Бедны прывiд майго кахання,
што здушыла разважлiва ты...
Владимир Короткевич
Для писателя несчастливая любовь — благодарный материал. А заодно — возможность пригвоздить к бумаге свою трагедию, анатомировать ее и тем избавиться от ее гнета... Молодой Гете пишет «Страдания молодого Вертера», в котором переживает ритуальное самоубийство. Достоевский создает роман «Игрок», пытаясь освободиться от роковой страсти к женщине и игре... Стриндберг сочиняет «Слово безумца в свою защиту», в подробностях изображая недостойное поведение возлюбленной...В романе Владимира Короткевича «Нельга забыць» подлинная история его любви вплетена в сложный сюжет. Размышление над историей народа, над гуманистическими, философскими проблемами... Но параллельно — это и попытка разобраться в собственных чувствах, дойти до глубин подсознания. Не зря автора упрекали в излишней экзальтированности текста. Силой таланта личное преобразилось в космогоническое. Однако роман остался как бы в тени последующих гениальных произведений Короткевича.
Осип Мандельштам в статье «О природе слова» говорил о том, что в литературе рост мастерства всегда связан с потерями. Пушкин, написав «Бориса Годунова», уже не мог бы повторить своих лицейских стихов, а «психологическая мощь» Анны Карениной сменила «звериное чутье» и «физиологическую интуицию» «Войны и мира». Да, в последующих повестях и романах Короткевича больше цельности. Нет ляпов, вроде того что на первых страницах герой ранен в левую руку, а потом оказывается, что в правую... Но было в этом, первом, романе нечто, магнетически притягивающее к себе, щемящее, яркое, стихийное... Личный миф Владимира Короткевича.
Не те Леониды
«Нельга забыць» — слепок знаменитых 60–х, с их пафосом освобожденной мысли, спорами физиков и лириков, переосмыслением недавней и давней истории, верой в светлое будущее... Как заметил Адам Мальдис, впервые в белорусской литературе был создан образ главного героя — потомственного интеллигента. Вспомним, что символом белорусской литературы считалось стихотворение Янки Купалы «А хто там iдзе?», в котором типичный белорус представал мужиком в лаптях, лохмотьях и с окровавленными плечами. А тут вдруг герои перестукиваются между собой тактами Пятой симфонии Бетховена и вешают на стену картины экспрессиониста Пауля Клее.
В романе сразу учуяли «крамолу». Впервые его напечатали в журнале «Полымя» в 1962 году, а через год рассыпали набор книги, которая должна была выйти. Короткевича обвиняли в абстрактном гуманизме. Только спустя 20 лет после журнальной публикации роман был издан, правда, под другим названием. Исходное — «Леанiды не вернуцца на зямлю» — во времена правления Брежнева звучало несколько двусмысленно.
...В середине XIX века русский офицер Юрий Горев, рискуя жизнью, помогает жене белорусского повстанца Всеслава Гринкевича доставить приказ о помиловании ее мужа. Через сто лет их потомки встречаются в Московском литературном институте. Возникает любовь, окрашенная романтикой и связью поколений... Но какая любовь! Адам Мальдис в первой рецензии на роман недоумевает: почему поэт Андрей Гринкевич, который прошел войну, пережил смерть невесты, вдруг, влюбившись в замужнюю даму, теряет власть над собой настолько, что дни выпадают из памяти, если она неласкова? Все настолько начинает вращаться вокруг отношений героя с героиней, которая обманывает, сплетничает, мучает влюбленного, что этот накал страстей и мук кажется искусственным, преувеличенным, как бы излишним...
Сны поэта
Если автор не боится заглядывать в бездны своего подсознания, он всегда сочиняет свой «личный миф», из которого можно не только понять психологию автора, но и выявить некие универсальные архетипы, как в сновидении. Из этого ряда — роман «Леанiды не вернуцца на зямлю». Попытаемся взглянуть на историю любви героев, снимая оболочку за оболочкой текстовую «упаковку».
Для начала сопоставим сюжет с фактами биографии. Гринкевич — это, несомненно, сам Владимир Короткевич, рассказавший в прологе историю своего деда, расстрелянного повстанческого командира Гриневского. В образе однокурсницы Андрея Марии Крат, с которой у героя «сожительство», узнают известную белорусскую поэтессу, учившуюся вместе с Короткевичем на Высших литературных курсах в Москве. Прототип же главной героини, Ирины Горевой, — искусствовед Нина Молева.
