Мелиорация духа

К вопросу о высокопоставленных соавторах и цензорах

Мольер был зачислен в дворцовый штат императора Людовика ХIV на должность обойщика. Клеман Маро считался дворецким. Мадам де Саблиер, покровительница Лафонтена, писала в одном из своих писем: «Я распустила весь дом, оставив только собаку, кошку и Лафонтена». И все же божественная природа искусства оставалась опасной загадкой и соблазном и для властей предержащих... Разумеется, прежде всего им хотелось увековечения и восхваления... Итальянский поэт эпохи Возрождения Филельфо даже установил для каждого знатного рода таксу, в зависимости от размера состояния, за «поэтические услуги». Правда, чаще всего неимущий автор сам предлагал богачам свой «товар», предварив его льстивым предисловием. Но бывало и так, что властитель, который, разумеется, всегда лучше своих подданных знает, как следует делать то либо иное дело, желал, нередко из самых лучших побуждений, принять участие в самом творческом процессе. Герцог Веймарский пытался давать советы Гете и Шиллеру, Николай I самолично правил Пушкина, Сталин анализировал творчество Булгакова... Да, советской власти угодить было не легче, чем истеричной барышне... И не угадаешь, что вызовет взрыв негодования. Например, в справке ОГПУ от 22 февраля 1928 года изобличалась крамола в повести Булгакова «Роковые яйца»: «Там есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. Ленина, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице». Так что ничего удивительного, что в оценке белорусской литературы применяли ту же логику и так же искренне некоторые властители стремились помочь улучшить произведения недопонимающим авторам... Для чего охотнее всего применяли, опять же из лучших побуждений, испытанное средство — цензорские ножницы.

«Там, дзе балота скалечаных душ, / Мелiяратары духу iдуць», — писал в 1927 году Владимир Дубовка в поэме «Кругi»...

Радзивилл не может любить народ

Итак, вот стенограмма заседания бюро ЦК КП(б) Белоруссии от 28 октября 1946 г. Громится новая книга «Гiсторыя БССР» под редакцией Т.Горбунова, в которой усматривают ужасные идеологические просчеты. Источником коих определяют академика Белорусской академии наук, первого ректора БГУ профессора В.И.Пичету. Он писал о Великом княжестве Литовском как о первом белорусском суверенном государстве, называл Виленскую иезуитскую академию, основанную в 1578 году, первым высшим учебным заведением Беларуси и т.д... А белорусский народ, по мнению нынешней власти, не имел права на свою историю до Великой Октябрьской революции.

Первый секретарь ЦК КП(б)Б Пантелеймон Пономаренко в своем докладе затронул и литературу (здесь и далее — орфография оригинала): «Такие концепции Пичеты не остались без влияния на некоторых историков и литераторов. Это все в прошлом повторялось, рецидивы этого есть и сейчас. Тов. Климкович написал пьесу «Адплата» на историческую тему. Главными действующими лицами этой пьесы являются князья Радзивиллы. Тов. Климкович вопреки исторической истине, рисует Януша — мужа княгини Радзивилл в роли защитника народа и борца за его интересы. Князь Януш в пьесе Климковича так любит народ, так ему предан, что даже перед смертью «требует и просит, чтобы не покинули в несчастье мужиков». Король, в изображении автора, любит «мужиков» не меньше князей Радзивиллов. /.../ В духе преданности таким королям изображает Климкович и крестьян. «Стары (крестьянин): «...Свае цары былi б у нас, свая дзяржава, на нейкую палёгку спадзяваўся б чалавек...» и так далее. /.../ Я вам приведу пример. У нас есть талантливый писатель Крапива, у него есть пьеса «Партизаны», замечательная, талантливейшая вещь. В 1938 году мы просматривали эту пьесу в драмтеатре. В одном из действий дед Бадыль, передовой крестьянин, роль эту исполнял талантливо артист Барановский, когда к нему приходит рабочий партизан, дед спускается с печки и задает вопрос: «Правда–ли, что Ленин за народ!» Вы понимаете, ведь это был 1920 год, когда революция прошла триумфальным маршем, когда крестьянство получило землю, когда о Ленине знали трудящиеся всего мира и тем более о нем знали во всех уголках Белоруссии, когда белорусский народ под руководством Ленина и Сталина боролся с захватчиками, передовому крестьянину бедняку подсовывается такой вопрос. Мы запретили эту пьесу. Крапива обиделся, долго не приходил в ЦК, а потом пришел и говорит: «Я не знаю, что вы нашли, а нашли, так что же вы не поправили». Нет, отвечаем, — это Ваша пьеса, Ваши идеи, здесь дело более чем редакция. Крапива поправил по настоящему. Резко раскритиковал свою ошибку и затем приблизился к ЦК и часто заходил за советами и т.д.

