Без харизмы ты артистка, а с харизмой — поп–звезда. В самом деле, сколько перед нами прошло и проходит исполнителей, которые и песни поют неплохие, и с вокалом у них все в ажуре, и лица симпатичные, но вот некоей магии не хватает, чтобы стать нашими героями. Нет чего–то еще, помимо творчества, привлекающего к ним внимание. А когда есть искра в индивидууме, даже при отсутствии голоса мы прощаем ему слабенький репертуар, невзрачные мелодии и примитивные тексты. Лучше всего, конечно, когда артист обладает и тем и другим: необъяснимым внутренне–внешним притяжением и хитом. И если бы золотая рыбка предложила музыканту жестко определиться — какое желание для него исполнить, но только одно, — я бы посоветовал выбрать харизму, которая, как показывает современная эстрада, перевешивает все нажитое профессиональным трудом.
Начнем с индивидуальностей. Принято считать, что важнейшим из сегодняшних песенных искусств является шансон. Я бы не отнес царящий жанр целиком и полностью к этому направлению. Григорий Лепс начинал едва ли не как брутальный рок–исполнитель, постепенно пришедший к тому, что располагается посередине эстрады и шансона. Это и не современная поп–песня с оглядкой на мировые образцы, и не впрямую ностальгия по 70–м, и не городской романс. Тут всего чуть–чуть. В последние года два Лепс стал рок–н–ролльно агрессивнее, но, думаю, ненадолго: аудитория не отпустит. Та, которая привыкла к человеку много пережившему, в меру циничному, дряхлеющему плейбою с усталым, безразличным и мудрым взглядом.
Сергей Трофимов стартовал как певец кондового шансона. Трофимовым бы он, может, и закончил карьеру, но Пугачева разглядела в нем нечто и пригласила на очередные «Рождественские встречи». И постепенно Трофимов трансформировался в сборного исполнителя чистого шансона, той самой середины и того самого рока. С экранов же и сцены на нас глядит примерный, но с прошлым семьянин, с хитринкой и еле заметной иронией в глазах, преклоняющийся перед женщиной–матерью, любовницей, дочерью. И до такой степени благоговеющий, что вот–вот зарыдает он от этих своих чувств, но потом вдруг вспоминает про иронию, а тут уже и песне конец.
И Стас Михайлов. Теперешнее состояние дел в российской мужской поп–музыке я бы назвал «михайлолепсией». С одной стороны, поющий являет собой мачо, с другой — какой–то хиловатый этот мачо, особенно если ему погрозить. Станислав аккумулировал в себе наибольшее количество черт тех, под чье влияние он попал (и не только певцов). В вокале слышны визги–рычки Лепса, постоянное апеллирование к женщине — от Трофимова, некая барственность занята у Розенбаума, хамоватая притягательность слизана с Дмитрия Нагиева, а одежке Михайлова позавидовал бы сам Элвис Пресли. Что меня подкупает в Станиславе Владимировиче — его открытость. Эти глаза не могут врать, когда он внимательно смотрит на публику, которая процентов на 95 состоит из сударынь. И оценивающе наблюдает за реакцией зала, напевая о том, что к бальзаковского возраста женщине обязательно придет любовь. И ведь видно, как певец не верит тому, что поет, но слушательницы с удовольствием обманываются. И поет Михайлов не напрягаясь — у него же 365 концертов в сезоне, экономить силы надо. Нужно успеть заработать все деньги, ибо года через три конъюнктура поменяется. Таким я вижу Михайлова: лайт–версия Лепса, пацан из 90–х, сменивший красный пиджак на белый, натурализовавшийся браток. Лев Бонифаций для своей паствы, провинциальный гипнотизер, оказавшийся на своем месте в то время, когда самой тонко чувствующей части человечества снова стало не хватать обычной ласки.
Вы помните, в какой момент проявился гениальный проект Андрея Разина «Ласковый май»? Взрослые, увлеченные перестройкой, забыли о детях, которые вообще еще ничего не успели сделать, но их уже вовлекали в процессы разрушения чего–то старого и говорильни о строительстве чего–то нового. А Разин дал им то, что когда–то в 60–х подсунули миру хиппи: любовь. Мне почему–то кажется, что среди поклонниц Михайлова очень много фанаток того «Ласкового мая». Может, они и к Шатунову на концерты ходят, но тот ведь все поет о белых юношеских розах, а Станислав — тоже о лучшем, но с колокольни прожитых лет. Что ближе тому, кто уже обжегся. Заманчиво было бы провести тщательный анализ параллельности творчества ансамбля и Михайлова, но ограничусь очевидным: песни Сергея Кузнецова, основного автора хитов «Мая», выглядят совершенством по сравнению с произведениями Стаса, в которых градус банальностей, штампов, казенных рифм, умца–мелодий превышает все разумные «цельсии». А кто сказал, что наш народ любит сложное? И шансонье кормит его тщательно пережеванной пищей.
А что же белорусские харизматы, где они? Нет их. И не знаю почему. Если считать младшего Колдуна за своего, то Дима все еще определяется, на каком же поле ему играть: творческом или медийном? В откровенную попсу уходить противно, а опытом по раскрутке поп–рок–певца с нуля в странах бывшего Союза похвастаться никто из продюсеров не может; а в имидже Колдуна — и Мартин, и Энрике Иглесиас, и Билан... Ну разве этот взгляд исподлобья эксклюзивен. Солодуха?.. Не в том году ему досталась «Чужая милая»: как знать, попади она к нему в 2005–м, остальной песенный мусор не мешал бы Александру собирать аншлаги. Ведь содержательная глубина творчества Солодухи не уступает михайловской. Но Александр так и остался таким, каким и был, — будто из «Песни–85», и вместо 365 концертов в год по СНГ имеет 365 по Беларуси. Харизма же Солодухи заключается только в двух вещах: улыбке, демонстрирующей достижения стоматологии, и фразе «Всегда ваш Александр Солодуха!». В общем, какая–то пока полная несолодуха на отечественной мужской эстраде с харизмой.