Роман с Молевой оказался неудачным. Белорусский поэт так разочаровался в своей любимой, что однажды сказал ей, что она для него умерла... И в романе двойник Молевой действительно умирает. Раскаявшись, подарив герою любовь. Разумеется, в какой–то степени писателем руководило то же, что и Стриндбергом, — желание живописать мучения своего альтер эго и жестокость героини. Так, чтобы каждый читатель сочувствовал первому и возмущался поведением второй. Но Короткевич не изменяет внутреннему благородству: в отличие от Стриндберга, изобразившего бывшую возлюбленную недалекой истеричкой, он создает образ неоднозначный, но привлекательный, возвышенный... Женщина, ради которой можно умирать. На протяжении всего повествования автор стремится оправдать героиню, найти для этого пускай фантастические объяснения. Отсюда — двойственность образа. То прорывается личная обида:
«I ў iмя таго, што на цвердзi зямной
Кветкi ёсць, i любоў, i трава, —
Вы... даруйце за подласць жанчыне дурной,
Даруйце...
Як я дараваў».
То вновь берет свое художник, выписывающий яркий образ. У героини в сердце — осколок, она обречена... Она тонкая натура, которая самоутверждается...
Прекрасная безжалостная дама
У Оскара Уайльда есть легенда о соловье и розе. Поэт тоскует, потому что не может подарить любимой по ее желанию алую розу. Соловей решает помочь — он всю ночь поет белой розе, прижимаясь к ее шипам... Кровь соловья окрасила лепестки в красный цвет, соловей погибает, поэт несет алую розу своей возлюбленной... Но та заявляет, что хотела белую! Ненужный цветок брошен в грязь... «Таково искусство!» — утверждает Уайльд.
Но герои Короткевича готовы умирать не только ради возлюбленной. В его творчестве образ женщины синтезируется с образом Родины и часто напоминает магистральный образ «ля белль дам санс мерси» — прекрасная безжалостная дама. Мать учит героя романа «Нельга забыць», что подлинная любовь дается только через муку. «Як мне далей любiць такi народ? Няшчасны мой... Улюбёны... Ненавiдны...» — восклицает бродячий философ Насреддин в стихотворении Короткевича. Мать же рассказывает Гринкевичу историю о чешском ученом Ганке, который фальсифицировал древние рукописи, чтобы пробудить у своего народа веру. После появления фальшивых начали искать — и нашли — подлинные памятники национальной культуры, но Ганка остался с клеймом фальсификатора. Он принес себя как ученого, как человека в жертву своей родине.
«За цябе так лёгка, так лёгка гiнуць,
Бы ў абдоймы каханай нарэшце пайсцi».
«Умереть за нее и не ждать благодарности» — вполне экзистенциальная установка героев. Как только герой Короткевича влюбляется, первая его мысль — она меня не полюбит, я этого недостоин. Единственное желание — «пакласцi жыццё за яе i з успоратым горлам прыпаўзцi i падохнуць ля ног, уратаваных табой».
История Беларуси такова, что те, кто любил свой народ, нес ему свободу и просветительство, как Алесь Загорский из «Колосьев под серпом твоим», как Юрась Братчик, бродячий школяр из романа «Хрыстос прызямлiўся ў Гароднi», встречали непонимание и ненависть. «Ума излишком, аж негде девати, — купи, кто хочет, а я рад продати», — сетовал в XVII веке Симеон Полоцкий. Короткевич тоже изведал подобное на себе — после первых же заметных публикаций на него обрушились «организованные» письма возмущенных читателей и разгромные статьи критиков.
Когда–то я употребила в попытке обрисовать белорусский национальный литературный миф термин «мазохистская любовь к Родине и Даме». Любить, несмотря на причиняемую боль. Это вызвало шквал негодования у старших писателей. Что ж, возможно, лучше сказать — любовь жертвенная... Эта жажда жертвенности присутствует у всех героев Короткевича. Вот в романе «Нельга забыць» герой уезжает домой на каникулы. С возлюбленной, оставшейся в Москве, отношения прекрасны. Но, желая наполнить смыслом время разлуки, Андрей Гринкевич устраивает себе испытания на выживание. Лишает себя сна, не ест, только пьет кофе, пишет чуть ли не круглые сутки да еще и «экстремалит» на лыжах. Пока от такого режима не теряет сознания. И вот на грани нервного истощения возвращается в Москву. Он — герой, мученик. Но возлюбленная–то этого не знает! Видимой причины мученичества не было... Герой получил то, чего подсознательно хотел, — неблагодарность в ответ на жертву. Параллельно проводится мысль, что и после опубликования произведений Гринкевича его ждут не только слава, но и нападки. То есть и второе обличье Прекрасной дамы столь же жестоко.
