Как–то раз я собрался в путешествие по югу Украины. Знакомые попросили передать посылку женщине в одном из лежащих на маршруте городов. Поезд прибывал сюда вечером, а следующий отправлялся лишь утром. «Она и с ночлегом поможет», — сказали мне. Это было весьма кстати: курортный сезон, место в гостинице днем с огнем не сыщешь.
Женщина встретила меня на вокзале. Лет 70. Высокая, седовласая, обугленная южным солнцем чуть ли не до антрацитной синевы. В поношенной темной кофточке, потертых серых шортах и видавших виды китайских кедах.
Она жила на самой окраине. В крохотной однокомнатной квартирке на втором этаже обшарпанной «хрущевки». Допотопный диван, такие же древние холодильник и кухонный шкафчик, хилый колченогий столик, три табуретки. Одна из них служила подставкой для электроплитки. Хозяйка вскипятила чай. Его мы пили с кусковым сахаром и твердыми, как сушеный крестьянский сыр, баранками. По просьбе хозяйки я рассказывал о Минске. Глаза ее время от времени оживлялись, искрились, но чаще всего были какими–то застывшими, отрешенными.
Она постелила мне на скрипучей раскладушке, извлеченной с антресолей. Сама легла на диван. Но, как мне показалось, так и не уснула. Поднималась, курила на кухне «Беломор», ложилась, снова вставала... Рано утром, прощаясь, сказала: «Дай бог, чтобы в вашей жизни все всегда было хорошо...»
Жилище, обстановка, угощение, поведение женщины показались мне не то чтобы странными, — озадачивающими. Поэтому, возвратившись в Минск, я не преминул подробно расспросить знакомых, передавших посылку, о хозяйке однокомнатной квартиры в далеком украинском курортном городишке. Их рассказ ошеломил.
Ей пришлось одной воспитывать единственного сына. Возвратившись из армии, он совершил ужасное преступление. Сына по приговору суда расстреляли. Она впала в отчаяние, граничащее с помешательством, погрузилась в переживания и словно отрезала себя от окружающего мира. Досрочно оформила пенсию. Продала трехкомнатную квартиру в центре Минска. Половину денег передала семье, которую садистски осиротил ее сын. Уехала в далекий украинский городок, купила ту самую крохотную комнатенку. Большую часть пенсии отсылала в детдома, часть жертвовала церкви. На оставшиеся крохи покупала «Беломор», чай, сахар, самые дешевые баранки. И все... Бывшие коллеги, друзья ее не забыли. Поначалу посылали деньги, продукты, новую одежду. Но она все упорно отправляла обратно. И лишь два раза в год — в День всех святых и на Рождество — позволяла себе принять презент: исключительно поношенные вещи. (Как раз в канун Дня всех святых именно такую посылку я ей тогда и передал.)
Дважды в день — утром и вечером — она молилась в храме. Остальное время бродила по горам. Собирала грибы, ягоды. Или просто сидела на какой–нибудь скале, погруженная в одной ей известные думы. Как я впоследствии узнал, так продолжалось более 20 лет. Пока женщина не умерла...
Когда приходится знакомиться с жуткими уголовными делами, я непременно вспоминаю ее. Молчаливую, с застывшим, отрешенным взглядом. Еще существующую, но, по сути, уже ушедшую из мира живых. Думает ли преступник, совершая злодеяние, что в минуту, а то и в секунду может перечеркнуть не только жизнь свою, своей жертвы, но и своих близких, своей матери? Ведь она, родившая, вскормившая и воспитавшая его, зачастую природно–инстинктивно берет на себя часть его вины. Добровольно становится без вины виноватой. И ее горе, ее муки не поддаются осмыслению и описанию. Да что преступники!.. Часто ли все мы, вроде законопослушные, совершая неблаговидные поступки, по недомыслию или глупости попадая в какие–то сложные ситуации и передряги, вспоминаем о своих родных, о своих матерях? О том, что всякий, как сейчас говорят, негатив, приключившийся с нами, может разящим бумерангом врезаться в их сердца и оставить кровоточащие раны, нередко не заживающие до конца дней, отпущенных им на Земле?
...Однажды мой стародавний друг рассказал, как в 7 лет тонул. Течение бросило в темную, мрачную глубь реки. Он не мог ничего поделать с влекущим на дно потоком. Себя было почему–то не жаль. Но он представил, как запрещавшая купаться в этом месте мама будет плакать над его бездыханным телом. Собрал все мальчишеские силы. И вынырнул. Яркий солнечный свет. Спасительный песчаный бережок... Он не сказал маме о том, что тонул. И о том, почему и откуда взялись силы, чтобы выплыть. Он очень любил свою маму, не хотел ее расстраивать. И тогда, и всегда потом, пока она жила и радовалась в первую очередь его благополучной жизни, в которой, по большому счету, и был истинный смысл ее жизни...
Советская Белоруссия №124 (24261). Вторник, 9 июля 2013 года.
