Фотохудожника Сергея Кочергина вспоминают ученики и коллеги

О совместной выставке с коллегами и учениками Сергей Николаевич мечтал давно, но всем было как–то недосуг — сегодня мало кому жизнь позволяет ждать вдохновения. Кочергин же считал его очень важным, настойчиво убеждая своих учеников: нет настроения увидеть в объективе чудо, лучше подожди. Хотя сам не относился к породе поэтов–созерцателей, был очень деятельным и вечно занятым, ученические работы не рассматривал, а, скорее, пролистывал. Но если там попадалась искра вдохновения, не жалел времени ни чужого, ни своего. «Николаичу бы понравилось», — убеждены авторы выставки, которая готовилась целый год. Вдохновенно и скрупулезно. Так, чтобы он остался доволен.

В центре небольшого выставочного зала — работы самого Кочергина. Четыре черно–белых импрессионистических пейзажа. Для кого–то — нежных и тихих, для кого–то — тревожных. Миллион оттенков серого, разделенного хитрой оптикой на эмоциональные штрихи и прозрачные паутинки, каждому нашепчут что–то свое. Такой эффект действительно невозможно воспроизвести ни на репродукции, ни в интернете. В Кочергине оттенков сошлось не меньше.

Он успел побывать сварщиком и ювелиром, народным депутатом и продавцом кур, открывал один из первых советских кооперативов, нырял под воду в поисках ракушек для создания украшений, писал маслом и снимал заводские мероприятия. Был энергичным, категоричным и неуживчивым. А еще — гением–одиночкой, знавшим о фотоаппаратах так много, что мог останавливать не только мгновения, а целые пласты времени. Во французском музее Ньепса — изобретателя фотографии — хранятся работы двух белорусов. Графа Бенедикта Тышкевича, первого белорусского фотохудожника (к слову, в эти дни у минчан есть возможность увидеть его фото на выставке в галерее Савицкого). И Сергея Кочергина, пожалуй, последнего из племени фотографов, убежденных, что запечатлеть настоящую жизнь может только пленка и ручная печать. Показать не след жизни, а саму жизнь.

Он не разрешал себя фотографировать (только однажды это удалось сделать Олегу Яровенко, давнему коллеге и соратнику Кочергина). Никогда не украшал снимками стены своего дома, не признавал конкурсов и не продавал работ. В выставках участвовал редко, никому не показывал черновых отпечатков и делал максимум 20 фотографий в год, каждая из которых существовала в единственном экземпляре. «Фотография — очень затюканное слово, его хочется отмыть», — говорил Сергей Кочергин и порой выглядел точно Дон Кихот в мире цифровых мыльниц. На его мастер–классы приезжали из Дзержинска и Москвы...

Теперь ученики обещают сделать традиционной выставку аналоговой фотографии, каждый год придумывать новую тему и вдохновлять ею всех, кто предпочитает винтажные отпечатки. Тема будущей выставки уже объявлена — архитектура Беларуси. Судя по всему, подготовка к следующему вернисажу начнется в ближайшие дни — искусство, которому Сергей Кочергин посвятил большую часть жизни, не терпит суеты.

— Один из его последних наказов был таким: «Ребята, развивайтесь, продолжайте, пленка должна жить», — говорит Владимир Пехтерев, коллега Сергея Кочергина. — В какой–то степени мы стали больше его понимать только после ухода. Он же всегда повторял, что фотография — дело всей жизни, ей нельзя изменять, а мы думали, что это всего лишь слова...

