— Если бы понял, почувствовал и стартанул лет двадцать — тридцать назад, то сегодня все было бы иначе… Много проще. Но ты же понимаешь — сегодняшнюю жизнь формируют вчерашние ошибки. И с этим ничего не поделаешь… — мой друг, художник и музыкант, говорит это с грустной улыбкой и глядит на луг, на лес, на речушку, над которой тот самый темный лес нависает и шумит.
Мы сидим с ним на длинной самодельной деревянной скамье под мохнатыми елями, сидим как два зрителя, а перед нами — пейзаж, похожий на огромную, но нерукотворную декорацию. Пейзаж величественный и живой: полон птиц, цветов, запахов, звуков, ветра, облаков и всего того, что волнует и трогает душу, вызывает воспоминания и самые разные, порой противоположные чувства.
— Я жил и работал в Европе и за океаном, много чего видел: Польша, Германия, Голландия, Америка... Это те страны, где я задерживался надолго, на годы, а были и те, которые проезжал. Все они по‑своему хорошие и интересные, но все они чужие. Там, как ни старайся, как себя ни обманывай, а ты — эмигрант, этим все сказано… А потом я приехал сюда. Увидел и понял: мое. Вот на этом месте сидел и смотрел на луг, а эти деревья шумели, шевелились… Все здесь было разрушено и заброшено. Все, кроме природы, требовало работы… В моей бане, между прочим, парился сам Якуб Колас. Представляешь, он приезжал на своей «Победе», оставлял машину вон там в низине и поднимался с шофером сюда. Шел возле криницы. Может, и воду холодную пил. Подолгу с хозяином разговаривал, записывал, за столом сидели, закусывали… Я видел много красивых мест, но лучше этого не встречал… Давай зайдем в баньку, там все, как было при бывших хозяевах, только воду не ведром из колодца ношу, а насосом качаю — прогресс! — шутит мой друг и по‑хозяйски ведет в баньку.
В бане темно, закопчено, пахнет глиной и почему‑то, как в церкви, воском и цветочной пыльцой…
Он знает название всех дорог, лощин, пригорков и поворотов. Расспрашивал стариков. О каждом из мест может рассказать не одну занимательную историю. Как меняли еще до революции коней, где стояла корчма и можно было переночевать по дороге на Вильню. Те старые дороги еще остались. Они узкие, петляют в густом и темном лесу, деревья хлопают ветками по стеклам автомобиля. Я слушаю преданья старины, как удивительную песню, даже не стараясь запомнить. Чувствую, что все это правда, хоть и давняя.
Тихо и молча, не показывая восторга, начинаю завидовать всему тому, что услышал, увидел и ощутил. Могу, конечно же, рассказать, как зимой заметает дороги, как скрипят и шатаются деревья, а к лесному хутору, тонущему в снегу, ни проехать, ни пройти… Главное, его хозяевам хорошо и спокойно. Главное, что они нашли то, что дает им силы.
В комнате на пять окон стоит большой черный рояль, сделанный в конце позапрошлого века. Он поблескивает лаком, отражая свет за окнами. Это так странно. Хутор среди леса и рояль… Мой друг садится к инструменту, запрокидывает голову, собираясь с мыслями, и говорит:
Послушайте, я сыграю музыку собственного сочинения. Если у Огинского самый знаменитый полонез называется «Прощание с родиной», то мой — «Возвращение на родину».
Большие руки опускаются на клавиши — звучат сентиментальные аккорды. Строго, возвышенно и радостно. Хотя как можно музыку передать словами…
stepan@sb.by
