Последняя премьера Белорусской оперы сразила всех шоковым контрастом между «половинами» музыкального вечера
Премьера в опере — событие не такое уж частое, как хотелось бы. Одна в сезон — вполне хороший показатель. Однако проект постановок камерных опер «Классика и современность» дает возможность в этом сезоне увидеть четыре новых спектакля, а заодно становится прекрасным выходом из трудной «бытовой» ситуации, в которой оказался коллектив нашей Белорусской оперы из–за ремонта основной сцены.
Премьера двух первых спектаклей состоялась в декабре на сцене Дома офицеров. И сразила всех шоковым контрастом между «половинами» театрального вечера. Если озорную комическую миниатюру на трех исполнителей «Рита, или Пиратский треугольник» на ура приняли абсолютно все, кто пришел в оперу отдохнуть и посмеяться, то авангардный опус «Записки сумасшедшего» на музыку В.Кузнецова разделил публику на два равно категоричных лагеря. Мнения распались на «гениально» и «невозможно слушать».
К современной музыке привычны далеко не все. Но обязательно стоит подумать над тем, чтобы «покатать» спектакль по фестивалям новой музыки, столь многочисленным в Европе и четко сориентированным на определенный круг подготовленной публики. У массового же слушателя ему не так просто найти популярность. Во–первых, в силу своей музыкальной стилистики. Во–вторых, из–за фрагментарности, мозаичности музыкальной формы, которая складывается из множества импульсов и пауз, чем стремится уподобиться характеру мышления человека «не в себе».
Тема сумасшествия привлекает. Не правы те, кто твердит, что Гоголь либо Достоевский «трудны». За полтора столетия порог восприятия, согласитесь, снизился. И хоть — удивительное дело — над бразильскими сериалами мы все еще плачем, но ужасы уже не пугают, а боль и кровь даже не начинают волновать. Театру и искусству в целом стало намного труднее «задеть за живое». В связи с этим постановка «Записок сумасшедшего» свою функцию выполняет на «отлично»: она цепляет, волнует и заставляет переживать трагедию смерти духа. Жаль, что не всем удалось войти в этот художественный мир. Несколько соображений по этому поводу.
Интересной находкой спектакля стало расщепление образа главного героя на четырех исполнителей, отображающее мультиплицирование самого себя во внутреннем сознании. Музыка зафиксировала разные «лики» переменчивого настроения героя. Однако на лицах исполнителей преобладало лишь два из них: безумно смотрящие в никуда глаза в первой половине спектакля и страдальческие лица во второй. А где радостное возбуждение в погоне за своей «idea fix», где ясные лица при воспоминании о любимой, где еще многое–многое другое, что делает сумасшедшего непохожим на нас, но не однообразным?
Опускается театральный задник, исчезают время и пространство, в котором существовал Поприщин. Но неправда, что он превратился в «растение», сгусток биомассы, к чему явно клонится окончание спектакля. Он даже может оказаться внутри своего многомерного мира богаче нас, однолинейных. О чем и заявляет в своем прощальном: «Честь имею!» Произнесите его с достоинством, как в просветлении и, наконец, даже в улыбке, но только не в полуобмороке. Иначе крен в страдальчество становится еще одним фактором, почему новый спектакль не был принят частью публики.
В заключение настойчиво зову вас в Оперу — остаться возмущенно несогласным (а тем более согласным) куда интереснее, чем плакать перед телевизором над «мыльными операми». Честь имею! Занавес.
ЗАЙЦЕВ Артур.