Когда он написал другую пьесу «Кто смеется последний», в ЦК мы три вечера сидели над ней вместе с тов. Крапивой, советовали что надо исправить. Мы были перед лицом могучего таланта и всякая фальшивая нота тем более была вредна. /.../ В последние годы Крапива написал пьесу «Милый человек», плохое пасквильное произведение. Мы об этом заявили на читке пьесы».

В этом фрагменте стенограмма правлена рукой Пономаренко... Любопытно сравнить два варианта. Например, вычеркнута фраза, более подробно описывающая совместный процесс работы драматурга и идеологического работника: «...Первый раз помогаем. Рассказываем, чего не должно быть, а что должно быть. Он переделал. Еще сидели целый вечер, опять переделал, опять сидели, и вышла эта пьеса. Когда ее другие театры ставят, выходит пасквиль. А наш театр хорошо ставит. Можно привести и ряд других примеров, когда мы поправляли. А потом, когда передоверили эту работу т. Горбунову, началось сюсюканье». Далее в числе прочих вычеркнут и вот такой любопытный кусок: «...Я никогда душителем науки не был, что мог, то и делал, чтобы растить нашу интеллигенцию и чтобы появлялись хорошие труды, и никогда не жалел указаний или совета, если меня спрашивали».

Месяцем ранее, 24 сентября 1946 г., на утреннем заседании пленума ЦК КП(б)Б Пономаренко в своем выступлении тоже иллюстрирует заботу о воспитании интеллигенции:

«Все мы хорошо знаем Якуба Коласа — это выдающийся поэт, патриот, советский человек, но это старый человек, он много жил, много видел. Мы лелеем его и должны это делать. Оказывается, некоторые беспринципные деляги хотели использовать его в своих интересах, прикрыться им от критики недостатков работы работников общественных наук, культуры и искусства. Мы не позволим сбивать с правильного пути таких людей, как Колас. Мы знаем, что и у Янки Купалы, и у Якуба Коласа были некоторые колебания, некоторые ошибки, но они ушли от этого, стали на платформу советской власти, особенно, колхозов».

А если б эта статья вышла?..

Через несколько дней, 1 октября, на заседании бюро ЦК КП(б) Белоруссии рассматривался вопрос «О работе общественно–политического и литературного журнала «Беларусь». Накануне появилось знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», где изобличалось творчество Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Идеологические работники «на местах» не могли остаться в стороне от борьбы... Тем более получилось роковое совпадение: в журнале «Беларусь» готовился материал о «крамольных» Зощенко и Ахматовой. Статью успели изъять в последний момент. Но страху руководство натерпелось. Основной удар принял на себя тогдашний редактор журнала «Беларусь» Илья Гурский, но досталось и «неправильным» отечественным авторам. Особенно непреклонна была заведующая сектором печати ЦК КП(б) Белоруссии Лидия Михайловна Стерин.

«Стерин. Из доклада т. Гурского и подшивки журнала совершенно очевидно, что т. Гурский и редакция в целом не могут понять тех задач, которые стоят перед ними и дать такой материал, который был бы политически верным и художественно полноценным. Из материалов, которые печатались в 1946 году, наиболее слабым была художественная литература. Проза, опубликованная в журнале, в большинстве очень малоидейна и некоторая просто вредна. /.../ Наиболее излюбленная тематика, это возвращение из армии, но как они возвращаются такими же, какими они уходили, с теми же страстишками с какими уходили /.../ речь идет о рассказе «Журба и Монтик». (Его написал А.Алешка. — Авт.) /.../ В произведении указано, что два колхозника возвращаются по демобилизации, один награжден, второй пас скот на аэродроме, по мнению автора, это позорно и Монтик завидует его наградам и кроме того примешивается обида, что Журба у него когда–то отбил девушку, он завидует Журбе, но зависть не должна быть показана в том тоне, который показан и язык обывательский, мы не ганьбим службу в армии и он должен ее выполнять».