До знакомства с Сергеем Николаевичем я занимался пленкой много лет. Цифра победила без вариантов, пленочная фотография, любовь моей молодости стала казаться уделом каких–то алхимиков. Долгое время я даже пугался своей тяги к пленке — от этого веяло каким–то нафталином. А потом, к своему удивлению, обнаружил, что таких достаточно много, в одном Минске не единицы, а несколько десятков увлеченных людей. Однако для меня только Кочергин расставил все по правильным местам, показал, что не нужно бояться того, что у тебя внутри, как бы оно ни называлось. Пленка будет жить, это уже очевидно. Хотя цифровое фото добралось и до галерей, многие серьезные коллекционеры по–прежнему покупают лишь те работы, в которых уверены. Только классическая черно–белая фотография гарантирует, что это увидят мои внуки и правнуки, такая работа не выгорит на солнце, не изменится ни через 100, ни через 150 лет... Но когда фотографии Кочергина можно будет увидеть снова — большой вопрос. Эту возможность нужно ценить, ведь никакая полиграфия не может передать нюансов его отпечатка, здесь он был настоящим поэтом.

— И умел так заинтересовать, нет, правильнее сказать поколдовать над человеком, что желание заняться фотографией всерьез превращалось в страсть, — добавляет Наталья Путято, ученица Николаича. — Это он познакомил меня с моноклем. Делал их сам — купить монокль невозможно, их использовали только на заре фотографии. Благодаря моноклю в работах Сергея Николаевича такая воздушная атмосфера. Он сам составлял чертежи, изобретал, разбирал старые объективы, заказывал нужные детали на заводах... Монокли остались у его учеников.

— Такие объективы на всем постсоветском пространстве умели делать всего два человека — Кочергин и еще один мастер в России, — уточняет коллега Виктор Суглоб. — Но когда я пришел к Кочергину домой, увидел, что все его фотографии лежат под кроватью. А на жизнь он зарабатывал продажей кур–гриль...

Накануне я участвовал в одном французском проекте, в результате которого появилась книга «300 копий Лейки». До французов историей советских фотоаппаратов заинтересовались итальянцы. Меня очень задело, почему они, живя там, пишут про нас. И я дал себе слово сделать свой проект, сильнее. Будущая книга нас и свела, — оказалось, что у Кочергина возникла похожая идея. Уже не помню, как именно мы познакомились, — возможно, ему попалось на глаза то французское издание с моей фамилией (в начале 1990–х книга продавалась не только за границей, но и в Москве). В поисках материала для нашей книги «1200 фотоаппаратов СССР» мы объездили всю Европу, не говоря про Советский Союз, к тому времени уже бывший. Позже создали фотоклуб, открыли первую в Минске фотошколу...

Но как же с ним было тяжело! Даже банальнейшая ситуация с какой–нибудь спичкой, вспыхнувшей не так, как Кочергину требовалось для съемки, могла стать причиной большого скандала. Мы конфликтовали не раз, без конца приходилось сглаживать острые углы, исправлять испорченные отношения с людьми, нечаянно задетыми этой взрывной волной. Но я прощал ему все. Как гению. Прощали не все.

Впрочем, обижались лишь те, кто не знал Кочергина по–настоящему. Это он слепил из меня фотографа. Хотя к моменту нашей встречи я 40 лет фотографировал свадьбы, и мое имя давно стало известным. Но сейчас могу сказать, что тогда я был не фотографом — ремесленником.

— Я долго выпрашивал у Сергея Николаевича хотя бы пару работ — помимо художественных достоинств, о которых лучше скажут искусствоведы, они очень интересны с точки зрения уникальной авторской техники, — рассказывает Владимир Пехтерев. — Его фотографии просто должны были висеть у меня на стене. И каждый раз он уходил от ответа — своими работами не разбрасывался. Но когда уже знал, что жить ему осталось не больше месяца, стал раздаривать свои камеры, инструменты, материалы, чтобы дальше жили они. Помимо прочего, мне досталось несколько пачек фотобумаги. Довольно долго она лежала у меня без дела. А когда готовилась выставка памяти Сергея Николаевича, я открыл один из пакетов — и обомлел. Там была не только фотобумага. А еще 10 его работ, о которых я просил. Как камертон, подсказка, что делать дальше...

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 199 (25081). Суббота, 15 октября 2016