За плечами Михаила Дмитриевича Жуковского большая жизнь. Но как славно оглянуться на свои 90 лет со спокойной совестью!

За плечами Михаила Дмитриевича Жуковского большая жизнь. Но как славно оглянуться на свои 90 лет со спокойной совестью! Потому что прожиты они достойно. Никогда не искал он легких путей. Не пытался скрыться от опасности или уйти от ответственности. Когда ему поручалась трудная работа, он не спрашивал: «Зачем, почему я должен делать?» — а просто выполнял ее. Потому что надо. И для этого «надо» Михаил Дмитриевич трудился, не жалея себя. Не помышляя об отдыхе, тем более — о наградах.


От своего прошлого никуда не уйти. Но когда смотришь на былое с высоты прожитых лет, оно — не в туманной дали, а совсем близко. Почти на расстоянии дыхания. Как будто вчера превратилось в сегодня. Какая же это удивительная работа — воспоминания...

— Очевидно, все, что происходит с каждым из нас, уже было однажды с кем–то, — скажет Михаил Дмитриевич. И как будто свет былого отразится на его лице. — Но даже общее событие, выпавшее на долю миллионов людей, каждый воспринимает по–своему. И память о нем у каждого своя, особенная...

Когда я вижу на экране кадры кинохроники военных лет о беженцах, на которых немецкие самолеты сбрасывают бомбы и поливают свинцом, сердце мое проваливается в пустоту. А перед глазами возникает телега, больше месяца пылившая по большакам и проселкам страны, спасаясь от оккупантов.

Отец на фронте. Старшая сестра Ольга, окончившая один курс мединститута, ушла на войну добровольно. Стала военфельдшером. В Минске остались больная мама и четырехлетняя сестричка Жанна. Меня после семи классов отправили на все лето к деду Евсею в деревню Погост Березинского района. Знакомый нашей семьи, директор сельской школы, приехал в Минск на телеге и забрал маму с ребенком. По дороге прихватили и меня.

Трудной, опасной и долгой была эта дорога. На телеге — больная мама (идти она не могла) и моя сестричка, жена директора школы с малолетним сыном. Возница шел рядом с телегой. Я — следом за ним. Когда ноги подкашивались от усталости, цеплялся за «драбинки» — все было легче... Поток беженцев, как река, прорвавшая плотину. Среди гражданских были и военные. Вид у них изнуренный. Глаза потухшие, виноватые... Налетят фашисты — и все врассыпную. Жутко было видеть, что кто–то, с кем только что перекидывался словом–другим, уже лежит неживой... Но страха смерти не было. Когда ты среди людей, даже в безнадежной ситуации всегда верится в лучшее...

На станции Никифоровка в Тамбовской области сердечно распрощались мы с земляками (если бы не они, кто знает, что было бы с нами?). И в тот же день отправились в ближайшую деревню (мама уже могла ходить) на поиски угла. И хотя немало было таких, как мы, нас приютили крестьяне. И чем могли делились с нами. Дружбу народов, чувство семьи единой я постигал не из книг, а на живых примерах.

Что–то звало, тянуло меня на станцию. Часами стоял я на перроне. Встречал и провожал поезда. И все искали мои глаза кого–то в толпе пассажиров. И вот однажды... Идет по перрону группа командиров. И среди них... отец. «Не может этого быть! Мне почудилось», — убеждаю себя. А сердце колотится. И дыхание перехватило. Отец остановился. Смотрит на меня с изумлением. Бросились мы друг к другу. Обнялись. И когда в отцовских глазах я увидел слезы, то едва не задохнулся от любви и нежности к нему...

Я гордился своим отцом, как, пожалуй, никем на свете. Дмитрий Герасимович из коренных крестьян. Окончил в Гомеле совпартшколу. Работал в райисполкомах — в Толочине, Крупках, Городке — на ответственных должностях. В Смиловичах был председателем исполкома. В 37–м отца арестовали. Объявили польским шпионом. Били, пытали, вынуждали подписать признание и назвать сообщников. Отец проявил твердость духа и характера. Он ничего не подписал и не назвал ни одной фамилии. Через год с него сняли все обвинения и выпустили из тюрьмы. В 39–м отец работал заместителем председателя Ворошиловского райисполкома города Минска. А после войны — председателем Фрунзенского райисполкома нашей столицы.

Воевал отец в пехоте. Был командиром роты. За воинскую доблесть награжден двумя орденами Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу».


...Отвел я отца в хату, где мы жили. Какое счастье сияло в маминых глазах, словами не опишешь. Его мгновения в годы войны стоили вечности. Переночевал отец с нами. А утром добился разрешения, чтобы нас пристроили на эшелон с оборудованием эвакуированного завода, следовавшего до Челябинска. Вот так мы и очутились в Сибири.

А там — лютая зима. Привезли нас на санях в деревню Кабанья Багарякского района. Отвели в дом, где нам предстояло жить. Чужой край. Чужие лица. Суровые, неприветливые. Но это лишь на первый взгляд. Нас окружили такой заботой и вниманием, нам отдали столько тепла и сострадания, что всякая настороженность и тревога растаяли, как ледышки под лучами весеннего солнца. Как семье фронтовика колхоз выделил нам паек. Потом и отец перевел аттестат. Мама умела прекрасно шить. От заказов не было отбоя. Рассчитывались, конечно же, продуктами. А весной мы с мамой впряглись в колхозную работу. Научился я и коня запрягать, и пахать, и бороновать. Правда, с косьбой получалось не очень. Мамины руки не забыли крестьянское дело. Когда жали серпами, она ничем не уступала местным жницам.