Далее товарищ Стерин обрушивается на комедию Янки Мавра «Балбатун»: «...Кто же является болтуном, это единственный человек, который все время говорит, он говорит хорошие вещи. Он говорит о дружбе в работе, в жизни, о работе и он же работает и чтобы доказать, что он болботун, его заставили сторожить и дали усыпительного».

Далее критике была подвергнута комедия самого Гурского «Свае людзi»: «...Если учесть, что в жаркое время колхозники рыбу удят, говорят о сватовстве, что в них много пошлости, воздействовать на низменные чувства, как этот старик, который начинает заниматься физкультурой, чтобы понравиться девушке». Досталось журналу и за стихи, которые «зовут не к борьбе, а зовут к тому, чтобы отдохнуть».

Впрочем, товарищ Пономаренко немного осадил бдительную тов. Стерин.

«Пономаренко. Вот написано стихотворение, баю, баюшки, баю, вы всех обвините. Так нельзя».

Но выводы для журнала «Беларусь» были неутешительные, как и для всего писательского цеха, «оторванного от народа».

Как заметил тов. Ильюшин, « мало интересуются писатели культурной жизнью Белоруссии. Проходил смотр, ведь люди из народа, ведь это готовый материал для писателей, а писателей нет /.../ какая–то замкнутость, откуда же он будет черпать материал, как же он может рисовать колхозника, так не создашь идейно–художественного произведения. Такая замкнутость имеет место, в том же «Милом человеке», как показывают, что один только «Милый человек», а остальные все жулики».

А в журнале вообще контроль ослаблен, заявил секретарь ЦК В.Н.Малин.

«Малин. /.../ Невысокая требовательность привела редакцию журнала, что набирали и готовили журнал о Ахматовой и Зощенко и только, когда предупредили телеграммой, сняли его. /.../ Разве нам известно, что Зощенко и Ахматова не советские писатели, только из постановления ЦК, а Ахматова чуть не героиней показана и Зощенко зачисляют в число таких, которые представляют интерес. /.../ хотя известно, что Ахматова салонная поэтесса, поэтому большое количество материалов означает ничто иное, как проникновение в наш журнал чуждой, враждебной идеологии».

Постановление Центрального комитета было суровым. Руководство журнала обвинялось в «отсутствии большевистской ответственности», в «беспринципности и угодничестве при оценке отдельных произведений». «Герои этих произведений малокультурные и забитые, живут отсталыми интересами и не поддерживают инициативу руководителей, безразлично относятся к коллективному хозяйству, говорят вульгарным и пошлым языком». Под угрозой была судьба редактора Гурского. В частности, тов. Стерин требовала «крови»... Заступился Пономаренко.

«Пономаренко. Как это легко вычеркивать человека. В 1942 году он приехал на Калининский фронт и всю войну он очень тяжелую работу нес, ведь он один делает журнал, мы считаем, что там много ошибок, но журнал делается не плохо, но материал прорывается контрабандой антисоветский. Он, видимо, сам не занимается, Ленина и Сталина не читает, краткий курс истории партии не изучил, сейчас видите взялся. Это идеология журнала, уровень не тот потому, что не занимается над собой, человек честный, хороший. А уровень не повышает и между делом рассказики пишет и они очень плохие.

Вот мое мнение о Гурском, можно это поправить, можно отпустить, но нельзя придавать такой характер, чтобы жизнь человеку испортить, вышибли человека из журнала. /.../»

О жанре вычерков

Ошибочно, однако, было бы думать, что все, кто «бдил» за литературой, были малокультурными чиновниками, не разбирающимися в предмете. Например, тот же Пономаренко на заседании бюро ЦК КП(б) Белоруссии от 26.08.1943 года дал суровую отповедь геройскому партизанскому командиру В.З.Коржу, который высказался в том духе, что белорусская культура на радио представлена одной «Бульбай» и «Лявонiхай», «ни одного стиха, чтобы он действительно был хорошим, чтобы он поэтически изложил жизнь». Но что поделать, Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит) при Совете министров БССР действовало даже во время войны — оно вновь создалось уже с июня 1943 года, сначала в Москве, затем в Ново–Белице в окрестностях Гомеля, а как только освободили белорусскую столицу — в Минске. Вот выдержки из справки об основных моментах работы Главлита за 1944 и 1945 годы и первый квартал 1946–го, подписанной начальником Главлита Фаиной Дадиомовой.

