отдыхом. Я с детства был приучен к жесткому расписанию. Подъем, прием пищи, отбой - все в точно обозначенное время. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Мне потом в жизни эта выучка очень помогала. Установленный отцом регламент я и по сей день неукоснительно соблюдаю.
А на улице я дружил с беспризорниками. Они, конечно, были людьми опасными и могли запросто, "на хапок" прохожего обворовать, но мне казались дружными и смелыми ребятами. Здорово помогали в драках против больших компаний дворовой шпаны. Они, тогдашние, сильно отличаются от нынешних. Наркотиков не было. Вот только курить меня научили в 9 лет.
- Почему же вы занялись литературным трудом только после 30 лет?
- Для меня тогда посягнуть на это было все равно что сесть за один стол с Львом Николаевичем Толстым. Так я был воспитан. Да я и не собирался быть писателем. Мечтал заниматься историей. Всегда любил ее и сейчас с удовольствием в нее погружаюсь. Если бы не война, то, может, и не было бы писателя Васильева. Но я всегда читал запоем все подряд. Первое, что я сделал, очнувшись в госпитале после контузии, прошептал: дайте мне книжку. Помню, перед глазами плыл туман, из которого донесся голос нянечки: "Мальчик, какая тебе книжка, ты в себя приди сначала". Это был
1943 год.
В 1948 году я окончил 2-й инженерно-танковый факультет Военной академии бронетанковых и механизированных войск имени Сталина и стал военным инженером-испытателем. Профессия интересная и творческая.
- Почему вы все-таки оставили армию?
- На моих глазах развернулся масштабный конфликт. В послевоенную армию стали приходить не нюхавшие пороху, но более образованные молодые выпускники военных вузов. Однако увешанные боевыми наградами офицеры-фронтовики встречали их настороженно, а порою просто создавали для них невыносимые условия. Вот о таком невоевавшем офицере я и решил рассказать. И написал об этом пьесу. Мне казалось, что это несложно: слева пишешь, кто говорит, справа - что говорят. Пьесу назвал "Офицер" и отослал в Московский театр Советской Армии. Дней через 10 театр вызвал меня телеграммой из Горького, где я тогда служил. Я взял два дня отпуска и приехал в гражданском костюме на аудиенцию к главрежу Алексею Попову. Он мне тогда сказал замечательную фразу: "Пьесы пишут, стоя на сцене, а ты написал, сидя в партере". А когда он узнал, что я военный, то поставил ультиматум: выбирай. Я подумал и подал рапорт об отставке.
- Пьесу поставили?
- Пьесу я доработал, когда после демобилизации переехал с женой к родне в Москву. К сожалению, постановка была "зарублена" главным политуправлением Советской Армии сразу после премьеры в 1955 году и отозвана из всех региональных театров. Без объяснения причин. Я был в полной растерянности относительно своего будущего и весьма приуныл. Но вскоре мне помог драматург Николай Федорович Погодин, приняв без экзаменов к себе на курсы сценаристов при Главкино. За полгода я написал сценарий, который приобрела Свердловская киностудия. Первый мой фильм назывался "Очередной рейс". Там в главной роли снялся Георгий Юматов. Мы с ним быстро сдружились, и уже в картину "Офицеры" он попал по моей наводке.
Написал я в общей сложности 8 сценариев. Но скоро понял, что кино - не писательское ремесло, а режиссерское. Как бы хорошо ни был написан сценарий, режиссер и актеры все равно его переделают под себя. И тогда я начал писать прозу.
- Некоторые критики отмечают, что у вас, в прошлом кадрового военного, герои, как правило, плохо приспособлены к тяготам и лишениям воинской службы...
- К таковым можно отнести только девушек из повести "А зори здесь тихие...", но они были призваны по необходимости военного времени. Это другой разговор. Гибель моих необученных героев говорит о цене нашей победы: 1 к 5. Хотя на самом деле она выше. Но как чувствует себя Васков в армии? Для него - это родное. Фашисты не прошли, потому что нарвались на высококлассного специалиста в военном ремесле. Девочек они бы перерезали без единого выстрела. А на нем споткнулись. Мой главный герой - профессионал.
Таковы и Трофимов с Вараввой из фильма "Офицеры"... Жаль только, что картина была снята на черно-белую пленку, потому что для ее режиссера Владимира Рогового это был дебют. Таковы были правила для новичков в советском кино. Будь она в цвете, ее судьба сложилась бы удачнее. И нужно было снимать две серии. В односерийном варианте многое пропало. Сценарий мне был очень дорог - это почти моя биография.
- Если бы сейчас нашлись желающие снять по этому фильму осовремененный римейк, вы бы переписали сценарий?
- А зачем? Подлаживаться под время? Не пройдет! Я тогда так ощущал эту тему, и для того времени такая расстановка акцентов была правильной. Никогда ничего не переписывал и не переделывал. Из-за этого у меня многое не принималось издательствами. Так, повесть "Завтра была война" пролежала в столе 10 лет.
- С экранизацией "Зорь..." проблем не было?
