С Богом так хорошо! В церкви так славно! Сердце ликует! Жить хочется! А скажешь об этом — вранье получается, звучит слащаво и ненатурально. Почему так? Разве мы врем? Нет. Ведь сущая правда: Господь любит меня, я люблю Бога, но все как-то не те слова.
Малыш подошел после службы: “Батюшка, скажи моей маме, чтобы она меня не мучила. Она меня заставляет про Бога разговаривать”. Каково? Сама, что ли, не знает, как это тяжко? Не слышит вранья? А кто сказал, что — вранье? Наоборот — медоносные речи — если о Боге, то “золотистого меда струя из бутылки текла, так тягуче и долго...” Мед, он и правда — и священный, и золотой, солнце на блюдце, только временами засахаривается и приходится ломать этот сахар всякий раз, чтобы добраться до золота, до подлинных слов. Вот так же и “разговоры про Бога” — говоришь и оговариваешься, только скажешь — тут же сахар, “глаголы”, фальшь.
Не хватает слов, хоть учи наизусть, но храни про себя, потому что — чужое, пусть и верное, и святое, а с моих губ — ложь, подделка, пустословие. Проще не говорить, а спокойно и уважительно поставить свечку. Так честнее, что ли. Крестным ходом пройтись. В купель забраться в мороз. Пойти на Афон, до Иерусалима добраться. Да Боже мой, просто руку у батюшки поцеловать — с чувством, ухватившись горячо и крепко.
Речь родилась из жеста, простого восхищенного указания на Бога и Его творение.
И мы всякий раз возвращаемся к этой простой и правдивой философии жеста, к незатейливому повествованию обряда, к вопросительной интонации церемонии. Когда мед превращается в сахар, пора возвращаться к истокам, вернуть словам их изначальную свежесть, напомнив и себе, и словам — избыток взволнованного сердца требовал жеста, а жест порождал речь.
Есть в этом что-то детское, чистое и благородно-наивное. На литургии батюшка берет большой, как детское одеяло, покровец и “веет” им над Святыми Дарами. Народ в это время занят пением Символа веры, а священник над Чашей и Дискосом делает никому не нужные движения — машет покрывалом над Святым Предложением. Зачем? Говорят, так на Востоке отгоняли всякую летучую живность.
Может, и правда, но мне почему-то совсем другое приходит на ум. После Символа веры начнется Евхаристический канон с призыванием Духа Святого, и через сошествие Духа Божия хлеб и вино станут Телом и Кровью. Как это происходит? Что делает благодать Духа с Дарами? Шкафы книг написаны, а непонятно. А мы просто молчим и качаем “детское одеяльце” над Дарами — Господи, сделай вот так! Не знаю, что Ты там делаешь с этим хлебом и как это у Тебя выходит — не объясняй, все равно не пойму, просто — сделай вот так. Как малыши — они еще не знают слов, потому сожмут ладошки в кулачок — хочет что-то взять, потянулся вперед, ножками затопал — бери на ручки или — папка, покатай на лошадке.
У них простой и самый достоверный язык — язык жестов, который безошибочно читают любящие родители. Так и мы — богословы, ученые, иерархи — а не далеко от деток ушли — Господи, сделай вот так!
Для речи о Боге нет нормальных голосов, нет достоверных, навсегда определенных интонаций. Но хочется, как же хочется говорить о Боге, делиться радостью и благодарить за то, что приютил, пригрел, не возгнушался.
Архимандрит Савва Мажуко