«Среди не разрешенных к изданию три больших произведения Кузьмы Чорного. В повести «Млечны шлях» первой части романа «Пошукi будучынi» автор идеализирует немцев, развивает мысль о гуманности их. Допущено много чуждых по идеологии и непонятных по содержанию философских рассуждений. В романе «Бацькаўшчына» писатель Чорный также допустил идеализацию немцев, показывая немца, как организатора революционного движения в Белоруссии. /.../ Всеволод Кравченко в одноактной пьесе «Складаны вузел» пытался показать верность и любовь в условиях Отечественной войны, когда муж находится на фронте. Разрешил же он эту проблему в пьесе неправильно. Такое же неверное освещение верности и любви допустил Янка Шараховский в своей повести «Сустрэча» (журнал «Беларусь»). В пьесе «Па сваёй iнiцыятыве» автор Нефед Влад. политически невыгодно показал пионеров колхоза. Ребята в возрасте 13 — 14 лет проводят агитационную работу «среди» 70–летней старухи, рассказывая ей о тяжелой жизни при царизме. Агитируют выйти на работу, говоря: «Вось што, бабуля! У той час, чым па суседках хадзiць ды плёткамi займацца, iшлi б вы лепш у калгас працаваць». Но из слов колхозницы–старухи видно, что она сама давно сагитировала своих соседок старух, вместе с ними ходит на работу и заработала уже 65 трудодней. Произведения Янки Брыля «Той самы», «Мышалоўкi» (журнал «Полымя»), «Нядаўняя быль» (журнал «Беларусь»), «Прыгоды цюцiка» (журнал «Бярозка») по своему политическому содержанию и малохудожественности не должны были выйти в свет. В стихотворении «Мае мары» молодой писатель Засим Микола в грубой, порнографической форме высказался об испытываемом им чувстве мести в отношении к Гитлеру (журнал «Беларусь»). К.Титов в «Фронтовые записки» (журнал «Беларусь») говорит о заживо похороненном раненом гвардейце. Дословно сказано так: «Когда уж могила готова была, когда горсть земли на гвардейца легла», т.е. находясь уже в могиле, он спросил: «Скажите, отбили у немца село?» Уже немолодой поэт А.Астрейко, в своем «Шчасце» видит счастье не в широком смысле, не в труде и творчестве, а исключительно в «Чэсны кавалачак хлеба, трошачкi ласкi твае».

Статистика деятельности Главлита, приводимая в справке, свидетельствует о боевом настроении организации. За «отчетный период» «по причинам политического и идеологического характера не допущены к изданию и задержаны 37 текстовых и 9 фотоиллюстрационных (всего 46) больших и мелких произведений художественной и публицистической литературы». В списке «проштрафившихся» изданий оказалась и газета «Советская Белоруссия», из которой изъяли «8 клише искаженных портретов передовиков Тимковичской МТС». Из газет, журналов и радиопередач за 2 с лишним года произведен 1.051 «вычерк». 19 раз изымались уже отпечатанные тиражи изданий. А из библиотек «изъято 19.988 вредных книг и брошюр».

В текстовой сводке Главлита в соответствующую графу вписана многозначительная запись: «Полностью снято «Шчасце». Автор Астрейко».

Что ж, литература всегда была частью своей эпохи. Но только лучшая часть ее, взлетевшая над эпохой, осталась для вечности. Не один раз приходилось слышать, в том числе и от самих писателей старшего поколения, о том, как хорошо бы переработать вышедшие в прежние десятилетия тома, освободить их от идеологических «дрындушек», вернуть выброшенные своей же дрогнувшей рукой или бдительной цензурой строфы... Увы, никому не дано повернуть время вспять, оторваться от времени, вросшего в тебя, придавшего тебе ту либо иную форму... Литература — это тоже исторический документ, не подлежащий исправлению. Но сегодня, вчитываясь в изломанные строки, не будем осуждать вынужденных жить в своем времени. И поразимся мужеству тех, кто все–таки оставил нам свидетельство своего таланта, не давшее прерваться национальной литературной традиции.