На днях Сергею Писаренко исполнилось 50 лет. Но об этом, глядя на него, ни за что не догадаешься. А самая мудрая и «старческая» из всех его картин — автопортрет, написанный в 18 лет.
Мы побеседовали с ним в преддверии его юбилейной выставки, и первый вопрос был как раз о возрасте:
— Сергей, как ощущается юбилейная дата или никак не ощущается?
— Пройден рубеж, пусть даже чисто психологический. Уже не мальчик во всех смыслах. Думаешь — пора уже стать солидным. Хотя бы как–то соответствовать этой цифре. Но у меня нет ни малейшего желания остепеняться. Хочу и дальше восхищаться окружающим миром! Ведь никто мне этого не запрещает, да?
Единственное, что есть, это бремя опыта. Я уже не такой наивный, меня не так легко обмануть. Хотя все равно считаю, что жизни не понимаю совсем. Как не понимал ее в 18 лет — так и сейчас не понимаю, у меня ничего не стыкуется в голове. Я вообще не в состоянии произнести это слово — «зрелость», по–белорусски «сталасць» — тем более по отношению к самому себе. Есть у меня картина, я ее сначала назвал «Старая яблыня», но понял, что это не годится, и назвал ее «Сталае дрэва». И точно! Яблоня зеленая, с мощным стволом, с раскидистыми ветвями... Не молодая, не старая, а именно «сталая». По–русски такого слова нет. Но ко мне даже это промежуточное слово не относится. Наверное, я просто не готов согласиться с тем, что жизнь уходит. Наоборот, в последнее время она только прибавляется и приобретает такие интересные формы.
— Вам по–прежнему интересно писать картины?
— Еще бы! Видишь перед собой чистый холст или лист бумаги, и как будто бы заново родился. Твой опыт ничего не значит, и сердце бьется, как у акробата перед прыжком: а вдруг ничего не получится? Одно преимущество: с возрастом накапливается все больше багажа. Но тут другая сложность — очень трудно выбирать, какую из своих задум ты хочешь выразить в следующей картине.
— А что такое «задумы», как они возникают?
— Зарисовки. Лежат и ждут, когда художник до них дозреет. Вообще, путь к картине извилист и полон тайн. Все время какая–то интрига — отсюда и интерес! Ты же не знаешь, что получится, и любопытство перебарывает страх.
Бывает, что картина, как город. Ты по нему гуляешь, и вдруг — без всякого предупреждения — тупик. Картина закончена, и ты видишь, что ничего больше не можешь к ней добавить.
— Как вы пришли к профессии? Знаю, учились в средней специальной школе–интернате имени Ахремчика, где готовят художников и музыкантов. Поступили туда прямо в первый класс?
— Нет, с первого класса только музыканты, а художники с пятого. В пятом – седьмом классах я вообще звезд с неба не хватал. Не понимал, зачем мне это нужно. А в восьмом во мне как будто что–то щелкнуло. И я положил на одну чашу весов все что имею, а на другую — искусство. Искусство перевесило. Я понял, что если сброшу его с этого воздушного шарика, то всю жизнь буду об этом сожалеть.
— А как попали в эту специальную школу?
— В Воложин, где я жил, приехали агенты во главе с Петром Петровичем Шарипо. Пришли в нашу школу, и завуч предложила меня в качестве кандидата.
— Наверное, считала, что хорошо рисуете?
— Да, хотя я всего лишь оформлял какие–то стенды. А потом пришло письмо, и меня зачислили.
— Советская система в этом смысле работала исключительно надежно. Ездили по городам и весям, отбирали талантливых детей, помещали в специальные школы, и потом из них вырастали выдающиеся художники, музыканты, танцоры...
— Эта система давала шанс всем детям, где бы они ни жили. Но в ней много как плюсов, так и минусов. Если вы сорвали цветок с поля, он никогда там больше не приживется. Ты формируешься как личность уже не в семье, а совершенно в другой атмосфере. Когда живешь в одной комнате с одноклассниками, они для тебя становятся близкими людьми. А от родителей, наоборот, отдаляешься. Возникают конфликты, которые со временем становятся неразрешимыми, и возврата в прежнюю среду уже нет... Из двадцати моих одноклассников лишь немногие работают по специальности. Остальные разбросаны по городам и весям, странам и континентам, но как бы трудно им ни было, стараются связать свою жизнь с искусством. Даже если выбирают другую профессию, искусство все равно их преследует, только искусством они и живут.
— У вас картины, условно говоря, реалистические. А сейчас под видом искусства выставляют все что угодно, вплоть до унитаза. Это мошенничество или действительно искусство?
— Это причуды нашего времени, я не обращаю на них ни малейшего внимания. Сейчас молодые любят слово «проект». А я традиционный художник. И когда мне говорят, что сейчас другое время — зритель изменился и прочее, — я только пожимаю плечами. А как же тогда Китай, который 5.000 лет хранит в неизменности свою культуру?
Планка искусства очень высока. Для того чтобы подняться на такие высоты, нужно вдохновляться высоким религиозным или гуманистическим чувством. Настоящее искусство никуда не делось, это чудо, и оно точно так же востребовано, как во времена Тициана. Искусство вечно — как любовь, как счастье, — и оно никогда не умрет. Я в этом смысле большой оптимист.
