Во‑вторых, отличный повод вспомнить.
С той поры побывал еще на 12 летних и зимних Олимпийских играх. Но московские самые любимые, трогательные, выстраданные. А для меня еще и первое задание в официальной журналистской биографии. Только пришел весной 1975‑го в «Комсомолку», как меня «прикрепили» к Организационному комитету Олимпийских игр. И никакая репортерская доблесть тут ни при чем, да и откуда ей было тогда взяться. Просто я жил на Горького (ныне Тверская) в доме 25, а Оргкомитет разместился в старинном купеческом особнячке прямо окно в окно через улицу в доме 22а.
Прошло четыре десятилетия, а мы по-прежнему помним.Приняли меня там как родного: за почти шесть лет до Игр мало кто ими интересовался и писал. А для меня счастливые олимпийские денечки наступили уже тогда. Мне рассказывали, а я старательно излагал, как составляли расписание Игр, отбирали и обучали будущих судей. Давали заглянуть в сценарии торжественного открытия и закрытия. Показывали графики строительства олимпийских объектов. Мои старания заметил даже посол Испании в СССР некий господин Самаранч. Потом за пару дней до Игр на моих глазах в Колонном зале его избрали президентом МОК. А за несколько лет до этого посол некогда франкистской Испании пригласил (невиданное тогда дело) сначала на роскошный прием в гостиницу «Советская», а потом и на интервью в представительство.
Вместе со всеми нормальными людьми я переживал бойкот, объявленный американским президентом Картером. И был счастлив, увидев на генеральной репетиции открытия Игр, что таблички с названиями стран несли 80 волонтеров. Немало для той эпохи, когда Штаты давили всех и каждого, только помышлявшего об участии в Играх.
А еще на открытии меня ждала встреча с персонажем, знакомство с которым состоялось за несколько лет до 19 июля 1980 года. Оргкомитет где‑то году в 1977‑м объявил Всесоюзный конкурс на лучший талисман Олимпиады. Мой кумир по «Комсомолке» Василий Песков рассказал об этом в безумно популярной тогда передаче «В мире животных». Откликнулось, как утверждал Василий Михайлович, 50 тысяч человек. В Оргкомитете мне показывали рисунки сотен профессионалов и тысяч энтузиастов. Победитель был очевиден — добродушный честняга Мишка с открытым взглядом. И автор талисмана тоже оказался не букой и молчуном. Творение художника Виктора Чижикова, подпоясанное олимпийским пояском, понравилось всем. На мой взгляд, не было и нет талисмана лучше, чем этот.
В момент предолимпийского штурма, когда некоторые спортивные объекты сдавались под самый занавес, около полусотни майоров и полковников махали самодельными метлами около Дворца спорта ЦСКА. Подошел к группе офицеров, их, оказывается, сняли с занятий в какой‑то академии, чтобы облагородить территорию перед входом. Какой‑то подполковник пошутил: «Нельзя подводить такого важного товарища». Я подумал о том, о ком и должен был подумать: о товарище Брежневе, но офицер показал мне на плакат с... Мишкой.
Или еще история. Позвонили из пока еще официально не открывшейся олимпийской деревни: срочно к нам, приехали раньше срока гости. Мы рванули и на оформлении застали делегацию с... Сейшельских островов. Сколько населения на Сейшелах? Если сейчас тысяч 95, то тогда 85—90. В делегации под 20 человек. Что ж, и это неплохо, все‑таки страна Британского Содружества, и не побоялась объявленного американцами бойкота. Несколько спортсменов, а в основном толстенькие говорливые дяденьки‑руководители. Попросили у меня значок с Мишкой, в ответ одарив чем‑то национальным.
Тут почему‑то пришла окончательная уверенность: да плевать нам на США с их бойкотом. Если добрались с неслыханно далеких Сейшел, то и другие приедут. 80 стран‑
участниц для той «олимпийской войны», которую затеяли с нами Штаты, тоже неплохо. Мы неудачно отомстили, не поехав на Игры в Лос‑Анджелес. Грандиозная советская идеологическая ошибка.
Церемонию торжественного закрытия мы смотрели в Лужниках с моим другом, корреспондентом «КП» Александром Шумским — самым талантливым спортивным журналистом, которого мне посчастливилось читать и видеть за последние 47 лет. Некоторые отчеты с соревнований он писал в стихах. Ко многому в СССР гениальный Алик относился скептически. Но не к Мишке. И когда запели песню Пахмутовой и Добронравова об улетающем ласковом Мише, Шум заерзал, забеспокоился: «Смотри, его на веревках держат. Эх, жаль, у нас никогда не отпустят!» Мы поспорили, и когда Мишка парил в подсвеченном прожекторами московском небе, Шумский полез за платком. Я‑то ревел давно, как и многие прожженные циники — журналисты разных стран и народов. В 1980‑м талисман в небе был жестом смелым. Для многих, мы это потом обсуждали, Миша стал неким предвестником невиданной тогда свободы.
Но Мишка не исчез. Наутро в газету позвонили: приземлился у нас, тут неподалеку. Мы приехали, сфотографировали, написали.
А после закрытия, когда вся наша тяжеленная, долгая и счастливейшая олимпийская работа была сделана, человек 15 коллег приехали ко мне отмечать событие. Ждали и Шумского. Он позвонил: всем привет, но не сможет: уезжает прямо в ночь с невестой и другом на новеньком «москвиче» на юг. Я расстроился. Но общее веселье затянуло, нет так нет.
Хотя что‑то смутно гложило, лезли в усталую голову странные мысли. Через два дня мы узнали: Александр Шумский и его спутники погибли в автокатастрофе. Хоронили мы нашего товарища в закрытом гробу. Имеет ли это отношение к Олимпиаде? Лишь по времени. Но я все помню.
Николай Долгополов