Интересно устроена человеческая память. Однажды случившееся она может повторить снова и снова. Со всеми подробностями и переживаниями...

Поздней осенью снарядили подростков отвезти в район на лошадях колхозное зерно. Возвращались уже затемно. Дорога шла через глухой лес. Лошадка мне досталась самая захудалая. Обессиленная стала в лесу — и ни шагу. «Ты оставайся, — говорят мне ребята, — а мы погоним, чтобы поскорее вызвать тебе помощь». Остался я один в лесу. Темень такая, что ничего не видно. Волчий вой, что был где–то далеко впереди, все ближе и громче. И вот уже огоньки волчьих глаз замелькали среди деревьев. И спереди, и слева, и справа... Стая окружала телегу. Я представил на миг, как завалят они лошадь, еле стоящую на ногах, и станут рвать ее на куски. И даже окровавленные волчьи морды увиделись мне в темноте. А потом... Потом волки набросятся на меня. Хоть бы топор был в руках... А если даже останусь жив, то что я скажу председателю колхоза Вахрушеву про загубленную лошадь? Чем оправдаюсь? И когда казалось, что вот–вот начнется непоправимо страшное, я услышал людские голоса...

Сколько раз потом выплывала из детства эта несостоявшаяся драма в лесу, вновь и вновь обжигая ужасом сердце. Зачем? Почему? Нет у меня ответов...

В ноябре 1943 года призвали меня в армию. Служил в 36–м запасном артиллерийском полку в городе Чебаркуль. Был наводчиком противотанкового орудия. А потом и командиром. Ждал с нетерпением отправки на фронт, но присвоили мне звание сержанта и оставили в полку готовить новобранцев. Сколько ни просил я командира дивизиона направить меня в действующую армию, ответ был один: нужен здесь. И только в мае 45–го погрузили нас в эшелоны — и на Дальний Восток.

Весть о победе настигла нас в Приморском крае. Какое же это было ликование! Но о доме думать еще рано. Надо было разгромить Квантунскую армию...

Семь лет срочной службы — и вот я дома. Город вовсю поднимался из руин. Уже был главный проспект. Широкий и светлый. Такой же, казалось, будет и жизнь. Собралась наша семья. И все–все живы!

После окончания Гродненского педучилища поступил я на исторический факультет Минского педагогического института имени Горького. Студенческие годы — это самое светлое в моей жизни. Учеба доставляла мне радость. Сессии сдавал на отлично и стал сталинским стипендиатом. Здесь и любовь нагрянула, о которой можно было только мечтать. Моя однокурсница Аза Сенкевич стала для меня солнцем семейной жизни.

Окончив институт, работал учителем истории в средней школе № 32 города Минска. Обычно на первом уроке я говорил, что Отечество вырастает из своей истории. И если относиться к ней с любовью и уважением, то и Родину свою будешь любить и уважать. Нет и не может быть настоящего человека без живого, трепетного чувства своей страны. Как пробудить это чувство у детей?

По диплому, а главное по душе я — учитель. Но учительствовать долго не пришлось. В школе проработал всего два года. Потом был заместителем директора по воспитательной работе в индустриально–педагогическом техникуме трудовых резервов, заведующим отделом пропаганды и агитации горкома партии... Когда о карьере не думаешь, она делается сама по себе. Одна должность сменяла другую, но ничего не менялось в моей доброжелательности к людям.

Лучшие годы жизни — работа заместителем председателя Минского горисполкома. Вел я, как принято говорить, образование, культуру, спорт, социальное обеспечение. Без уважения к человеку нельзя быть руководителем. Но оно должно быть деятельным. Каждый хочет человеческого устройства своей жизни — вот и помоги людям, если можешь. И ничего не откладывай на потом. Нередко потом — это никогда. Вот так и пролетели 16 лет...

С какими только выдающимися личностями не сводила меня судьба за эти годы! Я знал крупных руководителей — подлинных лидеров и талантливых организаторов. Для них интересы дела превыше всего. Но человеческие качества, как правило, были на первом плане. А должность и власть — на втором. Василий Иванович Шарапов, будучи председателем Минского горисполкома, принимал по 70 — 80 человек в неделю. И решал их проблемы. И для каждого находил доброе слово. Таким же мэром города был и Михаил Васильевич Ковалев.

Много лет я выполнял обязанности первого заместителя председателя Республиканского совета ветеранов. (В свое время возглавлял Минский городской совет. Был членом Президиума Верховного Совета БССР и председателем комиссии по делам ветеранов и инвалидов.) Человек не должен оставаться один на один со своими бедами. Тем более — почувствовать себя за бортом жизни. Пока ты есть на этом свете, ты кому–то нужен. Вот смысл существования ветеранской организации.

Беда нашего времени — разобщенность людей. Не отдаляться нам нужно, а жить так, чтобы чувствовать друг друга, как на расстоянии дыхания.