Двойной портрет
Смысл любого личного мифа — путь к «самости». К раскрытию, принятию самого себя. Анима, душа — символ «самости» — проходит разные уровни развития. Определяют их по–разному. Например, Лилит — темная, губительная стихия. Ева — женственная, плотская, инстинктивная. Мария — всепрощающая любовь, материнство. София — небесная мудрость и т.п. Попробуем, хотя это весьма условно, соотнести женские образы романа с упомянутыми архетипами. София — это, разумеется, жена инсургента Всеслава Гринкевича из пролога романа. Благородная, жертвенная, мудрая, находящаяся как бы вне чувственного, эротического восприятия. В основной части романа, события которой разворачиваются в ХХ веке, этот образ сливается с образом матери Андрея Гринкевича. «Сожительница» Мария Крат — Лилит, губительная, стихийная, хищная... Образ Аленки, погибшей невесты Гринкевича, — это, конечно, архетип Марии. Чистая любовь. А вот с образом Ирины сложнее. Фактически, в ней выявлены черты всех упомянутых архетипов. Именно поэтому герой так стремится воссоединиться с ней, она — это его «самость», личность... Его душа. (Так же он стремится к служению Родине.) Но роковую роль в жизни героя играет проявление героини как инстинктивной Евы, протягивающей Адаму роковое яблоко. Кстати, часто в личных мифах образ Анимы связан с образом смерти («Орфей и Эвридика»).
До встречи с Ириной Андрей замкнулся в своем горе (гибели невесты) — не рос творчески, даже не старел... Ирина пробуждает его к жизни — и к мучению (путь к «самости» всегда мучителен). Короткевич как бы сам пытается расшифровать свой миф... раздваивая героиню. У нее появляется сестра Ганна, воспринимаемая как преемница погибшей Аленки–Марии, — верная и беззаветно любящая. Друзья–художники дарят герою двойной портрет — обе сестры под деревом. Изменчивость одной и надежность другой... И выбор героя — в пользу изменницы. А именно — архетипа Евы. Сорвавшая с древа плод познания добра и зла... Что ж, говорят, мужчина всегда выбирает один и тот же архетип женщины в разных обличьях. Ирина Горева потом будет узнаваема в Майке Раубич из «Колосьев под серпом твоим». И влюбленный в Майку князь Алесь Загорский тоже едва не умрет от ее инстинктивного желания подразнить, помучить, боязни признаться себе в своих чувствах. От того, что она верит чужим — злым — голосам, шипению змей.
София, Мария, Ева, Лилит... В жизни так тяжело их различить, и не всегда счастье дарит лучшая. Судьба Короткевича во многом отличалась от судьбы его героев. У великого романтика не было детей, но жена Валентина, историк по профессии, стала ему верной подругой. Большую роль в его жизни играли мать и сестра Надежда. А в Москве, во время учебы в Литературном институте, мне показывали женщину, которая была свидетельницей романа Короткевича с Молевой и которая до сих пор помнит и преданно любит белорусского писателя...
В последние годы печаталось много писательских дневников, извлеченных из пыльных ящиков письменного стола когда — наследниками, когда — самими авторами... Истинная сущность человека прорывается там сквозь любую цензуру, как ни старался сам автор выписать себе романтический имидж. Злость, зависть, мелочность, тщеславие читаются даже между строк.
«Нельга забыць» — дневник души Владимира Короткевича. Это благородная душа. И сегодня, перечитывая романы Короткевича, нелишне напомнить себе, что есть высший долг души перед Родиной, что есть вещи, ради которых стоит умирать...
«Калi памiрае каханне... Але каханне не памiрае.
Яно застаецца ў грудзях лiкуючай тугою слоў,
Безнадзейным болем i непатольнай пяшчотай...»
