Чтобы камни могли говорить...

Давид Ноевич Гоберман - наш земляк, минчанин, художник, архитектор, искусствовед, имя которого, пожалуй, никому сегодня в Беларуси не известно. А между тем его знают в Америке, Германии, Франции, Израиле... Прожив 90 с лишним лет, Давид Ноевич покинул этот мир. Так сложилось, что одно из последних интервью мастер дал корреспонденту "СБ" в конце прошлого года...

Покинув Минск в 1929 году, Давид Гоберман нашел себя в живописи, архитектуре, истории искусств. В его жизни были и те, кто всемерно помогал ему добиться успеха в деле: великие санктпетербуржцы Дмитрий Лихачев, Борис Пиотровский, Иосиф Орбели.

Один из российских нобелевских лауреатов среди других своих заслуг назвал долгожительство. Мол, потому и премии дождался, ведь выдвигать начали еще 30 лет назад! Похожая судьба у художника и искусствоведа Давида Гобермана, который родился в Минске в 1912 году, а ныне живет и здравствует в Санкт-Петербурге. Год назад в выставочном зале петербургского союза художников прошла его персональная выставка. Вниманию зрителей были представлены оригинальные живописные и графические работы. Еще годом раньше выставка Давида Гобермана состоялась в США. Американцы выпустили к ней альбом. Правда, это были два разных проекта. В одном из них перед зрителем предстал талантливый художник. В другом - не менее талантливый фотограф и искусствовед. Как раз "неосновная профессия" и потребовала от Давида Ноевича многолетней выдержки и хладнокровия. Снимал и изучал он вещи по прежним временам неполиткорректные - надгробия старых еврейских кладбищ... К чему это привело, как складывалась жизнь художника в XX веке, которому он едва ли не ровесник, - наш разговор с самим Давидом Гоберманом.

- Давид Ноевич, Минск еще помните?

- Вы думаете, что я уже совсем выживший из ума старик... У меня сейчас едва ли не самая активная творческая жизнь: выставки, новые публикации, книги... Переживаю второе рождение. Хотя, конечно, радоваться старости вряд ли стоит. Помню ли я Минск? Впервые принял участие в художественной выставке в 13 лет. А была это вторая Всебелорусская художественная выставка. Помню, что скромные мои работы были вывешены рядом с произведениями Соломона Юдовина и Эль Лисицкого. Уроки живописи брал у Юлии Николаевны Леонтьевой, ученицы Айвазовского. Занимался у известного художника и скульптора Бразера. В Ленинград попал только в 1929 году, когда уже окончил школу. Жил одной мечтой - стать профессиональным художником. В Ленинграде к тому времени уже обитали два моих брата. Мне, наивному провинциалу, казалось, что сумею сразу же покорить город Петра. Но не тут-то было. В Академию художеств я не поступил. Два года зарабатывал трудовой стаж на заводе - слесарем. А только затем поступил в ЛИСИ. Закончил архитектурный факультет. И будучи студентом, пока живы были родители, в Минск наведывался неоднократно. Кстати, и в Минске по улице Раковской начал исследовать старое еврейское кладбище. Это была моя курсовая работа. И если тогда, в 1936-м, ничего плохого в таком пристрастии никто не усмотрел, то через годы...

- Знаю, что после войны поддержку в публикации материалов ваших исследований пытался оказать даже Илья Эренбург...

- И даже у него ничего не получилось. Войну я прошел сапером. В Минском гетто остались едва ли не все мои родственники... В 1945 году вступил сразу в два творческих союза - художников и архитекторов. Работали тогда все неимоверно много - будто хотели после войны, после страданий и жертв найти успокоение в работе. Я увлекся народным искусством Молдавии, Западной Украины. Много времени проводил в поездках. Всегда брал с собой фотоаппарат. Часто в экспедиции со мной ездила жена, неплохо владевшая украинским языком. Это нам здорово помогало. Удивительное было время: люди настежь открывали двери своих хат, позволяли фотографировать фамильные драгоценности, наряжались в самые праздничные одежды. По материалам тех этнографических путешествий я защитил диссертацию. Правда, без некоторых проволочек не обошлось.

