День третий, день шестой...

Минск первых военных дней я помню, порой с фотографической точностью, день за днем.
Минск первых военных дней я помню, порой с фотографической точностью, день за днем. Ах, каким ярким, солнечным, теплым, ликующим, наполненным свежестью и зеленью, было утро 24 июня, третьего дня войны! О том, что война идет, мы уже знали, однако где она, как идет, представляли слабо, информации почти не было.

Мои родители собрались на работу. Мне даны четкие задания на день. Во-первых, очистить погреб от мусора на тот случай, если прилетят немецкие аэропланы (слово "самолет" еще не было в обиходе); во-вторых, сходить в магазин за продуктами. К бумажке, где мама написала, чего и сколько купить, приложена красная ассигнация - это "тридцатник", довольно крупная по тем временам купюра. Ну а после магазина - мое "личное время", пожалуй, смотаюсь в школу.

Работа в погребе подходила к концу, когда я услышал отдаленный неприятный грохот и выскочил на белый свет. Над центральной частью города вырастали серые облака пыли. И тут же, взрывом в мозгу: "Мама! Папа!.." Оба они в то время работали в Доме правительства, отец - служащим наркомзема, мама - корректором в газете "Сталинская молодежь". Но силуэт Дома правительства и башни Красного костела виделись отчетливо. Значит, с родителями все в порядке... А слева, со стороны Уручья, на город заходила новая большая группа самолетов. В голове билось: "Где же истребители? Почему молчат зенитки, вчера поутру как дружно "шпарили"... Над нашей Сторожевкой тем не менее тишина, ни одного самолета над головой, поэтому решил выполнить второе родительское задание и рванул в магазин. Подбежав, опешил - дверь настежь, витрина разбита, а внутри за прилавком несколько человек вовсю орудуют, суетятся... "Эй! Пацан! Чего стоишь? - бросила на ходу какая-то тетка, прижимая к себе целый оберемок хлебных буханок. - Хапай, пока самолеты не налетели!" Мимо меня в разбитую витрину нырнул паренек, я за ним... (Вот и сегодня не могу себе объяснить, почему тогда взял только две буханки, ровно столько, сколько велела мама. Видно, слишком непривычной оказалась обстановка, как в кино, настоящий грабеж!..) Домой словно на крыльях летел - с хлебом и "тридцатка" цела! У поворота с Торфяного переулка на наш Бродовский увидал летящий на бреющем одномоторный самолет. Он несся, казалось, прямо на меня, а в переулке ни души, я один бегу, и вдруг, будто стреножило, остановился как вкопанный. Миг - и прямо передо мной улицу пересекла полоска вздыбившихся песчаных фонтанчиков. В память врезались черные кресты на желтой окантовке крыльев (почему кресты, не свастика?), колеса с большими колпаками под брюхом, и до сих пор уверен - лицо летчика в кабине... Не сразу дошло, что полоса пыльных фонтанчиков - след от пулеметной очереди, предназначенной мне.

Почти одновременно со мной домой прибежала и мама. Стала рассказывать, что одна бомба попала в крыло Дома правительства ("Аж стены ходуном!"), что после этого все выскочили на улицу и - кто куда... Маме казалось, что в Дом правительства попало много бомб, но от нас со Сторожевки его видно отлично. Стоит, как стоял. И не горит. Вскоре появился отец, дал команду всем спуститься вниз: "Вдруг нагрянут бомбить Сторожевку... Рядом изразцовый завод, инфекционная больница - чем не цели!" В полдень налеты прекратились. "Обедает немец", - сказал отец. Похоже, что так и было, поскольку во второй половине дня налеты возобновились. При первом удобном случае я старался выбраться из погреба наверх. Центр уже дымил, горело и ближе, в районе театра оперы и балета. Сторожевка выглядела благополучной, хотя и намертво притихшей. Послеобеденные налеты показались мне менее интенсивными. К вечеру грохот и отдаленное буханье утихли совсем. Двор наш оживился. Обитатели его занялись своими насущными делами. На кухне разжигались плиты, загудели примусы... Бомбы бомбами, а есть надо. Стемнело, и над городом повисло огромное багрово-малиновое зарево отдаленных пожаров. Но третья военная ночь, как и предыдущие, тоже прошла тихо...

