Есть вещи, которых я не понимаю. Какие–то, наверное, со временем пойму, но, боюсь, не все.
Когда я только собиралась переезжать в Чехию, многие меня предупреждали: чехи не любят русских. Почему? За советские танки в Праге в 1968 году. Меня тогда еще в родительских планах не было, а теперь меня за это не любят? У чехов к русским (как водится, мы все здесь русские, даже те, кто говорит на армянском) действительно несколько предвзятое отношение. Особенно в Карловых Варах. Но не думаю, что дело в танках, скорее в том, что мы здесь сильно «понаехали». Но 1968 год в Чехии действительно не забыт и, похоже, не прощен. По крайней мере, когда совсем недавно в Москве арестовали немногочисленную группу людей, вышедших на Красную площадь по случаю очередной годовщины ввода советских войск в Чехословакию, официальная Прага отозвалась негодованием. Но оглядывание назад — это ведь политика, правда?
С этим оглядыванием связано еще одно мое непонимание. Танки в Праге — это неправильно, это страшно. Но формально Чехословакия оставалась независимой страной, и ее юридический суверенитет был сохранен. В 1938 — 1939 годах Чехословакия лишалась сначала части своей территории, а потом и вовсе прекратила существование как независимое государство, оказавшись оккупированной нацистской Германией. Но к немцам у чехов, похоже, претензий нет. Поймите меня правильно: я не призываю чехов невзлюбить немцев, я призываю оставить в стороне эмоции.
Потому как вот чего еще я не понимаю. В Карловых Варах есть воскресный рынок, который называется, блошиным: на городской стадион с 7 утра (а часто и раньше) стекаются толпы торгующих (в основном цыган) и покупающих (в основном славян). Как говорят англичане, «что для одного — мусор, для другого — сокровище». В этом и есть смысл такого рынка: поглазеть на бывшие в употреблении вещи, задешево купить что–то понравившееся (если повезет, потом в интернете обнаружить, что на самом деле это стоит в разы дороже), но куда важнее — туснуться, выпить обжигающего кофе (а можно и чего покрепче), поболтать со знакомыми, потому что в воскресное утро здесь собираются все не слишком многочисленные Вары.
Среди выставленных на продажу вещей встречается настоящий антиквариат — дорого. И вот уже не первое воскресенье я прохожу мимо одного торговца, вокруг которого всегда толпится народ. На его столе — символика третьего рейха: офицерские (в том числе офицеров СС) кортики, награды, отличительные знаки и так далее и тому подобное. В прошлое воскресенье видела еще одного подобного торговца: за немецкую каску он просил около 100 долларов. Если поторговаться — немного скинет цену, но не слишком: такой товар почему–то всегда в цене. Вещей с хищным орлиным профилем и свастикой вообще немало, и стоят они недешево. Разглядывающих и интересующихся ценой — немало, покупающих — меньше. Но наверняка есть, иначе зачем бы торговцы приходили сюда каждую неделю?
Тот стол, вокруг которого всегда народ, держит цыган с толстой золотой цепью на шее. Мне это непонятно: при третьем рейхе цыгане, как и евреи, пережили свой Холокост. Почему сегодня они, не стесняясь, торгуют вещами, за продажу которых в 30 км к западу отсюда, в самой Германии, предусмотрено наказание? Почему у них покупают? Стали ли вещи, принадлежавшие эсэсовцам и прочим палачам, обычным антиквариатом? Или все–таки это нечто большее? Запретное (как минимум в Германии), а потому вожделенное? Лично мне было бы страшно иметь такие вещи в своем доме. У меня оба дедушки погибли в войну, и в школе мне хорошо преподавали историю. Я считаю, что покупать, хранить и выставлять такие вещи напоказ — стыдно. Или я оперирую отмершими понятиями?
Помню, как почти задохнулась от возмущения, увидев в сувенирном магазине пекинского арт–района «798» майку по мотивам ресторанов фаст–фуда KFC. Вместо веселого полковника на меня смотрел Адольф–исчадие–Гитлер, а майка весело называлась Hitler Frying Citizens («Поджаренные граждане Гитлера» вместо девиза KFC Kentucky Fried Chicken, «Жареная курица из Кентукки»). Здесь же продавались открытки и магнитики с тем же рисунком. Можно, конечно, сказать, что китайцы не знакомы с нацизмом, но что бы сказали китайские туристы, если бы где–нибудь в Германии увидели майку, обыгрывающую, например, эксперименты японских военных по глубокому замораживанию живых людей? Эксперименты эти, напомню, проводились над китайцами и попавшими в японский плен советскими солдатами.
Я не понимаю, как и почему это становится возможном в наше время. Или все дело именно в нем — во времени? Оно лечит? Но кого? И должны ли мы вылечивать свою память? Или, точнее, — должны ли мы избавляться от памяти? Но что с нами тогда в этом случае станет? Я не понимаю...
Советская Белоруссия №173 (24310). Суббота, 14 сентября 2013 года.