- А какой это был год?

- 1955-й... На защите встала заведующая кафедрой марксизма-ленинизма и сказала буквально следующее: "С диссертацией я не знакома, но не вижу в библиографии ссылок на товарища Сталина... А сочинения Ленина соседствуют с именами антиохийского патриарха Макария и архимандрита Павла Алеппского. Считаю, что работа носит антисоветский характер".

- И защита сорвалась?

- Нет, год все-таки был не 1952-й или 1937-й, но некоторое замешательство у членов совета по защите диссертаций это выступление вызвало. Так вот, защитив "антисоветскую" работу, я пребывал в умиленном состоянии от знакомства с народным искусством украинцев, гуцулов, молдаван. Но мне показалось этого мало. В путешествиях постоянно встречался с изумительной красоты деревянным зодчеством. Особенно в Закарпатье. Фотографировал деревянные церкви, часами беседовал со старыми священниками. Постепенно материала собралось на многие публикации, на целую книгу. Казалось бы, новое, раньше не описанное, следует скорее ввести в научный оборот. Нет, и здесь цеплялись, за что только могли. Книгу сверхбдительная цензура тормозила, к примеру, в том числе и из-за снимка, на котором был запечатлен аист, свивший гнездо на месте разрушенного купола церкви.

- И все-таки книги выходили, вы даже известность обрели как один из наиболее крупных специалистов по народному искусству...

- Если не ошибаюсь, тогда, в советские годы, было издано 16 моих монографий, альбомов. Для любого искусствоведа, на мой взгляд, почетный итог работы. Но всего этого мне было по-хорошему мало. Бродил по Закарпатью, Молдове и не мог пройти мимо старых еврейских кладбищ. Уже тогда, в 50-е, 60-е годы, их начали разрушать. В селах, а на самом деле - в старых местечках, на месте могил строили дома, сараи, а в поле, на окраине деревень, убрав каменные плиты, распахивали. И редко где вступались за эти кладбища. Вот я и фотографировал, расшифровывал надписи. Записывал воспоминания старожилов. Постепенно собрался огромный архив, посвященный надгробным стелам, в итоге я "врос" в эти забытые камни. Поначалу понес рукописи в научные журналы, сборники. Об этих исследованиях стало известно даже самому Илье Эренбургу. Но опубликовать что-либо все никак не удавалось. Причин никто не объяснил, просто снимали уже набранные и готовые к печати материалы. Эренбург пытался что-либо протолкнуть, ходил куда-то наверх, по-видимому, в ЦК, но тщетно. Затем попытались мне помочь Пиотровский, Орбели - люди, чей авторитет в науке, общественной жизни, казалось бы, незыблем. Но и из этого тоже ничего не вышло. И только в 1991 году я опубликовал первые исследования, посвященные надгробиям.

- Могилы заговорили...

- И помог в том, чтобы остался в памяти человечества и такой пласт культуры - великий и настоящий русский человек Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Своим подвижничеством, своим радением за русскую культуру Лихачев останется в истории на века. Дмитрий Сергеевич не единожды доказывал, что важно не перегнуть палку, важно чувствовать себя, ощущать себя русским, не оскорбляя и уничижая другие народы.

- Давид Ноевич, кажется, эти строки принадлежат Науму Коржавину: "Я не знаю, что надо творить для спасения века..." Что же все-таки надо делать, чтобы мир не распался на стеклянные осколки?

- Всю жизнь, невзирая на разные интересы, я занимался в общем-то одним делом - сохранял историческую память, принадлежащую, как мне казалось в разные годы, людям разных национальностей - украинцам, молдаванам, белорусам, евреям. Но уже давно я думаю совсем иначе. Весь мир принадлежит всем народам сразу. Понять это, жить с этим пониманием - что больше надо?..