В среду, 25 июня, родители на работу не пошли. Как и ожидалось, около 9 часов утра в небе опять появились самолеты с крестами. Самолеты летали небольшими стайками, бомбили (так нам казалось) беспорядочно и равнодушно - "Абы кинуть!". Радио ОБС (одна баба сказала) принесло слух, что город сегодня бомбят "мальчишки из гитлерюгенда" - тренируются. Тем не менее наше семейство и примкнувшие к нему соседи сидели в погребе, ожидая полудня, когда у немцев наступит обеденный перерыв. Так оно и вышло. Гулы разрывов затихли. Мы все выбрались из погреба, осмотрелись, и я, нарушая строжайший родительский запрет, подался со двора на разведку... Рванул напрямик, через маленькую речушку, которая начиналась от Болотной станции и впадала в Свислочь около бисквитной фабрики, затем огородами выскочил на Кропоткина, свернул на Комаровскую. На этом отрезке пути - все на своих местах, нигде не горит, но безлюдно. На пересечении с улицей М.Горького приостановился удивленный: трехэтажные военные казармы - целый военный городок! (сейчас здесь квартал военного госпиталя) - не тронуты! Как же фашисты не разбомбили такой важный военный объект?! Двигаюсь мимо пивзавода "Беларусь" к пересечению со Сторожевской (ныне Киселева) - завод цел, и весь квартал слева, и весь квартал справа без следов разрушений, а дальше по направлению к оперному театру с обеих сторон улицы Горького - дым и пламя. Но мне не туда, мне налево по Сторожевской до Куйбышева. Несколько деревянных домов по дороге к школе - смотри-ка, уцелели! - и одноэтажный длинный барак, где живет Мотик Майзельс, староста нашего класса, не тронуты. Толкнул дверь - заперто. Горящую школу увидел на подходе. Языки пламени лезут наружу через окна, середина четырехэтажного здания разрушена, провалилась. Но ведь там, под школой, ребята обустраивали бомбоубежище. А ну как там людей присыпало?.. От этой мысли накатил на меня такой леденящий, до озноба, страх, что я ударился во всю прыть к Мопровской (ныне Коммунистической). Здесь все горит с обеих сторон, только здание оперного театра возвышается нетронутое на прежнем, привычном месте. Дальше по Мопровской, мимо знакомой аптеки... Здесь уже без огня, без дыма, вздохнуть можно. Наискосок, по главной дорожке "Степанова садика" (крошечный скверик с десятком старых деревьев и сегодня еще живет-дышит, примыкая к улице Киселева). На выходе будто на стенку наткнулся: под деревом, в двух метрах от тротуара - мальчишка. Лицом вверх, глаза распахнуты. Ох ты! Знакомый парень. Наш, сторожевский, вот только имени не помню... А глаза уже остекленели... Это был первый "взаправду" увиденный мною убитый человек. Потом и в "партизанке", и на военных дорогах видал многих погибших, но это был первый. Разведка моя заняла не более часа, а поскольку небо в это время оставалось чистым, отлучки моей дома никто не заметил. Остаток дня память как-то не зафиксировала, но помню, что четвертую военную ночь мы снова провели в своих постелях и в городе было тихо...