- Нет. У повести изначально сложилась удачная литературная и театральная судьба: Юрий Петрович Любимов поставил замечательный спектакль в Театре на Таганке. А потом меня разыскал Станислав Ростоцкий, с которым я уже был хорошо знаком, и предложил сделать фильм. Сценарий уехали писать на Валдай в правительственный дом отдыха. Днем работали, а вечерами Стас, заядлый рыбак, отсиживал с удочкой вечернюю зорьку. Потом съемочные процессы пошли своим чередом, но исполнительницу на роль Женьки Комельковой найти никак не удавалось. Эта героиня в себе многое сочетает: красота, озорство, бесстрашие, сила. Стас проводил бесконечные пробы и ни на ком не мог остановить свой выбор. И вот однажды мы с ним идем длинным коридором студии Горького. И вдруг перед нами распахивается дверь, и оттуда с хохотом выскакивает рыжеволосая девица, на бегу здоровается и исчезает за поворотом. Я спрашиваю Стаса, кто это? Он отвечает, да это Оля Остроумова. А я ему, Стас, это же наша Женька Комелькова. Он до этого снимал Остроумову в роли девятиклассницы в "Доживем до понедельника" и упорно видел в ней только школьницу. А мне она впервые попалась на глаза. На пробах она только спела романс под гитару и тут же была утверждена на роль.
- С подбором старшины Васкова было проще?
- Андрея Мартынова нашли быстро. Чудное русское лицо, крепкая фигура - Стас нахвалиться не мог. Андрей раньше играл в детском театре все больше медведей да чудищ. Но на пробах перед камерой замыкался: руки висели плетьми, глаза перепуганные. До этого в кино он не снимался и определенных навыков работы не имел. Худсовет был неумолим - ищите другого исполнителя. Тогда Ростоцкий схитрил. Взял еще месяц для подготовки и каждый вечер репетировал с Андреем перед камерой. И лишь несколько человек знали, что в ней нет пленки. Вскоре Мартынов так освоился, что перестал замечать камеру. А когда худсовет посмотрел новые пробы Андрея, то обрадовался: это же другой разговор, нашли-таки отличного актера. И тут Ростоцкий их ошарашил: это тот же парень, что и был раньше. Не поверили. А после премьеры Андрей Мартынов мгновенно стал знаменитым. И хотя потом он еще много и успешно снимался, но повторить успех своего дебюта нигде не смог. В этом смысле он, к сожалению, остался актером одной роли.
- В последнее время многое поменялось в отношениях между бывшими противниками по второй мировой войне. А вам приходилось принимать участие во встречах с немецкими ветеранами?
- В 1991 году, когда я был народным депутатом, меня попросили встретиться с одним важным человеком. Это был бывший немецкий пехотный генерал, командовавший в войну дивизией на Северо-Западном, Ржевском, направлении. В этом проклятом месте наша армия потеряла убитыми, ранеными и пленными свыше миллиона человек. Генерал оказался интересным собеседником, и, разбирая стратегию и тактику войны, мы сошлись во мнении (и позже это подтвердилось в публикациях), что посылать 2-ю ударную армию под командованием генерала Власова под Ржев было со стороны нашего командования огромной тактической ошибкой. "Если бы вы только знали, - сказал мне немец, - как мы в генеральном штабе обрадовались, когда узнали, что вы загнали в болото одного из ваших самых талантливых генералов. Мы боялись, что его бросят на Южное направление. Он там натворил бы дел".
- Во время общения неприязни к бывшему врагу не испытывали?
- Нет. Время затягивает раны. Мы хлебнули лиха и они. Чего уж теперь-то? Остались живы - и слава Богу!..
- Принято считать, что в успехе писателя 10 процентов приходится на долю его жены...
- В моем случае все 50. Большая удача, когда писателю везет с женой. Мне посчастливилось. Моя жена, Зоря Альбертовна, - мой первый читатель, редактор и критик. Если ей текст не понравился, то он идет в корзину. Но чаще она бракует лишь отдельные куски: здесь что-то не то, здесь длинноты, подумай еще. Я перечитываю и вижу, что действительно неточно сделано. Жена меня поддержала, когда я уволился из армии, чтобы стать литератором. Было время, когда мы жили на одну ее зарплату в 96 рублей. С тех пор у меня осталась привычка к дешевым сигаретам "Прима"...
- Замечено ваше пристрастие к трагическим развязкам - мало кто из ваших героев умирает своей смертью. Вы сознательно избегаете счастливых финалов?
- Трагедия очищает душу, заставляя мучительно сопереживать герою. Когда Юрий Любимов в Театре на Таганке брался за постановку "А зори здесь тихие...", он мне сказал: "Мы должны сделать так, чтобы люди у нас не плакали. А молча ушли домой с неким эмоциональным зарядом. Дома пусть рыдают, вспоминая". Я потом смотрел несколько спектаклей подряд. В зале не было пролито ни одной слезинки. Люди уходили потрясенные. Этого я и пытаюсь добиться в своей прозе.