Четверг, 26 июня, снова выдался солнечным. Нет бы дождь, ливень обрушился, погасил пожары. Кстати, вот странно, за все три дня войны ни разу не видел пожарных - куда они подевались?.. Дело к полудню. В небе самолетов не видно и не слышно. Снова неудержимо потянуло оторваться от дома, шмыгнуть со двора. На этот раз двинул через Сторожевское кладбище к Свислочи. А там по Старовиленской улице, вдоль реки, до городской бани N 2. Главный мост через Свислочь, на Немигу, - цел, не разрушен. И прилегающие к реке здания, на той стороне, стоят. Дымится лишь на горке, примыкающей к храму. На крутой узкой улочке Бакунина спокойно. Все на ней цело - и храм, и примыкающие к нему дома по правой стороне, и внушительный комплекс бывших монастырских строений слева, даже "пожарка". Поднявшись на площадь Свободы, огляделся. Дом профсоюзов, четырехэтажная махина, невредим, справа от сквера большое здание Дома крестьянина, кажется, тоже не порушено, за деревьями сквера - башня с часами, башни костела тоже целы. И все, что далее, за ними, - без дыма и огня. А вот, где действительно горит, так это в начале Ленинской, по обе ее стороны. Особенно "коптит" гостиница "Европа". И за Домом профсоюзов кварталы по улице Энгельса дымят вовсю... Обратно по Бакунина, вниз на Горького, вдоль стены-забора 2-й клинической больницы - здесь нетронуто. Уцелевшим (и не горящим) сохранился в памяти пятиэтажный 3-й Дом Советов на углу Пролетарской и Горького. После войны говорили, что под ним в бомбоубежище заживо сгорели люди. Но если бы люди сгорели в подвале, то должно было гореть и здание. Здание же - как стояло целехонькое тогда, так стоит и сегодня. На всем моем пути, что туда, что обратно, ни одного трамвая, ни одной проезжающей автомашины, ни одного милиционера - город словно вымер. На тихой же нашей Сторожевке куда веселее. Ожили переулки. И наш, Бродовский, и окружающие: Торфяной, Водопроводный, Новинский. Кучка сверстников, наша, своя, переулочная пацанва, - собрались, толкуют. И я к ним подключился. Не только мне, оказывается, дома не сиделось! Один уже "крутанулся" около бисквитной фабрики - там все "нормаль", второй на Комаровке побывал, до трамвайных путей на Советской проник. Горит район, но Дом печати стоит, Академия наук на месте, 1-я клиника - в порядке, радиозавод тоже цел... Следующий, ссылаясь на кого-то из старших в семье, работавшего на заводе имени Ворошилова, сообщает, что вокзал разбомбили, а Университетский городок не тронули; Кирова, К.Маркса, Советская - горят, а вокруг: Центральный сквер, Дом Красной Армии, ЦК партии, драмтеатр - все цело! Тут и я свои новости выложил... В итоге, по нашему общему пацанскому наблюдению, выходило, что самый центр Минска фашисты здорово "покурочили", но даже в центре большие дома целы, окраины и вовсе "в порядке"...

Под вечер родители неожиданно объявили: "Уходим в беженцы!" Наступало утро 27 июня, шестое утро войны. А неделю спустя, в начале июля, я вновь шел по улицам родного города, уже оккупированного немцами. "Беженцы" для нашей семьи закончились в Дукоре, всего в 40 километрах от Минска, - разве убежишь далеко пешком, с маленькими детьми на плечах? Немцы на машинах, на повозках обогнали нас, и мы на семейном совете решили: "Будем возвращаться..." Возвратились. Потом было участие в подполье, партизанский отряд, война... Но вопросы, на которые не получил ответа или получил ответ неудовлетворительный, продолжают мучить. Например, сколько погибло в Минске жителей после двухдневной фашистской бомбежки? Сколько зданий было разрушено? Сколько из них восстановлено после войны? Сколько осталось сегодня в городе старых минчан, переживших те первые, самые тяжелые для города дни? И словно прессом давит мысль: "Брось, старик! Чего ты суетишься! О чем пишешь! Кому это сегодня нужно! Кому интересно!" Больные, согласитесь, вопросы для моего поколения, вернее, его остатков...
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter